Верна – дочь боярина. Так могло бы быть

– Подойди-ка ко мне, – велел он Верне.

Она подошла. Он развернул её на три четверти, так что лицом она стояла к воям и боком – к князю.

– Вы сами видите, братия, что иногда и слабая рука ребёнка – а ведь она по летам ещё ребёнок – может стать орудием Промысла Божия. Ведь я не верю в случайности – их просто не бывает! Во всём и всегда проявляется Воля Божия и следует эту Волю видеть и понимать.

Мы все стояли на стенах и мужественно защищали крепость. Но именно в том месте, где лез на стену самый главный вражина, оказалась эта дева. Именно её рукой остановил Господь эту орду!

Как считаете, верные мои братья, достойна она награды?

– Да! – громовой ответ в несколько сотен мужских глоток не позволял усомниться, что с князем согласны все.

– Быть по сему!

Старший дружинник подставил руки, на них князь поставил ларец и открыл его. И начал доставать оттуда драгоценности: браслет, серьги, литую цепь с большим зеленым камнем и корону, в центре которой красовался ещё больший по размеру изумруд. Всё это было постепенно надето на Верну, так что, когда она взглянула на отца, тот не дочь перед собой увидел, а царственную княжну.

– Твоя это награда! Заслуженная! Носи её! Потомкам своим передай – это свидетельство твоей храбрости, твоего мужества! Истинно ты настоящая боярская дочь! Крикнем же ей «ура», друзья!

Троекратное «ура» прокатилось над степью, вспугивая всё живое, только-только приютившееся отдохнуть после грома боя.

И только теперь князь обнял Верну и тут же передал её в объятия отцу, глазам своим верившему с трудом…

***

В день внезапного налёта, день её внезапного геройства и последовавшего за ним награждения Верна уснула спокойно, но под самое утро приснился ей тот ордынец и спросил: зачем ты меня убила? Она ответила ему во сне: а ты зачем на нас напал?

На этом она проснулась. И проснулась совершенно другим человеком. До поездки в крепость это была веселая, всегда радостная девчушка, для каждого умевшая найти ласковое, доброе слово, умевшая рассмешить самых угрюмых людей, закружить хоровод, приветить как высокородных гостей, так и бедных странников… Но теперь она навсегда, казалось, потеряла готовность посмеяться и поболтать с каждым. Замолчала Верна и отныне каждое слово она будет произносить словно с трудом, не видя в нём никакой нужды. Зачем говорить, если можно обойтись кивком или взглядом.

Отец этого сразу не понял, но перемену заметил.

– Что с тобой приключилось?

Верна пожала плечами. Неужели и так непонятно? Не каждый день ордынцы нападают и не каждый день дочь боярина убивает их вождя. И не просто вождя, а самого главного в их народе, если можно их назвать именно народом, а не племенем. Пусть и очень многочисленным.

– А где твои награды?

Верна показала рукой на столик у изголовья, на котором стоял закрытый ларец.

– Они там?

Она кивнула: там, где же ещё им быть.

– Ты не заболела?

Она отрицательно кивнула головой.

– Что же ты молчишь, скажи хоть слово-то!

– Не хочется.

– Отчего?

Она только плечами пожала. Если бы Феодор знал слово, которым его потомки станут пользоваться через пять сотен лет, он произнёс бы с пониманием: «стресс». Но тогда такого слова в обиходе не было и потому он не знал, как определить состояние дочери, кроме как назвать это потрясением.

Это и было настоящим потрясением: когда она всаживала копьё в горло вдруг появившемуся ордынцу, она знала только одно: с обеих сторон дружинники отбиваются от толп кочевников, этого же видит и, значит, отогнать, может только она и никто, кроме неё. И она с размаху ударила его копьём в незащищённое место – чтобы наверняка! Думала она только о защите крепости, о том, чтобы не дать нападающим взобраться на стены. Она ведь его даже не ненавидела. Даже не боялась. Она просто считала, что они не должны приходить и убивать россов, а потом грабить всё, что было в их домах. Потому и ударила.

Для неё он был тот, кто нарушил законы – человеческие и Божьи. Те законы, по которым жил её народ, жили православные россы. Какие были (и были ли вообще) законы у ордынцев, ей было всё равно. А если и были, и повелевали нападать на мирных людей – тем хуже для ордынцев и их законов. Ибо кто с мечом приходит, должен ожидать, что мечом его и встретят. Или копьём.

Но она была дева. Она была ещё ребёнок: ей-только-только сравнялось пятнадцать. Никогда прежде она не видела битв, не видела, как убивают врагов, да она и смерть видела только в благообразном обличьи, когда покойника уже срядят в последний путь. Либо привезут с поля боя, в полном воинском снаряжении. Сама же она и комара никогда не убила. А тут всё-таки человек, хотя и дикий.

Пролитая человеком кровь – чья бы то ни было – меняет её пролившего. Обязательно и неизбежно. Человек, даже врага убивший, никогда уже не будет прежним. И чем невиннее и чище была его душа до битвы, до пролитой крови, тем большее душевное потрясение человек испытывает, тем сильнее меняется.

