Неспящая. Двоедушники

Как по описанию, получался выход в первую группу – сильнейший срыв, приступ неконтролируемой агрессии, при котором кикимора не сознаёт и не помнит, что наделала. Одного такого срыва достаточно, чтобы кикимору записали в безнадёжные. Дальше – только полная изоляция в практически тюремных условиях, а в случаях рецидива… Лучше об этом не думать. Есть законы, да, конечно. Но всегда есть те, кто считает, что проблемы нет только тогда, когда нет человека.

– … С той минуты, когда я всё понял, – продолжил Никита. – меня занимало только одно. Я хотел знать, чья это кровь вокруг, и что именно я успел натворить за то время, пока я не осознавал себя.

Говорил он твёрдо и спокойно. Но его рука чуть заметно подрагивала на моём локте.

– Прошло ещё время. Наконец, дверь открыли снаружи. Куча дружинников завалилась со всеми предосторожностями… Помяли они меня немного, прежде чем мне удалось им доказать, что я вменяем. Но в целом отнеслись ко мне довольно спокойно, и это меня удивило. Уже потом, когда меня отмыли, осмотрели и заперли в изоляторе, пришёл начальник интерната и объяснил, что – на его взгляд – произошло. У меня случился тяжёлый кокон. Настолько тяжёлый, с такими удивительными осложнениями на сердце, что местный врач посчитал меня мёртвым. И несколько часов он пребывал в уверенности, что у него в одной из каморок изолятора – труп. Родственникам они сообщить не успели, это же у них в последнюю очередь делается. А вот в местную дружину позвонили. И кто-то из добросердечных Маше сообщил… Она примчалась среди ночи. Врач уступил, пустил её ко мне, велел дежурному помощнику её сопроводить. А помогали в изоляторе всегда кто-то из кикимор. В общем, дежурный привёл Машу к моему бездыханному телу, она меня давай обнимать, а я… А я пошевелился и вставать стал… Ну, ты же, Лада, уже представляешь, как это бывает…

Ещё бы мне не представлять. До сих пор помню непередаваемые ощущения, когда труп Вероники, туго обёрнутый простынёй, принялся дёргаться, как выброшенная на берег рыба.

– Маша от шока просто в ступор впала, так в каморке и осталась в уголке сидеть. А парень, что в изоляторе дежурил, не вынес воскрешения Лазаря и от стресса сорвался. В общем, так никто и не разобрался, кто из нас двоих людей покалечил. Меня им удалось в кухню загнать и запереть там. А его пытались поймать, он на крышу забрался и то ли прыгнул оттуда, то ли сорвался… Там невысоко, в общем-то, но получилось насмерть. К счастью, кроме этого бедняги, трупов больше не было, но раненых очень много…

– Ты ни в чём этом не виноват!

– Я знаю, – спокойно кивнул он. – Я всё давно себе растолковал, по всем правилам.

– И ты сказал, врач посчитал тебя мёртвым. Но ведь ты и на самом деле?..

Никита криво усмехнулся:

– Да, я умер тогда. Как известно, чтобы стать чёрной кикиморой, надо хотя бы ненадолго умереть.

Он вдруг резко поднялся и сел, спустив ноги с дивана.

– Что ты?! – испугалась я.

– Устал лежать, – буркнул он.

Я обхватила его сзади, прижалась к спине.

– А потом, – продолжил он уже почти равнодушно. – Меня неделю держали взаперти, готовили документы к отправке на центральную передержку. А там мне светила первая группа и, в общем-то, конец всему… Маша ко мне не приходила. Я сидел в своей клетушке, ждал отправки, больше от меня ничего не зависело. А потом пришёл начальник интерната, принёс мои документы. В направлении было написано, что меня отправляют обратно в Питер, под надзор местной дружины для освидетельствования на вторую группу. Мало того, мне разрешалось самостоятельно проделать путь из интерната в питерскую дружину. Словно и не было того случая. Нет, случай был, невинное происшествие на выходе из кокона, и оно было описано в бумагах довольно подробно. Но это была выдумка какая-то, обыкновенный подлог. На моё изумление, откуда это взялось, и почему они все это подписали, я получил глумливую усмешку и прямой ответ, что хорошо мне, видимо, крутить любовь с женой большой шишки. Когда меня выпустили в дорогу, я бросился искать Машу. Она поговорила со мной какую-то пару минут. Сказала, что возвращается домой, к мужу. Что всё кончено, и она не может себя заставить забыть то, что случилось. Взяла с меня обещание никогда не пытаться её искать.

