В ожидании Синдбада

– Вы ко мне? Проходите, – бросил Бестужев.

Он ждал наладчика оборудования, которого обещали прислать из другого города.

Человек, по всей видимости, прошел за Бестужевым в кабинет и выстрели ему в спину. Нике сказали, что тело директора нашли на пороге.

– Умер сразу, не мучился, – доверительно сообщила Нике одна из встретивших ее теток, – а тело нашла Римма, она опоздала в этот день. Нашла и потеряла сознание. Даже не смогла никого позвать. Но через пару минут в приемную пришла уборщица. Она-то и закричала. А выстрела никто не слышал. Цеха работают, а эти, из заводоуправления, приходят только к девяти. Говорят, хотели в сейф залезть. Там Бестужев деньги держал. Много денег. Чьи деньги, никто не знает, но ведь говорили…

– Откуда вы это взяли? Все эти подробности? И про деньги? – перебила тетку разозлившаяся Ника.

– Так весь город говорит! – охнула тетка и тут же спохватилась: – Ну, а что деньги?! Он работал! Он как волк работал. Жалко Петра Николаевича.

Ника ничего не ответила. Пошла еще быстрее – под гору ноги бежали сами собой. Ника разглядывала улицы, пыталась увернуться от знакомых и старалась не думать о том, что сейчас чувствует Егор. «Хоть бы Егора увидеть! – Сердце Ники сжималось от жалости. – Бестужева жаль, но его не вернуть. А Егор, который так любил отца и который так был с ним душевно связан, – страшно подумать, что чувствует сейчас Егор. А эти все болтают и болтают!» – зло думала Ника, наблюдая, как горожане в стайках обсуждают случившееся.

А город не болтал, город пытался понять случившееся – ничего похожего здесь еще не происходило. Город испугался, смутился, пожалел о своем злословии и громко ахал и охал. Впрочем, большинство были искренни в своем горе. Ника, теперь сторонний наблюдатель, понимала, что Бестужева любили. И верили ему, просто инерция досужего злословия и подозрительности оказалась велика.

– Сколько людей у дома! Скоро весь город соберется. – Кто-то указал на темнеющую толпу. Ника обернулась и в говорящей узнала коллегу матери.

– Что они там делают? Зачем пришли? – спросила Ника.

– Выразить участие. Бестужев был большим человеком. На нем почти весь город держался.

– Так всегда бывает, – сказала Ника, всматриваясь в темные окна знакомой квартиры, – сначала гадости говорят, потом на похоронах плачут.

Говорила она так не со зла. Она не представляла, что может сейчас утешить Егора. Не представляла, что чувствует Мария Александровна, жена, вернее, вдова Бестужева.

– Ты не права, Ника, – просто сказала женщина.

Да, Ника не права. Она знала, что сюда пришли не зеваки, сюда пришли близкие. Что с того, что Бестужев руководил предприятием? Считай, главным в городе? Отношения в таких местах, как Славск, маленьких, тесных городках измерялись соседством, а оно было близким, почти родственным. А потому напраслина, наветы особо больно ранили, в счастье все хотели поучаствовать, а беда становилась цементом.

– Господи! Да как же позвонить надо! – пробормотала Ника.

Людей у дома собралось много. Но стояли они группками, просторно. Ника пробралась к подъезду.

– Одинцова, младшая Одинцова, – зашептались вслед.

Около дверей ее остановил милиционер:

– Вы живете в этом подъезде?

– Нет, но мне надо к Бестужевым. Я знакомая. Близкая знакомая, – тихо сказала Ника.

– Не можем пустить, – милиционер почему-то употребил множественное число, – только прописанных в подъезде.

– Понимаете, я… Мне надо. Понимаете, Егор… Он в Москве. Надо с ним связаться. Мне надо узнать, сообщили ли ему… Может, помощь нужна. Пропустите. А вдруг он уже дома?

Милиционер посмотрел внимательнее:

– А зачем вам знать, дома ли Бестужев Егор?

Ника с удивлением уставилась на парня в форме.

– А как иначе? Если его нет, то я и проходить не буду. Если он дома – попрошу вас пропустить меня.

– Ага, – кивнул милиционер, – но пустить не могу и дать интересующую вас информацию – не имею права.

– Я поняла, спасибо. – Она сошла с крыльца и смешалась с толпой. Ника понимала, что, скорее всего, Егор с матерью занят приготовлениями, что ему не до разговоров, а утешения сейчас не услышатся. Они понадобятся тогда, когда все будет позади. Когда будни, обычные дни, рутинная жизнь вступят в свои права, но ежеминутно будут напоминать об утрате. Ника присела на угол дворовой лавочки и, прислушиваясь к разговорам, стала ждать.

