Волшебный насос

Торговец с большими черными усами, в сомбреро, задал вопрос сразу в лоб:

– Руска водка?

Я оторопела, но кивнула. Достала свои две бутылки «Столичной», аккуратно завернутые в тряпочки, и тихонечко отдала дяденьке в сомбреро. Тот отсчитал приличную для меня тогда сумму, которую я даже и не ожидала выручить за это, и положил передо мной на прилавок.

– Что-то еще есть? – Правда, говорил он по-французски, а я, вовсе не зная французского, почему-то его поняла.

– Да. Вот. – И я достала палехские шкатулочки. – Это Палех! Это очень ценные вещи! Дорого!

– Ерунда! Рус водка! Вот что ценно. А это ерунда. Ну ладно! На вот тебе еще столько же! Хватит? – И он снова отсчитал столько же купюр, сколько уже дал за водку.

Видимо, я так оторопело смотрела на все это, что он отслюнявил еще несколько бумажек и широким жестом вложил в мои руки.

– На! И ни в чем себе не отказывай! Это Париж! – уже перейдя на английский, с которым у меня все-таки было попроще, сказал он.

Потом он очень быстро засобирался. Передал свой прилавок какому-то работнику и пригласил меня следовать за ним.

– Идем! Я прокачу тебя по городу.

Имени его я не помню. Но этот человек сильно выручил меня тогда. Разумеется, он решил поухаживать за хорошенькой юной русской. Да ведь он годился мне в отцы! И, к счастью моему, оказался хорошим и добрым человеком. Никаких вольных притязаний себе не позволял, за что я ему благодарна.

Машина у него оказалась очень хорошей. Возможно, он вообще был мафиози. Не знаю. На смуглых его руках блестело несколько огромных золотых колец. Сказать, чтоб мне было страшно, я не могу. Нет. Страшно мне вовсе не было. Он прокатил меня по Парижу, много расспрашивал про Россию, про наш театр. Обещал прийти вечером на спектакль.

Под впечатлением от дневного моего приключения я находилась в очень приподнятом настроении! Как мама была права, когда настояла взять с собой эти «сувениры», благодаря которым я так разбогатела!

– О! Малая! Ты чего такая веселая? Загадочная! – подтрунивали надо мной артисты.

Ох, не знаю, рассказывать дальше или нет… Может быть, я выдам одну актерскую тайну. А может быть, такая тема была только в этом нашем театре. Но это стыдно вспоминать. Ну да ладно.

Артисты мужского рода взяли себе за правило в кулисах, прямо перед выходом на сцену, щупать актрис. Кто под руку попадется… Подкрадывались сзади в тот момент, когда вот-вот выход. И… Кто за что успеет схватить. Все до единого так «шутили». Женщины же не сильно протестовали. Эта вот кутерьма коснулась и меня. Я била их по рукам. Больно. Но ни возмущаться громогласно, ни шикать было нельзя, так как в зале же все слышно. Оставалось только бить тихо и больно. Но мужчины потом оправдывались тем, что, дескать, это они так эмоционально заряжаются перед выходом. Вот и в этот раз ко мне потянулась чья-то рука.

– Э! Слышь! Ты Малую лучше не трогай! Там к ней хахаль пришел. Важный.

– Ну ты, Малая, даешь! Только второй день в Париже, а у нее уже мафиози нарисовался. Мексиканец какой-то.

– Какой такой мафиози? Мексиканец?! Где?!

И стайка наших мужчин бросились в прорезь занавеса глядеть в зал.

Посреди зала возвышался мой сегодняшний кавалер с блошиного рынка. Только одет он уже был весьма элегантно, и перстни его в темноте сверкали внушительно. Сомбреро он не снял. Так и сидел. В шляпе. Рядом с ним были то ли его охранники, то ли просто коллеги по бизнесу. Всего их было человек пять. Мафия, одним словом.

Мы стояли за кулисами и все ждали, когда же наполнится зал. Пришли еще три-четыре человека. И все. Более никого. Гриша нервно дал отмашку начинать, и…

Мы играли этот спектакль для моего знакомого с рынка.

По окончании спектакля мне единственной был торжественно вручен потрясающий букет белых лилий.

Больше я этого человека никогда не видела. Вот так проявился, сделал доброе дело и исчез.

Однако отсутствие публики на спектакле отразилось на нашем дальнейшем пребывании в Париже. Оказывается, все наши суточные и даже наше проживание в отеле – все это зависело от проданных билетов.