– И ты не искал?

– Нет.

Я тоже сползла с дивана, села рядом с ним.

– Но ведь она тебя любила, иначе не вернулась бы к мужу в обмен на подложную справку для тебя. И до сих пор любит, поэтому и обиды эти, и звонки ночные! Никита, это же очевидно, как дважды два!

Он пожал плечами:

– Может быть. А что это меняет?

– А разве не меняет ничего?

Никита печально рассмеялся:

– Хреновая из тебя сваха, Ладка.

– Почему это?

– Ну, подумай, – мрачно отозвался он и, придвинув к себе кроссовки, принялся обуваться.

– Ну, подумала. И не поняла ничего. Так почему?!

– Что ты пытаешься мне внушить? Что я должен сделать шаг навстречу? Должен чем-то ей ответить? – Никита завязал шнурки, разогнулся и посмотрел на меня. – Лада, я футляр-двоедушник, но я не двоеженец.

Я раскрыла рот, но не успела ничего ответить, как он с досадой покачал головой:

– В последнее время ты всё чаще видишь во мне только чёртова придурка Корышева. Будто бы забываешь, что я – нечто более сложное. Я же объяснял, не могу я внутри разделиться! Никогда теперь не смогу! И на ситуацию Никита и Максим смотрят вместе. И им дорого то, что у них есть сейчас.

– Макс не помешал Никите наладить отношения с отцом и братом, почему же он мешает любить эту Марию?

Он тоскливо вздохнул:

– Лада, не ешь мой мозг.

Он встал, я вскочила тоже. И сразу же попала в крепкие объятия.

– Неужели ты думаешь, что если бы Никита был категорически против твоего присутствия в его жизни… – задумчиво проговорил он, тиская меня и слегка покачивая. – … у вас с Максом что-то получилось бы сейчас?

– Может и не получилось бы. Но я уверена, что ты не против.

– Я теперь не представляю, – прошептал он мне в ухо. – Как бы я жил сейчас, если бы ты однажды не позвонила в дверь моей квартиры. И я совсем не знаю, что со мной будет, если вдруг я останусь без тебя.

– Я и вообразить не в состоянии, как бы тебе удалось от меня избавиться.

– Вот и я тоже, – засмеялся Никита и поцеловал меня в висок. – Ладно, пойду поищу Эрика. Мне надо серьёзно с ним поговорить.

– В такую рань?

– Да он точно уже встал. А ко мне сегодня Филипп привезёт Павлика, и позже мне совсем будет некогда.

– Ну, хорошо, иди. Я тогда стирку попытаюсь провернуть, пока внизу хотя бы одна маленькая стиралка свободна.

Никита пошёл к двери.

– Слушай, а я не поняла, ты зачем про этого иностранца ввернул? – спросила я ему в спину. – Это вот к чему было?

Он повернулся и развёл руками:

– Да я напрасно его упомянул, он к этому делу не относится.

– Но к чему-то он относится?

Никита пожал плечами:

– Вернулся я тогда домой. Занял у друзей немного денег, снял совершенно жуткую непристойную берлогу, чтобы спокойно дождаться конца процедуры и отбыть в другой интернат. Регламент, как ты знаешь, долгий и нудный. Я даже успел двух надзирателей сменить и понять, что мои ритмы изменились, и я теперь уже за пару дней начинаю чувствовать приближение кокона. И вот тут-то и пришёл он, тот иностранец из делегации. Прямо ко мне на эту съёмную квартиру. Сказал, что у него для меня есть интересное предложение, которое будет выгодно нам обоим… Его звали Райда.