Невеста Всадника без головы

– Ну, я смотрю, ты повеселела! Освоила роль счастливой и спокойной домохозяйки? Ну, не домохозяйки – пока просто домоседки! Отдыхающей. Я же тебе говорил, что надо иногда брать тайм-аут…

Аня даже не кивнула ему. Но Максима и это не насторожило. С интригующим видом прохаживаясь перед сидящей Аней, он продолжал:

– Ну, что я тебе хочу сообщить, зая. Я тут навел справки. Нет-нет, просто так, ради любопытства. И знаешь, что понял? Что этот твой Сергей Петрович не самый плохой мужик. Да, простоват, да, и воспитанием не блещет, но, между прочим, деловой. И с любым начальством умеет поладить!

Максим посмотрел на Аню. Та пожала плечами:

– Не знаю. Видишь ли, на вкус на цвет, ну и так далее. Могу сказать только одно: слава богу, что и этот самый Сергей Петрович, и все, что с ним связано, осталось в прошлом… Я очень жалею, Максим, что поддалась твоим уговорам и согласилась на эту работу. Мне надо было, конечно, оставаться в ветлечебнице.

– Не выдумывай! – замотал головой Максим. – Во-первых, на службе под руководством Сергея Петровича тебе платили весьма неплохие деньги. А во-вторых, в этой твоей ветлечебнице нет и не может быть никакого карьерного роста. Максимум, ты могла бы дорасти там до должности заведующей каким-нибудь отделением по ловле блох у хомяков. Шутка. Но…

– Ну и что?! – возразила Аня с жаром, проигнорировав шутку про блох и хомяков. – Я могла бы заняться научной работой. Впрочем, я теперь так и сделаю.

– Что ты имеешь в виду? – удивился Максим.

– Я буду поступать в Лондонский Королевский ветеринарный колледж, – заявила Аня.

Удивлению Максима не было границ:

– Тебе что, твоей Тимирязевки мало? У тебя же уже есть высшее ветеринарное образование! Не понимаю…

– В Тимирязевской академии мне дали отличное образование, которое больше направлено на практическую деятельность, – спокойно принялась объяснять Аня, – а там, в Лондоне, у меня будет возможность заниматься наукой. Специфика в разных учебных заведениях тоже разная, понимаешь?

– Ты это серьезно? – Максим все еще отказывался верить услышанному.

– Абсолютно, – кивнула Аня. – Я решила подтянуть свой английский. К тому же я буду готовиться по программе для поступающих, которую мне уже прислали из Королевского ветеринарного колледжа.

– А как же… – начал было Максим.

– Макс, я хочу уехать, – перебила его Аня. – ты должен понять. Последние месяцы мне очень тяжело дались. Каждый день, пока тебя не было дома, я тут думала-думала-думала… Я вымоталась. И единственное, что мне сейчас хочется, – это учиться. Я попробую поступить?

– Ну да, конечно…

Максим был очень огорчен тем, что Аня опять поступала по-своему.

И она начала заниматься подготовкой к поступлению.

Это было счастливое время. Иногда Ане казалось, что она – ученица одиннадцатого класса, у которой на носу экзамены. Разница заключалась лишь в том, что не было страха перед неизвестностью, что за плечами были студенческие годы и опыт практической работы. «Нет, не зря я ставила клизмы собакам и оперировала морских свинок! Не зря была укушена лошадью, – радостно думала девушка. – Как легко ложится теория на хорошую практику!»

Дело было не только в том, что она ехала учиться за границу, а в том, что она получала еще один навык – обучение на чужом для нее языке. И, как всякий новый навык, новое умение, это вселяло в нее определенное чувство гордости и свободы.

Год пробежал быстро. Наступило время отъезда в Лондон. В аэропорту Аню провожал Максим. Лицо у него было, как у человека, который ел сладкую сливу и внезапно обнаружил там червячка. Разочарование, обида и стремление предостеречь Аню от глупостей – все это «прочитывалось» без труда.

– Не волнуйся. Я поступлю и сразу же вернусь. Занятия ведь начнутся не раньше осени. Мы успеем обо всем переговорить, – попыталась приободрить его Аня.

В ответ Максим лишь глубоко вздохнул.

