Синдром раскрытого сердца

Мы выпили чаю, прогулялись по улице, а в следующее путешествие отправились вместе. Выяснилось, что несколько дней бутылка вполне может обходиться без повелителя.

* * *

Наша дочка родилась через пару лет – мы понятия не имели, как пребывание в бутылке влияет на беременность, так что ему пришлось оставаться без тела сорок недель подряд, но он не жаловался. Похоже, что он был единственным на свете джинном, который рыдал в бутылке, глядя на крошечную девочку. Мы создавали для нее живых единорогов и говорящих медвежат, по очереди отводили в школу и прятали на верхнюю полку свою бутылку. Никто из нас не знал, что может случиться, если она разобьется, но мы не сомневались, что ничего хорошего.

Мы как могли скрывали от девочки необычные особенности своего семейства, но думаю, что она с самого начала догадывалась, а лет с четырнадцати знала наверняка.

В новостях по-прежнему твердили о тревожных кнопках. Нам нельзя было привлекать внимание, так что мы часто переезжали с места на место. Несколько месяцев в оазисе посреди пустыни, осень у теплого моря, северное сияние в январе, дождливая зима в тропиках. Иногда мы говорили друг другу «просто скучная жизнь» и на пару лет оседали в богом забытых городках.

Годы текли для нас медленно, но время оказалось неподвластно иллюзиям. Я замечала каждую седую прядь у него в волосах и каждую новую морщинку. Когда нам стало трудно подниматься по лестницам? Что будет, если один из нас не сможет выпустить другого? И один закончит свои дни как человек, а второй навсегда останется пленником бутылки? Мы об этом не говорили, но я все чаще забиралась в бутылку, дрожа от страха.

Когда он впервые отказался от бокала вина за ужином и улегся отдохнуть еще до заката, я села рядом. Его кожа стала тонкой и прозрачной, как папиросная бумага. Его тело как будто сделалось меньше, а яркие рубашки, которые он так любил, – шире. Я считала его выдохи и вдохи, а когда полная луна осветила комнату – настоящая, не иллюзорная, – я достала из шкафа бутылку.

Мы давно придумали для нее мягкий чехол, чтобы ненароком не повредить, ведь никто из нас до сих пор не знал, что будет, если ее разбить. Но вот беда: теперь я точно знала, что будет, если ее не разбить. И радости в этом не было ни капли.

Я осторожно поддела чехол ножом и разрезала плотную ткань. Бутылка была такая же, как раньше – слишком легкая, слишком прозрачная. Я поцеловала прохладное стекло и со всей силы хлопнула ее о каменный пол. Тонкие трещины медленно поползли по нему, как кровеносные сосуды, замысловато прорезая каждый миллиметр.

А дальше все случилось мгновенно. Я даже не успела вдохнуть и выдохнуть. Он сидел за столом в моей крошечной старой кухне. В костюме, небрежно застегнутой белой рубашке, сверкающих ботинках и невообразимых розовых носках. Он щелкнул пальцами и протянул мне запотевший бокал с золотистым вином, по которому бежали вверх крошечные пузырьки.

Я посмотрела на пол: он был покрыт тончайшими трещинами, которые пронизывали каждый миллиметр. Но теперь они были похожи не на обнаженные сосуды, а на сказочные узоры гор и морей.

– Ты готова рискнуть, дорогая?

Покажи мне молнию

Когда моя девочка просыпается с сияющими волосами цвета морской волны, я знаю, что все будет в порядке. Она выйдет из комнаты в мягких тапочках и пижамке с трогательными мультяшными зайцами на животе, уткнется веснушчатым носом мне в щеку, а потом мы будем вместе пить на кухне какао и читать новости в Интернете. Но если утром ее волосы грязно-серые – пиши пропало. Можно забыть о какао, веснушках и мультяшных героях. Моя девочка будет мрачнее тучи, доведет до истерики учительницу математики, а географ опять уйдет в ботинках не на ту ногу и с дергающимся глазом.

Она с рождения была не такой, как все.

В полгода уже умела менять цвет глаз в зависимости от освещения. В год с небольшим научилась за считаные секунды отращивать только что обстриженные ногти на крошечных пальчиках. А в три от души развлекалась тем, что била током всех тех, кто казался не слишком достойным доверия. В пять лет она несколько месяцев разговаривала басом, и когда окрестные эндокринологи сбились с ног в поисках причины такого странного сбоя, она легко перешла на фальцет. В шесть ее любимыми книжками стали истории о русалках, и на досуге девочка научилась отращивать в ванне блестящий чешуйчатый хвост.

– Редчайшая аномалия нервной системы, – развел руками врач из дорогой частной клиники, мелкими шагами продвигаясь к выходу из нашего дома. – Один, максимум – два случая на миллиард. Боюсь, что достойных доверия исследований не проводилось, а значит, и лекарств тоже нет. Похоже, что в России такое заболевание было зафиксировано всего один раз. Когда я еще учился в институте, мне приходилось слышать о девочке, которая умела запускать молнии.

– Что потом случилось с этой девочкой? – спросила моя дочка.

– Кажется, она сожгла два многоквартирных дома и небольшой дачный поселок.

Доктор надел шляпу и выскользнул за дверь.

Мы переехали за город и выстроили вокруг дома самый высокий в округе забор, чтобы в солнечные дни наша девочка могла лежать на траве, поочередно окрашивая ногти во все цвета радуги и практикуясь в отращивании крылышек самых невообразимых форм и размеров. Разумеется, о посещении школы можно было забыть. К нам на дом приезжают учителя, которых девочка встречает в толстовках, застегнутых до подбородка, темных очках, шапочке и тонких шелковых перчатках.