Утром Гурвич созвал экстренное собрание, на котором оповестил нас о том, что из отеля нас выселяют и что есть возможность перекантоваться в театре. Хотя бы одну-две ночи. А далее если народ так и не соберется на спектакли, то нужно будет принимать какое-то решение.

Как описать то, что начало происходить?!

Ко мне подходили несколько раз разные наши артисты и уговаривали меня найти моего «хахаля-мафиози», чтобы он поддержал труппу.

– Ну, будь хорошей девочкой! Пусть он хоть один бриллиант выковыряет из перстня своего! А? Ну, Малая?! Поможешь всему театру! Потом главную роль ведь получишь! Дурочка! Ну что тебе-то стоит?! Что нам всем, в театре, что ли, ночевать? На полу?! Подумаешь, какая цаца! Недотрога!!!

Конечно, я не стала ни искать его, ни звонить ему, ни ходить никуда. Просто перенесла свои скромные пожитки из отеля в театр.

А там, оказывается, все уже было занято. Кабинет директора с раскладывающимися диванами занял режиссер с супругой, гримерки, в которых была хоть какая-то мебель, тоже все были уже забиты. На стульях в зале укладываться было невозможно. Оставалась только сцена с длинным бархатным занавесом, волочившимся по сцене. Вот в эту самую кулису я и примостила свой чемоданчик.

Вдруг с инициативой выступила та самая продюсерша, по вине которой мы оказались в таких условиях.

– Вот что! Мы посоветовались с Гришей и решили. Вы сейчас должны будете надеть самые ваши яркие костюмы, загримироваться, взять транспаранты в руки и пройти по Елисейским полям! Это будет рекламная акция, и так мы наберем народ.

Артисты наши погомонили, посопротивлялись, но все-таки нехотя согласились.

Все оделись кто во что горазд. На транспарантах было что-то по-быстрому намалевано на французском. Один из таких плакатов вручили мне и поставили меня во главе колонны.

Наша колонна вышла из метро на Елисейских полях и пошла изображающим веселье строем мимо кафешек, где сидели и мирно попивали винцо потомки тех, кто потерпел поражение в 1812 году, мимо призывных и манящих витрин с дорогой одеждой, мимо ароматов, мимо булочек, мимо, мимо, мимо… До тех пор мы шли, пока кто-то не крикнул:

– Полиция!

Кто из наших оказался в полиции, мне до сих пор неизвестно. Я бросила на землю плакат и как есть, на шпильках, бегом припустила к ближайшему метро.

Позже прояснилось, что в полиции удалось договориться, объясниться и наших бедолаг отпустили. Вероятно, французы расценили нашу отчаянную рекламу как несанкционированный митинг, а может быть, такое шествие нужно было согласовывать с властями. Я не знаю, но этого шествия мне хватило на всю мою жизнь, и более я никогда уже никуда не пойду, ни с каким призывным плакатом.

Далее события развивались стремительно.

Вечером мы собрались играть спектакль, но пришло только несколько полицейских, которых мы заинтриговали днем своим шествием, и спектакль был практически сорван.

Нервно курили все. Девочки обсуждали, кто куда пойдет. Почти у всех дам в Париже нашлись знакомые, к которым они собирались напроситься на постой. Виза была открыта на месяц, и артисты хотели провести оставшиеся дни во Франции, несмотря ни на что.

Эту ночь мы всей труппой заночевали в театре. Я спала в той самой кулисе, где еще утром оставила чемодан. Разостлав на сцене свои шмотки, я сварганила подушку и, завернувшись в длинный бархатный занавес, так и уснула. Где я проведу следующую ночь, мне было неведомо.

Утром следующего дня театральный наш народ был лохмат, небрит и угрюм. Все разбрелись кто куда. Дамы, в ажиотаже перебирая свои телефонные книжки, заговорщически перешептывались. Мужчины тоже что-то придумали. Все они знали, куда им идти. До меня же никому не было дела. Я осталась одна в чужой стране, в прекрасном и таком опасном городе.

И тут наша звезда, жгучий красавец-брюнет, заметив мою растерянность, вдруг игриво сказал:

– Малыш! По-моему, это прекрасный шанс остаться тут навсегда! Что думаешь? Я знаю здесь одного человечка, который может с этим помочь.

Конечно, я что-то ответила ему. Конечно, вежливо. И ушла. Я пошла бродить по Парижу с чемоданом.