Уезжала Аня легко – ей казалось, что нет ничего проще, чем выполнить то, что она задумала…

Все недолгое время, проведенное в Англии, Аня Спиридонова ни разу не задумалась о поражении. Девушке казалось, что с ее трудолюбием, упорством и преданностью профессии взять эту высоту будет достаточно просто. Английский язык, который она изучала с детства и который усовершенствовала в период подготовки, был хорошего уровня, он позволял свободно общаться и слушать лекции. Аня очень быстро поняла, что ее опыт превосходит опыт других поступающих – еще только двое до поступления проработали на ферме и в ветлечебнице. Аня старалась быть внимательной и быстро уяснила, что умничанья здесь не любят, что полагается отвечать только на строго поставленный вопрос, даже если ты можешь рассказать гораздо больше.

Она почти не выходила в город, проводя все время за учебниками. Только уже поздно вечером в качестве прогулки она совершала переход через большой мост и бульвар, чтобы оказаться в большом освещенном кафе, там поужинать и позвонить Максиму и маме. Голос Максима, когда он снимал трубку, напоминал голос пенсионера, который боится телефонных хулиганов.

– Да-а-а? – грубовато-настороженно произносил он и замолкал, словно опасаясь, что из трубки сейчас раздастся выстрел.

– Макс, в чем дело? Ты кого-то боишься? – как-то спросила его Аня.

– Почему боюсь?! Откуда ты взяла, что боюсь?! Что ты в самом деле говоришь?! – голос вдруг приобрел звонкость и вместе с тем враждебность. Аня всегда чувствовала себя страшно виноватой, что она сейчас здесь, в Англии, сдает экзамены, а несчастный Максим страдает от одиночества в Москве.

– Макс, я скучаю, – на всякий случай в середине или конце каждого разговора произносила Аня.

– Ну, допустим, я тоже, – отвечал ей сурово Максим, – и что из того? Ты же сейчас не возьмешь билет на самолет и не прилетишь в Москву.

Аня в ответ начинала что-то лепетать про то, как она мечтает поступить в колледж, каким радостным будет ее возвращение, как хорошо, что Максим понимает ее. (Хотя на самом деле она чувствовала, что он совсем не понимает!) И всегда в интонациях ее голоса звучало извинение за самовольное решение и отъезд. Максим реагировал на ее невнятный лепет каждый раз одинаково: просто молчал в трубку. Аня представляла его лицо в эти моменты – оно казалось ей мордашкой надутого капризного ребенка. Сворачивая разговор, Аня долго прощалась, стараясь развеселить и взбодрить Максима, но разговор они прекращали в разных тональностях. Тональность Ани была заискивающей, хотя и с надеждой на понимание, а тональность Максима – суровой. Таким образом он давал понять, что терпит дурь подруги из последних сил. «Неужели нельзя хотя бы сделать вид, что он меня понимает? Просто чтобы расстаться по-доброму, со спокойной душой», – думала Аня, после разговора заказывая себе легкий ужин. Завершив ужин, она еще долго сидела в кафе. В этой чужой стороне, куда девушка приехала по собственному желанию, ей иногда очень нужно было побыть среди шумной толпы, услышать, увидеть людей, попытаться почувствовать хотя бы мимолетную сопричастность с ними.

Накануне экзамена Аня опять позвонила в Москву. Она не волновалась, но ей вдруг захотелось услышать: «Ты просто молодец! Даже если не поступишь – все равно молодец. Решиться на такое, столько заниматься, проявить упорство, настойчивость – на все это не каждый способен. Я горжусь тобой, Аня!» Ей хотелось, чтобы ее похвалили.

– Ты скоро возвращаешься? – это были первые слова Максима. И подразумевали они Анино поражение. Действительно, что толку сидеть в Лондоне, если она провалила экзамен…

Аня ничего не ответила. Она помолчала, как будто бы вдруг возникли проблемы со связью, потом тихо повесила трубку.

