Шестой ангел

– Вот черт! А не, цел каблук, не сломала… Он мне так и говорит: жена, во всем тебе доверяю. Ну а что? Мы с ним как иголка с ниточкой, куда иголка, туда и…

Агата нацепила очки и снова превратилась в незнакомку – что там у нее на уме?

– Причал вот забацают для водных прогулок, купание, рыбалка – все дела. Ой, что это я про себя да про себя! – Галина театрально всплеснула руками. – Сама-то замужем? Детки есть?

– Как-то не случилось, – сухо ответила Агата, поспешно надевая сланцы, ее мизинец запутался в ремешке.

– Ой ли? Понимаю, понимаю – работа! Столичный реставратор не хухры-мухры! Но от мужиков, поди, отбоя нет? – Вот уж не думала Агата, что ее жизнью так интересовались.

– Мы с Матюшей – только между нами, девочками, – всегда хотели иметь большую семью, и вплотную этим занимаемся, – продолжала Галка.

За этими двумя на берегу пристально наблюдало существо из моря. И эти двое определенно существу нравились: вокруг них искрило яркими, вкусными эмоциями. Тварь облизнулась.

От одной, черненькой, исходила лютая ненависть – приторный вкус восточных сладостей – и зависть с бодрящим привкусом цедры.

От второй, рыжей, распространялся… страх? Нет, у страха привкус гнилости. Раздражение? Снова нет. Ноздря с серебряным кольцом жадно втянула воздух. Что-то терпкое, незнакомое и потому желанное. Лапа с короткими черными когтями в нетерпении царапнула камень. Подобраться бы поближе, наполнить чешуйчатое зеленоватое тельце в витиеватых узорах энергией. Присосаться призрачным раздвоенным язычком к ауре рыжей и пить, пить медленными глотками, растягивая удовольствие.

Вдруг рыжая резко встала, развернулась и ушла, за ней потянулась и другая. Придется снова довольствоваться привычным – малопитательным страхом глупых, мелких рыбешек, который лишь на короткое время притупляет жажду…

Глава 2

Под палящим зноем Агата брела по тропинке в гору. Там, наверху, можно спрятаться от пекла в прохладе старого тенистого парка. Крутоват подъем, это в семнадцать прыг-скок – и ты на вершине. В свои двадцать девять Агата ощущала себя не очень, голова кружилась, перед глазами проносились тучки мушек, сердце ухало в висках. Занятия в тренажерном зале лишними не станут, особенно при ее сидячей-то работе.

Или все дело в безжалостном полуденном солнце? Угораздило же забыть соломенную шляпку в доме. И бутылку с минералкой оставила внизу, на камнях. Нет, дело не в шляпке и не в скалистой тропе. Перед собой можно не юлить: встреча с Картошкиной ее взволновала, откинула назад во времени к прежней себе – неуверенному, сутулому подростку с наивными представлениями о счастье. Не надо было и признаваться, приняли бы ее за дачницу, похамили слегка и делов-то. «Так нет, – отчитывала себя Агата, –здравствуй, Галка».

Сбежать ей удалось при первой возможности, как только внутри красной сумочки давней знакомой зазвонил телефон.

– Опять! – с преувеличенным раздражением возмутилась Галка. – Ну ничего без меня не могут! Галина Ивановна, подпишите! Галина Ивановна, посмотрите! Ну что еще?

– Галина, добрый день! Это салон «Афродита», – глухо донесся из трубки женский голос, – у вас запись сегодня на пять. Шугаринг, ножки и бровки. Все верно? Тут такое дело, ваш мастер заболел, и мы…

Вот тут Агата сбежала. Из двух возможных путей – пляж с раскаленными камнями-углям или извилистая тропинка в скалах – она выбрала ближайший, второй. В спину ей доносились ругательства. Идея с переносом времени госпоже Шелестовой явно пришлась не по вкусу.

Внимание Агаты привлекли лязг металла и звук сварки, на вершине склона рабочие устанавливали ограждения для смотровой площадки. Размах реконструкции усадьбы и объемы денежных влияний говорили об одном – кто-то всерьез заинтересовался наследием графа Федора Захржевского. Вот и парковую аллею застелили новым асфальтом, облагородили ровненьким бордюрным камнем, украсили скамейками на витых чугунных ножках.

Где-то здесь стоял стенд с облупившейся синей краской и надписью «В нашем лагере «Заключье». В рассохшиеся деревянные карманчики вставлялись карточки: распорядок дня, дежурный отряд, киносеанс и дискотека. Неподалеку от стенда гипсовая девочка отдавала салют, рядом с ней бодро шагал однорукий гипсовый пионер с горном. Толик Платонов обожал страшилки и пугал ими мелких. Страшилочка была банальной, но пользовалась неизменным успехом в младших отрядах: в полнолуние пионер оживал, спрыгивал с постамента и бродил по лагерю в поисках жертвы. А уж если раздавался в ночи звук горна – берегись, на подмогу вызывал он гипсовых товарищей из соседних лагерей, щедро разбросанных по морскому побережью. Толик пытался раздобыть этот сигнальный инструмент для пущей убедительности, но в театральном реквизите нашелся только бубен, который малышню совсем не впечатлял. Вот и не подумаешь, что такой шалопай с неуемной энергией обладал выдающимися математическими способностями и с легкостью занимал призовые места на олимпиадах…

Сейчас на аллее разместили новую композицию. Пять мраморных скульптурок застыли полукругом. Пять девочек, неуловимо похожих друг на друга, с безмятежными улыбками. Их волосики и платья развевал ветерок. Агата провела пальцем по щеке давней знакомой, мрамор живой и теплый, как настоящее тело ребенка. Вот куда делись ангелы с морского дна.