– Аллергия на солнечный свет, – трагическим голосом говорим мы педагогам и задергиваем плотные занавески, чтобы никто не увидел, как от волнения ее кожа начинает испускать крошечные голубые искры.

Но все же они что-то чувствуют, потому что учительница английского частенько начинает рыдать, не успев выбежать за ворота, а историк путается в датах и истово крестится, когда думает, что на него никто не смотрит.

Вся ее жизнь – в Интернете. Виртуальные подруги, виртуальные парни, виртуальные прогулки по Парижу. Наши реальные развлечения – это походы в кино, в театр или на концерты, где во время представления гасят свет. Мы покупаем билеты на боковые места и пробираемся в зал после третьего звонка, а потом в спешке исчезаем еще до того, как опустится занавес. В темноте моя девочка иногда беззвучно подпевает фугам Баха, и с ее губ слетают крошечные изящные облачка в форме ноток. Они поднимаются вверх, к огромным люстрам и расписанным потолкам, и самые внимательные из зрителей иногда замечают эти удивительные спецэффекты. Через пару дней недоуменные вопросы появляются на форумах в Интернете – мы хохочем над ними от души. И тогда ее волосы становятся сияющими и бирюзовыми.

Мы гуляем после захода солнца, а на день рождения девочки арендуем на ночь аквапарк. Мы особенно настаиваем на том, чтобы все камеры слежения были выключены, ведь больше всего именинница любит отталкиваться русалочьим хвостом от поверхности бассейна и взмывать вверх. Надеюсь, когда она подрастет, ей понравится бывать на дискотеках. Там искорки, которые от волнения испускает ее кожа, будут не слишком бросаться в глаза.

Иногда она просыпается в отвратительном настроении и с самого утра бьет током все, что попадется ей под руку.

– Неужели я всю жизнь буду таким чудовищем?! – кричит она и за пару секунд отращивает спутанные волосы до пят. – И у меня никогда не будет настоящих друзей?!

Тогда я прижимаю ее к себе, вытираю слезы, которые катятся из ее бездонных изумрудных глаз, и обещаю, что когда-нибудь все непременно наладится. Потом я варю какао и звоню историку, чтобы отменить урок. Похоже, он каждый раз благодарит небеса за нечаянную передышку.

* * *

Наша жизнь изменилась, когда девочке исполнилось тринадцать.

– Думаю, вам стоит приехать на прием, – сказал по телефону врач из дорогой частной клиники, – у нас есть экспериментальное лекарство. Решайте быстро – в 14 лет в нервной системе происходят необратимые изменения, и любое средство будет бессильно. Разумеется, никаких гарантий, и побочные эффекты пока не изучены, но если вы желаете попробовать…

Мы пожелали.

У экспериментального лекарства не было названия – только бесконечно длинный номер, написанный на коробочке с ампулами. Доктор набрал прозрачную жидкость в шприц, и в ту же секунду кожа нашей девочки покрылась мельчайшими серебристыми чешуйками, плотными, как броня.

– Ой, – выдохнул доктор, и шприц покатился по полу.

Первая доза оказалась загублена, да и что толку? Ни одна игла не смогла бы пробить сияющую броню, которую в одно мгновение отрастила наша девочка.

Мы приезжали в клинику много раз, но так и не смогли оценить лекарство. Блестящие чешуйки каждый раз появлялись в кабинете у врача и с мелодичным звоном опадали на ступеньки у выхода. Медсестры смотрели на них как завороженные. И вот совпадение: после каждого нашего визита в окрестных художественных магазинчиках и галереях появлялись поделки из тонких листочков серебра удивительно правильной шестигранной формы.

Дни летели один за другим, четырнадцатый день рождения становился все ближе, а бесполезные ампулы так и стояли в шкафу частной клиники.

– Вообще-то инъекция должна быть произведена в стерильной обстановке, – шепнул мне на ухо врач за неделю до праздника. – Но я просто не вижу другого выхода. Сделайте это, когда она спит – она ничего не заметит.

И он тихонько положил мне в карман одноразовый шприц и две ампулы.

Я носила их в кармане ровно шесть дней – не могла решиться, а на исходе седьмого набрала безымянное лекарство в шприц.

Моя девочка лежала в кровати и тихонько посапывала во сне. Ее волосы были совершенно обычными – взлохмаченными и темно-каштановыми, а веснушчатый носик казался совсем детским. Руками она крепко обнимала потрепанного мишку в зеленых штанах. Я могла сделать укол, и даже моя феноменальная девочка не успела бы укрыться серебряной чешуей. Ее волосы больше никогда не стали бы розовыми, и уж конечно, она не смогла бы взмыть к потолку ночного аквапарка, оттолкнувшись от поверхности бассейна русалочьим хвостом. Наверное, моя девочка что-то почувствовала. Она рывком села на кровати и за секунду покрылась чешуйками, только в этот раз они были не серебряными, а огненно-красными.

– Мам, ты что? – еле слышно прошептала она.

Я бросила шприц на пол и топтала его ногами, пока он не превратился в кучку бесполезных обломков. А потом взяла ее за руку, помогла одеться и повела на улицу.

– Знаешь, – сказала я ей во дворе, – в детстве у меня была обезьяна, которую я обнимала во сне. Красная, в синих штанах.

– Что с ней случилось? – спросила моя девочка.

– Она сгорела вместе с дачным поселком.

Кажется, она ни капли не удивилась.

– А что потом?

– Потом я научилась дышать животом и представлять, что я – бездонное синее море и ничего не боюсь.

– Круто! Научишь меня тоже? – Глаза моей девочки засверкали в темноте. – Но сначала покажи мне молнию!