Да, действительно, экзамен она не сдала. Уже после, когда гнев и отчаяние улеглись, девушка поняла, что ее вины тут особо нет. Разыгравшиеся волнение, внезапные ошибки в английском, терминологическая путаница и какая-то хитрая политика, согласно которой активно привечали абитуриентов из бывших метрополий, – все это вдруг совпало. И Анна Спиридонова должна была возвращаться в Москву…

…Аня прошла паспортный контроль, получила багаж и вышла в вестибюль, который был забит встречающими. Она покрутилась на месте, неловко орудуя маленьким чемоданом на колесиках, в поисках укромного местечка, где можно было бы присесть и перевести дух. Местечко такое нашлось под шелестящим табло. Аня уселась на кожаный диван и отгородилась от мира чемоданом. В руке она комкала старый отцовский платок, который неизвестно каким образом оказался в кармане ее плаща. Удивительно сохранившийся родной запах отцовского одеколона заставил ее расчувствоваться. Ане захотелось расплакаться, но сделать это ей мешали снующие вокруг люди. Впрочем, слезы были уже где-то рядом с густо накрашенными ресницами. Минуту-другую девушка боролась со своими чувствами, а потом беспокойный шереметьевский терминал поплыл перед ней в мутной пелене – Аня плакала, не утирая слез.

Она понимала, что несданный экзамен не стоит таких переживаний, что она отчасти была готова к подобному развитию событий, что эти слезы, скорее всего, лишь результат переутомления, которое она заработала, стараясь перемахнуть через очень высоко поднятую планку. Аня все это понимала, но неудача сразила ее. Возвращаться домой без победы, в виде жалкой проигравшей, было стыдно. Ведь близкие и друзья были абсолютно уверены в том, что она поступит в Королевский колледж!

– Господи, тебе стоит там только улыбнуться! – говорили подруги.

– С твоим знанием английского, образованием и опытом – какие проблемы? – пожимала плечами мама.

– Ты сможешь, – кивали братья.

И вот, пожалуйста…

Шереметьевские рыдания.

Немного успокоившись, Аня сжала руками виски и задумалась. Ей хотелось во что бы то ни стало понять причины произошедшего, проанализировать, разложив все по полочкам. Она постаралась до мельчайших подробностей вспомнить все свои действия, слова, экзаменационные ответы. Из вереницы воспоминаний Ане удалось выхватить нечто важное: а ведь действительно, сразу после первого экзамена у нее осталось ощущение провала, но она гнала его от себя. «Я устала, только и всего. Перенервничала. Переутомилась», – говорила она себе тогда. Но ее прямолинейная натура, ее строгость – прежде всего по отношению к самой себе – не давали возможности самозабвенно плескаться в теплых волнах иллюзий. Чутье подсказывало Ане, что можно собирать чемоданы, что к следующему экзамену ее не допустят, что ее попытка взять планку оказалась неудачной.

Сейчас, когда она вернулась в Москву, даже не позвонив и не предупредив родных, подруг и Максима, ей было страшно от собственной, как ей казалось, беспечности. «Как я могла?! – лихорадочно думала Аня, продолжая изо всех сил сжимать пальцами виски. – Зачем уехала? Ведь была работа, хорошие деньги, уважение, перспективы! Я же все взяла и перечеркнула!»

Слезы опять подступили к горлу. Аня опять заплакала, отлично сознавая, что дело было не том, что она провалила экзамен в одно из престижных учебных заведений. В конце концов, есть немало других институтов, куда ее возьмут почти без экзаменов! Дело в ней, в Ане. Последние три года, проведенные в страшной гонке, в соревновании с конкурентами и с самой собой, в постоянном бдительном услужении начальству, оказались настолько трудными, что только амбиции, только честолюбие, которое взрастили в ней родители, заставили предпринять эту авантюру. А по совести говоря, не надо было увольняться из ветлечебницы и переходить на эту бумажную работу под началом Серой Вонючки, не надо было после увольнения, не подумав, ради удовлетворения тех же самых амбиций и стремления что-то доказать, срочно совершенствовать английский, ходить на лекции и готовиться к поступлению в Королевский ветеринарный колледж… Сейчас, после второй, как ей казалось, жизненно определяющей неудачи, Аня не могла избавиться от растерянности, которая отчетливо выражалась на ее лице, сквозила в поведении. Словно что-то было утеряно, но собраться с силами и начать искать это утерянное Ане почему-то уже не хотелось.