Верна изменилась очень сильно. Настолько, что даже родной отец иногда сомневался, действительно ли это его дочь. Хотя знал точно, что это именно она! Нельзя женщинам быть на войне! Их высшая цель – дарить жизнь, лелеять эту жизнь, взращивать. Но не убивать. Женщина, убившая человека, переступает сразу несколько пролётов вверх: только там, в максимальной близости к Богу можно принести покаяние и получить прощение за прерванную жизнь. Или – вниз: превращаясь в злодейку и негодяйку, которой убивать понравилось.

Но таков был Промысел Божий: сразу ей повзрослеть на много лет, оставшись физически всё той же девочкой, невестой княжича Ростислава. Ведь скоро должна быть свадьба. Примет ли он её теперь такую, совершенно изменившуюся? Он ведь привык к тому, что она – всегда весёлая, задорная, смешливая, добрая, отзывчивая… А какой она стала теперь? Верна и сама этого не знала.

А тут ещё этот ларец с наградными украшениями. Плата за пролитую ею кровь. Как она будет их носить? А вот так и будет: как свидетельство того, что она способна убить. Пусть в бою, пусть защищая, пусть врага, но – способна. Ей придётся теперь жить с этим. И всем другим придётся жить с ней такой, способной быть воем.

– Отправить бы тебя домой, да обоз обратный нескоро пойдёт, недели через две в лучшем случае. Пока частокол не установим, всё лошади будут возить брёвна. Сюда их возить далеко, так что лошади заняты все. И люди заняты все. А ты не можешь ехать одна, даже верхом. Тебе надо дружинников давать для охраны. Придётся побыть пока здесь.

Верна кивнула: какая теперь разница, где быть. Она как здесь уже совсем другая, так и везде такой будет. А ордынцы теперь нападут вряд ли. Вождя-то их она убила. А новый пока со всем разберётся, пока новый набег замыслит, да пока всё организует… А и нападёт, отобьют, теперь-то во всех крепостях готовы, что набеги могут быть. Все их и ждут. На вышках сторожевых дозорные каждые полчаса постоянно меняются. И не из-за холода даже, а чтобы глазом свежим смотреть постоянно в ту сторону, откуда кочевники могут налететь. Но налетят вряд ли. Нескоро налетят. Верна это откуда-то точно знала. Почему набега скоро не будет, она не знала, но зато точно знала, что его не будет. Траур у них, наверное.

Ей бы героиней себя чувствовать, награда вполне заслуженная. Но героиней она себя не чувствовала вовсе. И победительницей – тоже. Даже защитницей не чувствовала. Просто убийцей.

Так тяжело ей не было никогда. И она не знала, как с этим справиться. Хорошо ещё, что она, на всякий случай, взяла с собой молитвенник, это было очень кстати, молилась она теперь иначе, чем до этого шутливого бегства к отцу. Теперь молитва была ей единственным подспорьем, единственным выходом. Единственным спасением. Только в молитве она теперь могла вернуть себе – если это вообще когда-нибудь удастся – душевное равновесие и спокойствие.

Но отец волновался, надо бы его успокоить:

– Я подожду. Ты не волнуйся, всё хорошо.

Феодор недоверчиво хмыкнул, но возражений у него не нашлось.

– Здесь побудешь или по крепости со мной пройдёшься?

– Здесь.

И он ушёл: дел у него было невпроворот. Но весь день где-то на заднем плане ворочалась мысль о дочери: как она там, бедная девочка, а он ведь даже ничем ей помочь не может!

Глава 2

Замужество

– Я и взял-то с собой украшения эти, – как-то растерянно говорил князь Остромысл боярину Феодору, отцу Верны, за утренней трапезой, – лишь для того, чтобы посоветоваться с тобой, гожий ли будет дар для новобрачной. А оказалось, что это – награда героине! Совершенно для меня, да и, думаю, для всех, неожиданным оказалось это геройство невинной девы…

– Похоже, что оно оказалось неожиданным и для неё самой! – грустно ответил Феодор. – Уж очень она теперь расстроена, печалится, думает о чём-то, а как её утешить – ума не приложу!

– Не стоит утешать. Безполезно, сам ведь знаешь. Ей самой придётся это прожить. Даже младни, подготовленные к ратному делу и предвидящие, что придётся убивать врагов, никогда первое такое сражение спокойно не переносят. Не любит Бог, когда кровь проливают. Хотя Он и велит Отчизну и други своя защищать, не щадя живота. Вот только иногда и голубицам юным доводится в боевые переделки попадать. А ведь, струсь она, окажись главный ордынец на стене, где дружинников-то оказалось всего двое, вполне могли бы ордынцы крепость нашу захватить! За главным своим вожаком они бы лезли до самой победы! Хотя я и не понимаю, отчего самый главный их вождь на приступ пошёл – видать, совсем у них беда наступила – но ещё того мне удивительнее, что вышел он прямо на Верну. А самое дивное, согласись, то, что она храбро сразилась с ним, как всякому россу и подобает: кто с мечом пришёл…

– Не её тут вина, а кочевников. Но ей от этого вряд ли легче.