Нежная ночь Ривьеры

– Или рядом, – мстительно сказала Катя. – Вон Лена тоже куда-то уходила. Эту компашку за столом я знаю. Как бы они открыли сейф? Там нет таких шустрых.

– Да, загадка. – Мне не понравились сверкнувшие в глазах у Машки огоньки. Загадка действует на мою подругу, как валерианка на котов.

И я не выдержала:

– Разъяснят вашу загадку. Камеры-то на этаже работают.

– Ой, девчонки, извините, – спохватилась Катя. – Получается, я вас в эту историю впутала! Хочу загладить. У тебя же день рождения, – обратилась она ко мне. – Поедем с нами праздновать! Напьемся шампусика по самое не хочу.

– Настроения как-то нет, – вяло сказала я.

– Можно подумать, в вашем номере-скворечнике настроение сразу поднимется! Поль зовет в ночник на яхту Влада Николаевича. Туда, между прочим, все побережье мечтает попасть. Тусуются только самые-самые сливки! «Кристалл» как воду льют.

– Мы для сливок недостаточно богатые, – сказала я, незаметно глянув на свои туфли – на одной подозрительно поблескивала царапина.

– Вы не понимаете. Богатые тут все. На лейблаки на одежке не смотрят. Надо, чтобы у вас было то, чего нет у других. У меня вот есть шарм. И наглость. – Катя тряхнула милыми кудряшками. – У Маши сарказм и выдающаяся грудь. У тебя… – Она оценивающе оглядела меня и махнула рукой: – Да с Полем всех пропустят! Влад Николаевич – его дядя.

– А собаку куда денешь? – Я постаралась не показать, что обиделась.

– С собой возьму. Буник там тоже оригинал. Обычно на яхтах только померанские шпицы да болонки, как у Алиски, зажигают.

Я повернулась к Машке и увидела у нее в глазах мольбу. Редкий случай: в день рождения решение было за мной.

– Черт с ним, пошли! – кивнула я Кате.

В конце концов, Фицджеральды на Лазурке тоже тусили на вечеринках у богачей Мэрфи.

На вилле «Америка»

(Ривьера, 1925–1928 годы)

– Как думаешь, может, нам не стоит их больше принимать? – Джеральд Мэрфи сказал это небрежно, поправляя перед зеркалом воротничок белой рубашки. Но Сара почувствовала в мягком, как всегда заботливо-спокойном тоне скрытую напряженность.

Все зашло слишком далеко. И совершенно запуталось.

Она бросила взгляд за окно – там, внизу, под скалистым обрывом сверкало радостной синевой море и был виден край полосатого зонта на их пляже: год назад Джеральд расчистил его сам, убирая граблями с песка бурые, остро пахнущие йодом водоросли. Чуть не каждый день они валялись здесь веселой компанией, подставив упругие тела солнцу, перешучивались, дразнили друг друга. И в этой острой, брызжущей молодой энергией болтовне вырабатывался особый ток, что начинал бродить в крови. Вот и добродился.

Все повлюблялись друг в друга.

Пикассо, Хемингуэй и Фицджеральд влюбились в нее. Джеральду нравилась Зельда с ее изящной фигурой, пленительно-чувственным лицом, огромной копной светлых волос и мягким, обволакивающим южным выговором. На вечеринках он не сводил с нее ярких синих глаз. Впрочем, Зельда нравилась всем, кроме Эрнеста: они испытывали друг к другу сильнейшее чувство ненависти. Оба ревновали Фицджеральда, который слишком явно поклонялся суровой хемингуэевской мужественности и зависел от перепадов настроения жены. Зельда при этом считала Хэма надутым позером и звала его шаромыгой. А Эрнест при первой встрече с Зельдой отвел в сторону Скотта и без обиняков спросил: «Ты же понимаешь, что она сумасшедшая»? Страсти у этих двоих кипели совсем не любовные.

А она сама…

Сара легким жестом поправила выбившуюся золотую прядь, и из волос выпала длинная хвойная игла: она недавно сидела на своем любимом месте под огромной сосной.

Пикассо, конечно, гений. Но и страшный бабник. Женщины для него – просто мясо. Он готов им восторженно поклоняться – ровно до того момента, пока дама сердца опрометчиво не удовлетворит его неистовое желание. Бедная брошенная Хохлова! Джеральд рассказывал, что видел недавно на набережной безобразную сцену: Пикассо шел с какой-то девицей из бара, а сзади бежала жена Ольга и поносила его разными словами. Нет, Пикассо исключается. Она не так глупа, чтобы превратиться в груду ненужных осколков от сброшенной с пьедестала богини.

А вот из этих двоих – Эрнеста и Скотта… Конечно, ей нравится Хэм. Мужественный, жесткий, уверенный в себе. Такой, каким был ее отец. Да вообще – все мужчины ее юности. Скотт с его солнечным обаянием и мальчишеской милотой слишком хрупок и нежен. А когда напьется – то есть в последнее время практически всегда, – превращается в неуправляемого дебошира. И полного размазню. Неделю назад из-за того, что официант якобы как-то не так глянул на Зельду, бросился в драку и не успокоился, пока его, изрядно побив, не выкинули из заведения. Три дня назад ползал по ресторану на коленях, хватал Джеральда за ноги и умолял: «Не бросайте меня здесь!» Вчера в такси, обидевшись, что на него никто не смотрит, начал засовывать в рот грязные денежные купюры и жевать. Отвратительное зрелище! И ведь знает, как она боится всяческих микробов и моет даже монеты! Сегодня снова напьется и учудит что-нибудь этакое.