Наверное, я плакала. Наверное, я молилась. Как сейчас помню тот момент, когда мне уже было невмоготу тащить мой чемодан и ноги отказывались идти в никуда, я вдруг увидела надпись «Аэрофлот».

Там сидела совершенно русская женщина. Прямо как наша тетя Лена из продовольственного. Только на шее у нее красовался аэрофлотовский шарфик. Может быть, мне удалось тогда шагнуть в параллельную реальность?! Теперь я верю в это!

Наверное, я вывалила этой русской простой женщине все и сразу, сопровождая слова свои потоком искренних слез и соплей. Я купила у нее билет в Москву. Благо денег, вырученных за водку и палехские шкатулки, мне хватило. И уже через несколько часов я была дома и рассказывала маме о моих приключениях.

М-да… Вот рассказала вам и понимаю, что такое невозможно забыть.

Так закончилась моя театральная эпопея, уступая место новой странице моей жизни.

Шоу-бизнес

Глава 6

Сколько себя помню, я всегда сочиняла песни. Спустя годы нашла трогательные блокнотики, в которые бабушкиной заботливой рукой собраны мои рисуночки и записаны нотки моих детских композиторских опусов. Но уже в юности сомнения стали одолевать меня. Искренний восторг родственников казался мне надуманным, музыка и стихи слишком личными. Одним словом, я была очень не уверена в себе и задумалась о поисках достойного композитора, который предложит мне спеть его музыку.

– Наташка! Ну сходи в Союз композиторов! – сказала мне моя мама, еще более наивная, чем я.

И Наташка отправилась в Союз композиторов. Там, в самой что ни на есть композиторской мекке, оказалось довольно безлюдно. В одном из кабинетов усталая женщина, смерив меня строгим взглядом из-под очков ответила:

– Так вам в молодежный отдел надо. Этажом выше поднимитесь.

Этажом выше в небольшом кабинете сидели двое. Моложавая дамочка за столом, служащая молодежного отдела Союза композиторов, и бородатый, с проседью уже, мужчина на диване, судя по всему, музыкант-посетитель.

Я начала с порога открыто и без предрассудков.

– Добрый день. Меня вот к вам направили, в молодежный отдел. Это же молодежный отдел? – спохватилась я.

Дамочка хитро прищурилась:

– Молодежный, молодежный. Или у вас есть какие-то сомнения?.. А что, собственно, вас интересует?

– Сомнения? Нет, сомнений нет, пожалуй. Я ищу композитора. То есть… Я певица, и мне нужен композитор, который пишет песни.

Дамочка интригующе поглядела на бородатого.

– Алексей Семенович! Ну это к вам, наверное?!

Бородатый поглядел на меня с явным интересом.

– Мне это нравится, – улыбнулся он в усы. – То есть, вы пришли в Союз композиторов искать композитора! Ну что ж. Похвально! Похвально! И, вы знаете, вам очень повезло. Я композитор, который пишет песни. И мне действительно именно сейчас нужна интересная певица. Вы же интересная певица?! – и он глянул так, словно просканировал насквозь.

– …

– Ну, уже судя по этой первой встрече, да, – задумчиво пробормотал он в усы. – Ну что ж. Я пишу сейчас музыку к фильму, и мне нужен необычный тембр. Вы поете на английском?

– Да, – пролепетала я.

– Вот и славно. Вот и славно, – засуетился он, кивнув ошарашенной дамочке.

– Ну, всего вам доброго, Татьяна Николавна. Видите, какая удача! Певица сама пришла. Так что… М-да… Бывает, бывает… – он собрал свой саквояж, аккуратно поднял большой причудливый чемодан, в котором, по-видимому, находился саксофон, накинул куртку и деловито сказал, уже обращаясь ко мне:

– Пойдемте. Как вас звать?

– Наталия…

– Наталия, угу… Мы поедем сразу на студию.

Так я познакомилась с легендарным музыкантом Алексеем Козловым.

Я спела несколько композиций Алексея Семеновича Козлова, две из которых вошли в художественные кинофильмы. Кстати, известная «Ностальгия» тоже была спета мною, но, может быть, не настолько удачно, чтобы быть представленной широкому кругу.

Позже Алексей Семенович строго-настрого отговаривал меня связываться с миром поп-музыки.

– Пойте джаз! Вам нужно двигаться только в этом направлении! Не надо вам в эту клоаку! Вас растопчут и выплюнут. Там нет музыки! Там есть только порок и пошлость. Вам с вашей душевной организацией это просто противопоказано!

Но мой юношеский протест вел меня моим тернистым путем.