У дома Бестужевых она пробыла довольно долго. Люди все время менялись, одни уходили, другие останавливались на минутку, потом задерживались. Разговоры велись тихо, но спорили о причинах случившегося, о виноватых, рассказывали истории соседних городков. Все были единодушны в том, что такого директора найдут не скоро. А может, и вовсе не найдут. Ника сидела, слушала. Некоторые ей выражали соболезнования. Она смущалась – в несчастье молва тут же сделала ее невестой Егора Бестужева, но что-либо объяснять или отрицать она не могла. И потом, здесь за день перебывал весь город, а спорить со всем городом занятие бессмысленное.

Наконец она решила оставить свой «пост». Никто из Бестужевых так и не приехал. Окна по-прежнему были темными. Апрельское теплое солнце сменилось сырой, почти зимней прохладой вечера. Такая пронизывающая и вместе с тем свежая сырость напоминала о позднем, не успевшем растаять снеге. Он обычно прячется в лесу, под мохнатыми ветвями елей и прошлогодней хвоей. Ника, вдыхая холодный воздух, вспоминала, как они с Егором сбегали в лес. Родители страшно ругались, хотя и не могли толком объяснить, чем же им не нравятся эти прогулки. А в лесу пахло именно так. И этот запах будоражил, обнадеживал, делал все вокруг волшебным. Казалось, пусть не кончается эта ранняя весна, пусть будет долгое предвкушение настоящего лета.

«Что же теперь?» – вдруг спросила себя Ника, пытаясь понять, что последует за тремя днями скорби, за неразберихой на комбинате и за волнениями в городе. Ее пугало то, что подправить, исправить, изменить ничего нельзя. В ее жизни это первая настоящая трагедия, и как вести себя, она не знала. Только поздно вечером она нашла в себе силы покинуть двор Бестужевых.

Дом Ники был темным. Не горели окна, не горел фонарь над крыльцом. «Мама еще на работе. Неудивительно. Сейчас все будут заняты одним делом». – Ника вытащила ключ, но дверь оказалась открытой.

– Мама? – Ника вошла в темный дом. – Мама, ты пришла?

Ветер зашумел на улице, и Нике показалось, что ей кто-то ответил. Но кто может быть в доме, кто открыл дверь? И почему здесь так темно? Вдруг страх охватил ее и не дал сделать ни единого движения. Ника стояла в темноте, всеми силами стараясь не закричать, – в доме слышались звуки.

Глава 3

– Кто здесь?! Мама? Это ты?.. – повторила Ника и поняла, что странные звуки доносились из комнаты матери. И эти звуки – плач. Тихий, сдавленный, отчаянный.

– Мама! Что ты меня пугаешь! Почему ты не отвечаешь? – Ника помчалась в комнату и там щелкнула кнопкой торшера. – Ты дома? Почему не отвечаешь? – Ника уже хотела возмутиться, но осеклась.

Калерия Петровна лежала на диване, уткнувшись в подушку. Плечи ее содрогались от рыданий.

– Что такое? Господи, мамочка, да что такое с тобой!

В ответ Калерия Петровна заплакала еще сильнее.

Ника сбегала на кухню, налила воды, накапала лекарства, силой заставила мать все это выпить.

– А теперь – говори! – Ника почувствовала себя взрослой. «Я и есть взрослая. Сколько можно быть маленькой дочкой?!» – подумала она и, взглянув на мать, все поняла.

– Бестужев? Петр Николаевич? – догадалась Ника.

Мать покачала головой, и слезы снова полились из глаз.

– Что ты! Перестань! Уже не поможешь. Мама, я же все понимаю, но не поможешь. Ты перестань плакать. Все пройдет. Вот увидишь. Все пройдет. Ты будешь его помнить. Всю жизнь. Но будешь помнить совсем другим и по-другому. Мама, поверь мне, я знаю. Я точно знаю. Ты ни разу не вспомнишь этот день. Но зато будешь вспоминать другие – радостные, светлые. Их ведь много у вас было? Теперь я все понимаю…

Калерия Петровна с удивлением посмотрела на дочь, которая все правильно поняла.

– Я тебе никогда не говорила. И думала, что ты ничего не заметишь. Не поймешь. Но сейчас даже скрывать не хочу. Я любила его. И он меня. Но мы не могли быть вместе.

– Я догадывалась. Тебе тяжело. Ты так и не вышла замуж, несмотря на одиночество.

– Он не ушел бы из семьи. И я не смогла ее разбить. Так все было сложно.