Она не хотела, чтобы ее утешали, так как знала цену сочувствию. Услышав о том, что Аня не поступила, подруги примутся за дело горячо и со сладкой долей злорадства. «Анька, ты слишком многого хочешь!» – будут повторять они и предлагать снизить планку и быть как все. Мама обеспокоенно и с досадой будет повторять: «Ладно, дочка, обидно, конечно, а попробуй-ка еще раз…» Максим же удовлетворенно констатирует: «Я же говорил, тебе это не надо! Тебе лучше устроиться в фирму, где спокойнее, и деньги неплохие, и вообще…» Вообще – это будет намек на близкую свадьбу. Предложение Ане Максим сделал еще летом, но в связи со всеми ее делами оба решили, что свадьбу сыграют будущей весной. А то и будущим летом. Теперь же можно не оглядываться на обстоятельства и спокойно готовиться к приятному торжеству… Еще Максим наверняка намекнет на то, что карьера карьерой, но пора и честь знать. О чести тоже можно было призадуматься, потому что Анина жизнь в предыдущие три года, несмотря на очевидные карьерные успехи, была сплошным компромиссом – то и дело девушка шла на компромисс с воспитанием, полученным дома, с собственными убеждениями, добытыми в процессе взросления, а порой и с совестью. Уйдя из ветеринарной клиники и покрутившись в сфере клерков, Аня Спиридонова сделала для себя удивительный вывод: а ведь модная художественная литература об «офисном планктоне» – это не что иное, как гламурное, облегченно-ненапряжное и игривое переложение хроник работных и сиротских домов времен Чарльза Диккенса. Ничего с тех пор не изменилось. Цинизм и лицемерие, зависть, мстительность и раболепие – все это присутствовало в офисном мире. Аня, умница и отличница с полным набором высокоморальных принципов, неожиданно для себя столкнулась со средой, к которой можно было только лишь приноровиться. Стать ее частью нормальному человеку не представлялось возможным. Аня, которую поддерживал Максим, уверявший, что не так страшен офисный черт, каким он представляется некоторым чересчур принципиальным барышням, сжала зубы и, пытаясь не растерять свои добродетели, принялась делать карьеру. Ей удалось-таки остаться собой, но результатами этого восхождения стали сильнейший невроз и горячее желание побыстрее покинуть эту славную международную организацию, где карьерная алчность сотрудников не скрашивалась даже англосаксонской сдержанностью иноземного начальства. Конфликт с Серой Вонючкой, который когда-то она сама восприняла, как благо и возможность выхода, теперь казался Ане одним из звеньев начинающихся проблем. Ее личной неудачей. И вот вторая подряд неудача, провал на экзаменах… Это оказалось уже многовато. Даже для Ани, человека с сильным характером.

Сидя сейчас в зале прилетов аэропорта Шереметьево и анализируя все это, девушка вдруг почувствовала неимоверную усталость. Ее клонило в сон – мозг, видимо, перенапрягся. Собрав волю в кулак и сознательно отгоняя естественное желание известить хоть кого-нибудь о своем возвращении, Аня поймала такси и поехала в свою собственную квартиру, где сейчас никто ее точно не ждал. Там она наскоро умылась, улеглась на узкий диван, завернулась в плед и заснула. Последнее, что она помнила: маленькие квадратные часы из оникса, подаренные мамой на последнее Рождество, пробили пять часов…

Проснулась она, когда на потолке лежал большой солнечный прямоугольник, а улица была тиха – все как будто упрекало разоспавшуюся Аню, намекая на то, что в Москве наступил полдень. Аня потянулась, потерла затекшую руку и перевернулась на спину. В ее маленькой квартире было тихо, светло, пахло почему-то лимоном и казалось, что вчерашний день, как, собственно, и предыдущие три года, был не реальностью, а фильмом, который снял плохой режиссер. Аня полежала с закрытыми глазами, попыталась расстроиться по поводу своей незадачливой судьбы и вдруг поняла, что совершенно не может этого сделать. Более того, казалось странным, что она так вчера рыдала. Аня открыла глаза, осмотрелась: и комната показалась девушке незнакомой. «Ничего удивительного, – объяснила себе Аня, – я уезжала отсюда рано утром, приезжала поздно. Или вообще не приезжала…» У нее хватало сил лишь на быстрый душ, почти автоматическое причесывание и скорый макияж. Все недоделанное с утра дома доделывалось на работе, тайком от коллег и начальства. Выходные дни Аня всегда проводила у Максима, только иногда на час-другой заезжая к матери. Как впряглась Аня Спиридонова в упряжку служения карьере, так и выпряглась из нее только после Вонючкиного демарша с увольнением…