Глава 7

Увлеченность поп-музыкой, наверное, началась с итальянской эстрады. Ежегодные конкурсы в Сан-Ремо по телевидению приковывали внимание миллионов советских граждан. Моим кумиром школьных лет был Тото Кутуньо. На стене висел плакат с его фотографией. Он и вправду был хорош, не только в музыкальном смысле, но и внешне. Он был красив.

Я написала ему письмо. Адреса его, разумеется, я не нашла, поэтому решила действовать через редакцию газеты «Комсомольская правда». Из редакции мне пришел ответ, которому я ужасно обрадовалась. Правда, ответ был не от Тото Кутуньо, но от дирекции газеты, и ответ гласил примерно следующее: «Дорогая Наталья! Мы очень рады, что Вы хорошая певица, но зачем Вам именно Тото Кутуньо, если в Советском Союзе много талантливых композиторов? Обратитесь к нашим авторам! Желаем Вам всяческих успехов!»

Простота мелодий, тут же садящихся на ухо, яркие костюмы, миллионы поклонников. Это ли привлекало меня?! И как одновременно уживалась во мне страсть к Тото Кутуньо, увлеченность воздушно нежным Джо Дассеном и вдумчивая глубокая философия «Аквариума»?!

Прошло время. Я уже училась в институте Гнесиных на эстрадном отделении. Преподавали в то время Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Гелена Великанова, Александр Градский, Наталья Андрианова. А студентами были – Ирина Отиева, Алла Перфилова (Валерия), Марина Хлебникова, Валентина Легкоступова ну и другие, включая меня и мою подружку Лариску Архипову. Учились мы заочно. Как можно учиться вокалу заочно, мне до сих пор непонятно. Но других вариантов не было. Я как раз работала в театре-кабаре «Летучая мышь», и такой вариант учебы для меня был вполне приемлем. Из всего учебного процесса хорошо помню ритмическое сольфеджио, которое кроме меня из нашего курса никто не мог сдать. Строга была Ольга Леонидовна Берак.

Помню наши веселые легкоалкогольные посиделки с преподавателем истории джаза, прямо в закутке под лестницей, в стенах института.

Помню кудрявого трубача, сделавшего мне предложение и притащившего по такому случаю ящик пива, три гвоздички и букет веселых приятелей в мой подмосковный домик, после чего добрая целомудренная тетя Соня, проживавшая в домике, частенько мне это припоминала. Ох и переживала же она: «Все матери расскажу! Оглашенные!»

Помню, как мы с Лариской придумали поставить железное ведро на страже перед дверью нашей комнаты, чтобы парни, оставленные без сладкого, устроили бы шум, если им вдруг взбредет в голову что-то легкомысленное. Мы с Лариской берегли нашу честь!

Помню прозвище свое, данное мне однокурсником Леней. Он прозвал меня «Вишня», оттого что я была весьма скромна и часто краснела.

Помню, как мы с Лариской лазали в окно Гнесинского общежития поздно ночью, чтобы устроить квартирник с инструменталистами. Как мы пели песни и пили с духовиками портвейн. Это было совершенно невинно и чисто! Разве могут духовики воспользоваться девичьей наивностью? Конечно, нет! Кто-кто, но только не духовики!

Помню, как мы с Лариской опасались экзамена по специальности и подогревались коньяком для храбрости.

Помню, как слонялись по Арбату и смеялись, смеялись, смеялись…

И у всех, у всех моих однокурсников-вокалистов были фонограммы! У меня не было! Мне срочно нужно было где-то найти песни и фонограммы, ибо постоянно сдавать экзамены под аккомпанемент концертмейстера казалось почему-то стыдным.

Неисповедимы пути Господни. Как я оказалась на легендарной студи звукозаписи в г. Тверь, я помню плохо. Вроде бы кто-то из инструменталистов подсказал мне адрес такой студии, где профессионально сделают аранжировку, соответствующую всем стандартам поп-музыки.

Так начались мои путешествия в город Тверь.

Старое здание железнодорожного клуба рядом с вокзалом. Гулкая лестница, мозаичный портрет вождя, серые пошарпанные коридоры, в которых я постоянно плутала. И запах… Эдакая взвесь пыли, сырости, извести и примесь аромата то ли рельсов, то ли шпал. Эдакий металлический привкус… Вы же знаете, как пахнет железная дорога?

И вот, на самом верху, заветная тяжелая дверь, за которой и располагалась та самая студия, где рождались популярные композиции нашей эстрады.