И все же…

Сара посмотрела в другое окно – оно выходило в апельсинно-лимонный сад, который притих под тягучим зноем и, казалось, не дышал. Она знала в нем каждый куст, каждое дерево.

Гости часто любовались роскошными мимозами, бесстыдно распахнувшими пахучую сердцевину пионами, изысканно-изнеженными лилиями и ярко-розовыми роскошными гортензиями. Но вырастила их она, Сара. Все, чего она ни касалась, начинало цвести и благоухать.

Бывает и такой дар.

В конце концов, кто они такие? Они просто богаты. А их гости – талантливы и знамениты. Да, собирать вместе таланты – тоже талант. Они с Джеральдом наделены им сполна…

«И все равно мы останемся только их спутниками, – подумала Сара. – Джеральд этого не понимает. Он думает, мы с ними на равных. Или даже немного над. Ведь это мы их собираем.

Но нет. В этом саду они – яркие цветы. А мы лишь садовники. Нельзя лишать себя таких редких, хоть и капризных экземпляров».

Кроме того, Скотт ей нужен. Без него устойчивость их треугольника нарушится. Надо будет объясняться с Эрнестом, который и так мечется между женой и любовницей. Нет, она совсем к этому не готова…

– Мы не можем не принять Фицджеральдов. У них непростые времена. В такие минуты друзей не бросают, – повернулась Сара к мужу.

– Ты умница! Женщины всегда милосерднее мужчин! – солнечно улыбнулся он.

Оба знали, что их диалог – лишь камешек, легким блинчиком проскользнувший над водной глубиной. Но в браке свои правила.

Прием гостей

До прихода гостей оставалось еще несколько часов. Джеральд, как всегда, пошел рисовать. Когда находишься рядом с гениями, тебя подхватывает торнадо их энергии и ты тоже начинаешь лихорадочно творить: талант – штука заразительная. Зельда пишет рассказы, Джеральд рисует, и вполне успешно. Дягилев даже доверил ему оформлять свои балеты.

Она и сама взяла шесть уроков у Пикассо. Но быстро поняла: нет, это не ее. Во-первых, ей никогда не дотянуться до гениев. А быть посредственностью обидно. Во-вторых, у нее есть свой, пусть и более приземленный, талант. Превращать жизнь в праздник.

Сара глянула на солнце – оно еще жарило вовсю, хотя понемногу клонило голову к морю, – и направилась в свою крошечную рабочую пристройку. Оглядела аккуратно разложенные на полках пачки цветной бумаги, банки с клеем, кисточки, ленты, лоскутки тканей.

Она знала, чем занять себя эти два часа.

* * *

Первыми гостями стали Джонсоны, про которых она знала только их фамилию. Утром Джеральд пришел с пляжа и, снимая с шеи мокрое полотенце, виновато улыбнулся:

– Я там назвал гостей, точно не знаю, кто они. Но, представь, две пары американцев, и у одних фамилия Смит, а у вторых – Джонсон! Фантастическая ординарность – как из учебника английского языка. И потом – дама из Смитов так забавно смеется. Широко открывает рот, будто на приеме у дантиста. Оказалось – ее муж на самом деле дантист! Ну разве мог я их не позвать!

– Хорошо! – Сара оглядела длинный стол. – Попрошу, чтобы поставили больше тарелок.

Она привыкла, что люди влипают в их очарование, как осы в мед. Подходят к ним с Джеральдом в кафе, в лавочках, сюсюкают с их обаятельными тремя малышами на прогулке. И часто так и остаются в солнечной орбите Мэрфи, не в силах преодолеть тяготение.

– Ваше обаяние должны исследовать ученые, – почти серьезно заявлял ей недавно Скотт. – Вы новая порода людей. Не знаю, как вы это делаете, но рядом с вами мир кажется ярче, волшебнее, от вас будто идет теплый, нежный, чарующий свет. Но зачем тащить сюда, на ваши прекрасные вечеринки, всех подряд?!

Сара знала, зачем. Невозможно, чтобы компания состояла только из одних людей-молний. Они испепелят друг друга. Всегда нужны те, кто будет восхищаться их блеском. Великим актерам необходимы зрители. Поэтому сейчас она стояла у входа в дом, который поражал гостей новомодной плоской крышей, раскинувшимся перед ним прелестным садом и примостившимся с краю личным огородом – удивительной новинкой для частных вилл.

И выдавала вставшим в очередь гостям костюмы. Мужчинам – смешные турецкие конусообразные шапочки из бумаги, на которые она пришила кисточки, и огромные круглые очки без стекол. Женщинам – венки из цветов, собранных в саду, и накидки на выбор: рядом стояла плетеная корзина с кучей шалей, шарфиков, кусков цветного шелка.

Не могут же они просто чинно сидеть за столом. Это должен быть карнавал!