– Красивые, правда? Совершенны, как греческие статуи. Привет, Агата.

Бархатный голос пригвоздил к месту, заставил вздрогнуть, взбаламутил все давным-давно позабытое. Оборачиваться опасно. И к предателю стоять спиной тоже опасно. Она набрала побольше воздуха, как перед прыжком в морскую глубину, и медленно повернулась:

– Ну здравствуй, Матвей.

Из щуплого очкастого ботаника он превратился в импозантного широкоплечего мужчину. Удлиненная каскадная стрижка. Легкая небритость. Без очков. На подбородке, помнится, была ямочка. И на щеках, когда Матвей заразительно смеялся. И глаза такие же пронзительно серые. Агата глубоко вздохнула, она помнила многое из того, что хотела забыть.

– Ты… – Матвей Шелестов запнулся, – давно не виделись…

– Эти те самые? Из моря? – Агата разглядывала ангелочков, только бы не его.

– Да, они. Помнишь Толика Платонова? Вот он разбогател, заделался меценатом. И затеял всю эту реставрацию. Первым делом распорядился поднять их со дна и привести в порядок. У одной девочки кусок руки отбился, другая с основания упала, когда вытаскивали… Агата, почему ты тогда уехала? – внезапно спросил Матвей, крепко сжал ее плечо, развернул лицом к себе.

Серые глаза изучающе смотрели на нее, она пожала плечом и сбросила его руку, на всякий случай отступила на шаг назад.

– Мне про реставрацию уже твоя жена рассказала. Я в курсе.

– Какая жена?

Агата хмыкнула:

– А у тебя их несколько, как у султана? Тогда первая, Галка. Только что у моря встретились.

– Мы развелись несколько лет назад. – Он запустил руку в волнистые волосы, такой знакомый жест нетерпения.

Агата промолчала. Развелись так развелись. Дело житейское, к ней не имеющее никакого отношения.

– Соболезную. – Она осторожно обошла его и направилась по боковой аллее. Помнится, где-то здесь была калиточка, а от нее и до теткиного дома рукой подать, минут пятнадцать быстрым шагом по лесной тропинке.

Громкое, настойчивое «Подожди» всполошило птиц, запуталось в сосновых ветках.

– Спешу. Дела, – бросила она, не останавливаясь.

– Это не просто ангелы. Это дочки Федора Захржевского. Я нашел архивные записи: все его дочери умирали в раннем детстве. А потом он заказывал скульптуры у итальянского мастера по своим эскизам. – Шелестов знал, как задеть Агату за живое. Она, как рыба, захватила наживку с крючком и остановилась.

– Надгробия? – Матвей все-таки добился своего, она взглянула на него. – Почему они оказались в море? Не на кладбище?

– Когда усадьбу национализировали, так распорядился красный комиссар. Ослушаться его не посмели. Сначала вовсе хотел разбить, а потом передумал, приказал сбросить в море. Да, и из музеев только что привезли вещи, принадлежавшие семье. В том числе миниатюры Захржевского, – и небрежно добавил: – Взглянуть не хочешь?

Крючок прочно вошел в горло и поволок за собой. Уйти, не взглянув хоть одним глазком на сокровища, Агата уже не могла. Они направились к дому по центральной аллее, обрамленной по обеим сторонам живой изгородью шиповника. Шелестов прервал затянувшееся молчание:

– Парк обновляют. Заметила? И постройки старые, без исторической ценности снесли. Помнишь, сарай здесь был со всяким хламом?

…Помнишь? Как забыть, если среди колченогих стульев, поржавевших спинок железных кроватей, разбитых резных шкафов, помнивших своих последних хозяев, случился их поцелуй? Самый первый, самый нежный…

Двенадцать лет назад.

Матвей слишком близком. Уперся руками в столешницу, взял Агату в кольцо своих рук. Коснулся своим лбом ее лба. И замер. Агата слушала перестук их сердец, боялась сделать какую-нибудь глупость и все испортить. Матвей слегка отстранился, снял очки, и она почти угадала «Можно?» в его тихом вздохе. Она кивнула и закрыла глаза…

Наши дни.

– Стопроцентной информации о внешнем виде дома и интерьере у нас нет, к сожалению. Но по уцелевшим фотографиям и мемуарам современников кое-что удалось выяснить. Работы по внутренней отделке завершают, да ты сама все сейчас увидишь.

Она подошли к зданию. Усадьба преобразилась и готовилась к приему посетителей: фасад выкрасили в солнечно-желтый, треугольные фронтончики окон слепили белизной.

– Навес над крыльцом не сохранился. Сгнил, когда мы еще тут… когда лагерь тут был. Видишь, следы крепления заметны? А вот здесь выветривание известкового раствора. Высолы на стене говорят о систематическом намокании… Аккуратнее, не споткнись. – Матвей придержал перед ней массивную дверь с кованой ручкой.

Огромный светлый холл с мозаикой на полу. Мраморная лестница на второй этаж. Колонны, обвитые цветочными завитками-лепниной. Где-то сбоку загудел перфоратор и тут же смолк. Туда-сюда сновали люди в рабочей одежде, и Агата почувствовала себя гостем муравейника. В центре стояло несколько коробок с логотипами известных музеев, Агата бросилась к ним.