Мое предложение аранжировать песни Матвея Блантера или Исаака Дунаевского не были восприняты всерьез. Тогда это казалось абсурдом. Мои же песни я почему-то стеснялась предложить. Но с чего-то же нужно было начинать. На этом месте память снова меня подводит, так как я напрочь забыла фамилии авторов, предложивших мне песню под названием «Полночь». Вот с этой-то песни и началось мое путешествие в мир попсы.

Игорь Лалетин, звукорежиссер и бессменный труженик тверской студии, сделал очень хорошую аранжировку, я спела песню и стала всюду ее предлагать. Каким-то образом я вышла на телевизионную передачу «Музыкальный экзамен», где меня приняли, выслушали и пригласили участвовать в их мероприятиях. Это, несомненно, была огромная удача.

Глава 8

Телевизионные съемки. Это много часов, проведенных в каких-то непонятных холодных ангарах, где долго ждешь своего выхода на площадку. Грим приходится постоянно подправлять, так как еще три часа назад должны были сниматься, но все что-то затягивается и затягивается… Сил нервничать уже просто нет, и ты тупо ждешь, сняв шпильки, ходишь босиком по холодному бетонному полу, потому что невозможно уже ходить на каблуках. «Подтанцовка» нервно курит и бранится. И вот помощник режиссера в самый неподходящий момент, когда ты только что задремала, скрючившись на пластмассовом стуле, истошно орет твою фамилию.

– Княжинская! На площадку! Княжинская! Где вы там?

Срочно, бегом, цепляя за пятки лакированные шпильки, бежишь спотыкаясь на площадку под горячие огни осветительных приборов, и твой грим тут же начинает подтекать.

– Поправьте, пожалуйста, грим! Можно мне гримера?!

– У вас что, было мало времени на гримера?! Вы издеваетесь? Время, время! – орет режиссер!

Подбегает гример, пудрит мне щеки, рисует снова губы. И вот нужно войти в образ и сделать из попсовой песенки шедевр. На каждого артиста выделено по два-три дубля. Нужно собраться. «Алле ап!» – и ты уже улыбаешься и забыла про сон и усталость. Мы танцуем под песню «Полночь» наши странные танцы, поставленные балетмейстером. И танец этот тебе вовсе не нравится, движения кажутся абсолютно не соответствующими смыслу песни. И вообще все происходящее – ну не твое! И ты вдруг понимаешь это в тот самый момент, когда нужно совсем иное. Нужно создать красивую картинку, нужно вложить смысл. И тогда ты выкидываешь такой фортель, что вокруг все ахают. И вроде ничего особенного, но какое-то движение, поворот головы, взгляд, всплеск руки – и все внезапно меняется, танец обретает смысл, все складывается в одну гармонию – и текст, и музыка, и танец, и сцена, и зрители вместе с режиссером.

– Снято! – кричит довольный режиссер. – А ты прям умница. Зажгла так зажгла! С первого дубля! Можешь!

***

Но одной песни было мало. Нужно еще.

– А ты не знаешь такого, Леню Агутина? – некто из тусовки спрашивает меня. – У него песенки неплохие. Они с Германом на пару сочиняют. Гера тексты, а Леня музычку. Хочешь телефон дам? О, вот, кстати, и телефончик Геры есть… Позвони, может, послушаешь, выберешь себе что-нибудь. А может, они специально для тебя напишут? Ты вон какая! – подмигивает мне некто.

И вот… я еду домой к Лене Агутину. Мы сидим в его небольшой скромной квартирке, Леня играет на пианино то, что придумал специально к моему приезду. Герман Витке суетится рядом.

– Вот, смотри, такая песенка родилась. Ты как позвонила, я сразу прям придумал слова: «Все в твоих руках, все в твоих руках…» У тебя же голос такой сексуальный, ну вот и… Да и дождик как раз накрапывал. И получилось «Капелькой дождя упал на твои ладони этот день» – А? Как? Круто? Да вообще!!! – радуется Герман.

Леня наигрывает мелодию с аккомпанементом, гнусаво изображая женское исполнение.

– Ну? Как тебе? – спрашивают.

– Хорошо, – говорю. – Интересно. Только, если я буду петь, я по-другому буду петь. Ну, не так, как ты показываешь, а по-своему.

– Ну спой!

Я и спела.

Разулыбались мальчики.

– Да, ты прям чувствуешь. Хорошо! А вот эту попробуй! – говорит, загоревшись, Леня. – Вот такая песенка есть, «Город снов» называется. Она посложнее будет. Там есть такой непростой пассажик, его вытянуть сложно женским вокалом… – и он напевает «Город снов».

– Красивая песня, – говорю и напеваю этот пассажик, и авторы снова довольны.

И Леня поет еще одну песню, вытащив, вероятно, из загашников памяти. «Не жди меня».

– Ну что ж. Хорошо, хорошо. Ты талантливая девочка. Восходящая звездочка прям! Только ты же понимаешь, что песни стоят денюшек. По триста долларов за одну.

– Э-э-э-э-э… Музыка триста и текст триста, – дополняет Герман, хитро прищуриваясь. – За каждую!

– Хорошо, – говорю. – Я согласна.

Я всегда как-то легко относилась к денежным вопросам. Торговаться не умела. Столько – значит, столько. Откуда у меня тогда были деньги? А вот откуда. У меня уже появились к тому времени поклонники моего таланта, какие-то ребята-книгоиздатели из Тюмени, которые целенаправленно выделили мне средства на покупку новых песен. Совершенно бескорыстно. Просто дали денег и сказали: «Княжинская! Ты, главное, пой!»

Леня напел под свой аккомпанемент на пианино три песни, записав все это на обычный кассетник. Я отдала деньги, взяла заветную кассету и уже было хотела идти.

– А записывать все это где собираешься? Аранжировку как делать будешь?

– В Твери.

– Почему в Твери?

– Потому что я там уже записывала «Полночь» и мне понравилось.

Ну а потом пошло-поехало. Концерты, гастроли, съемки. Помню поездку в Астрахань. По случаю приобрела в пассаже потрясающее вечернее платье. Жутко дорогое! Фиолетовое бархатное, строгое, в пол, но с голой спиной и плечами. Просто «Ах», а не платье!

Чувствовала я себя в нем превосходно и вполне привычно, словно этот стиль пробудил во мне генетическую память о том, что спину нужно держать прямо, а голову гордо.

В Астрахани ничего такого особенного не происходило. Просто концерт и съемки. Ну рестораны какие-то были, модные длинные машины. Это, конечно, выглядело шикарно, но лично у меня не вызывало особенно радостных чувств.

Помню, как купалась в Волге наутро после съемок. Компания артистов, включая Агутина, Витю Салтыкова, Андрея Потемкина (он пел развеселую песню про «Черный воронок», отплясывая в полосатых робах), отправилась на какой-то специальный пляж, а я нашла безлюдную тихую заводь и наслаждалась одиночеством и мечтаниями. Однако, как только я вылезла из воды, из-за кустов внезапно проявился поэт Герман и присвистнул: «Так вот ты какая, настоящая Княжинская!»

А еще помню, как рядом со мной начал вертеться неизвестно откуда явившийся солидный персонаж, пахнущий дорогим парфюмом и с прилипшей к его гладкому миловидному лицу загадочной улыбочкой. Посягательств на мою невинность он не проявлял. Просто постоянно восхищался мною! Мне это льстило. А через какое-то время я заметила, что рядом со мной все время трутся два одинаково одетых человека в темных костюмах. И лица у них тоже вроде как одинаковые. Я в гримерку – они за дверью, я в гостиницу – они позади идут. Потом смекнула. Охрана! Этот, что с улыбочкой, решил меня охранять. Вот, думаю, дела-а-а…

Сказать, что мне это понравилось? Ни в коем случае!

– Мальчики поохраняют тебя, о’кей? Ты же не против? Город незнакомый, ты девочка симпатичная. Мало ли что. Тебя нужно в Москву доставить в целости и сохранности! – сказал мне улыбчивый поклонник моего дарования.

Ну… так и быть. Ладно, пусть охраняют.

По возвращении в Москву, в аэропорту Домодедово, я вдруг услышала из всех динамиков льющиеся песни в моем исполнении. Очень громко! И по всему пути, пока я шла от самолета до машины, были развешаны разноцветные воздушные шарики.

– Теперь будет вот так, – сказал мне «улыбчивый», беря меня легко под локоток. – Теперь мы будем работать вместе. Тебе позвонят.

Два моих «друга»-охранника, распахнув дверцу, усадили меня в очередную длинную темную машину и, не спрашивая адреса, доставили меня домой.

Так наступил новый интересный период моей жизни.

Глава 9

Если бы рядом тогда был бы мой папа! Как мне не хватало его совета, его защиты. Мамины предостережения я почти не слышала, а лишь отмахивалась. «Я сильная, я справлюсь!»