Зеркало чужой души

– Ничего, – дышал ей смрадом в лицо, – я новую сеньору найду, – он все еще держал ее лицо за подбородок, – а тебя запомню, ты ведь первая у меня сеньора! Первая!

– Руки, – повторила она, слегка дернулась и повернулась к нему спиной. – Руки, я обниму тебя, чтобы ты запомнил, хочешь моей ласки? Получишь. Руки.

Он хмыкнул от неожиданности. Она не говорила вот уже больше десяти лет, ничего не просила, абсолютно ничего.

– Зачем? – просто спросил он, утратив свой гонор, слегка нахмурился, топтался рядом.

Взгляд Оливии вновь остановился на коричневой отметке, оставленной ею на письме сыну. Ее письмо так и не покинуло стены тюрьмы. Ее взгляд заметался по столу, пока не наткнулся на канцелярский ножик. Он никогда не отправлял ее письма, ее сын не знал, что она ему писала, он не знал, что она молила его о прощении, он не знал, что она просила прийти его к ней. Он ничего не знал. И он никогда не узнает.

– Руки, – она напомнила о своей просьбе, – и я подарю тебе объятие, я подарю тебе ласку, которую может дать только сеньора, ты же хочешь этого?

– О да, – прошептал он, – но тебе придется постараться, я уже не так силен.

– Сомневаешься в моих умениях? – она бросила ему выбор, не отрывая взгляда от ножа. – Ласка сеньоры, о который ты мечтал столько лет, когда я сама все подарю, когда ты будешь принимать. Ты же этого хотел все эти годы?

– В тебе, сеньора? Нет, – легкий щелчок и тяжесть металла освободила ее запястья. – сегодня ты подаришь мне себя, а завтра я найду себе новую сеньору.

Ее ресницы дрогнули, она сфокусировала на нем свой взгляд зеленоватых глаз. Новую сеньору?! Ее сердце сжалось в непонятной тревоге. Новую. Значит закончились ее мучения, эти пытки раз в неделю, закончилось насилие над ее телом. Она словно не верила в то, что слышала… или слышала, что хотела. Она все-таки чего-то хотела. Хотела, чтобы он прекратил измываться над. Она хотела… она ничего не хотела. Она все утратила, желания, мечты, волю. У нее более ничего не осталось… нет осталось… сын, где-то там без нее вырос ее сын. Сын, который никогда не знал матери, потому что он никогда не отправлял ее письма. Ее рука нащупала нож, а вторая коснулась его волос, она неловко поддалась к нему.

– Ты запомнишь свою сеньору, – прошептала она, – потому что это будет последний день в твоей жизни, – Оливия резко вывернула правую руку и канцелярский нож уперся в сонную артерию, ей уже было нечего терять. Она смотрела как по его рыхлой коже поползла красная струйка…

Глава 2

Струйка крови медленно ползла вниз, а она смотрела в его глаза и не видела страха. Ее мучитель расхохотался ей прямо в лицо.

– Убить меня хочешь?! О да, – его тело сотрясалось, лезвие ножа глубже впивалось в его кожу, – давай, сделай это и подпиши себе смертный приговор, – он любился.

– Я тебе выписываю смертный приговор! – Оливия не понимала его веселья, и это сбивало ее с толку.

Он чуть подался к ней:

– Ты не понимаешь, сеньора, ты ничего не понимаешь. Тебе был выписан смертный приговор двадцать лет назад, особый, – выдохнул он, не обращая внимание на металл, вонзающийся в его кожу. – Я так ждал, столько лет ждал, когда же ты среагируешь, слишком долго ты тянула, мы бы так хорошо проводили бы время, – он надавил на нее, и она уперлась в его стол.

Он все еще властвовал и довлел над нею, словно не было этого ножа, как будто бы не боялся за свою жизнь или не верил, что она могла убить. Она почувствовала его возбуждение. Впервые за много лет он вновь захотел ее, спустя считанные минуты после полового акта.

– Я уже убила раз, – Оливия шагнула к нему, но лишь ударилась об его обрюзгшее тело, коснулась его возбужденной плоти.

– Убей меня! – он скалился, обдавая ее смрадом недавно съеденной пищи.

Оливия качнула головой, всматривалась в его глаза. Он еще крепче прижал ее к себе, в очередной раз показывал и доказывал ей, что она просто игрушка в его руках.

– Нет у меня времени больше на тебя! – с раздражением и сожалением выдохнул он. – И у тебя его нет, сегодня без душа, так пойдешь! – он сжал ее ягодицы и прижал. – Так пойдешь! – он потерся об нее пахом. – С моим семенем в тебе, чтобы знала, чтобы помнила, кто тебя трахал столько лет. Никто со мной не сравнится! – он смеялся, брызжа слюной. – Я все равно больше всех, слышишь?! Больше всех тебя трахал! – он грубо сжал ее подбородок. – Двадцать лет я трахал тебя, сеньора! Двадцать лет я кормил тебя своей спермой – никто не сможет побить мой рекорд! Никто!

Рука Оливии дрогнула. Он словно напрашивался, провоцировал ее, потому что… потому что это было прощанием. Пальцы разжались, падение ножика глухим стуком прокатилось по кабинету. Она не выдержала и полусела на его стол, уперлась руками об столешницу, смотрела в пол.

– Сеньора, – он прижал ее голову к себе, впервые за все эти годы провел рукой в скромной и ненужной ласке, – а я ведь к тебе привык, – он перестал смеяться и скалиться. – Даже, – он не договорил и отпрянул, – но ты ко мне вернешься, ты не сможешь там, никто не может, тем более после такого.

Оливия не поднимала голову, трещинки на плитке расплывались, плечи затряслись. Ее освобождали? Она ничего не понимала, не верила. Может зря она на него напала, может он не отправил письмо ее сыну, потому что знал, что она выйдет?

– Я тебя ненавижу, – она медленно подняла голову.

– Уже что-то, – он вновь рассмеялся, поправил брюки, – я стану твоим кошмаром, – он вновь подошел ближе.

– Я засажу тебя в тюрьму за все твои издевательства и изнасилования, – она толкнула его в грудь.

Он схватил ее за запястья и легко скрутил, надел наручники. Столько лет проработав в тюрьме, он отлично управлялся с бунтарями, умело применял приемы, несмотря на свою набранную за годы полноту, которая совершенно ему не мешала в этом.

– У тебя ничего не получится, – он подтащил ее к двери. – Даже не пытайся, сеньора. Ты просто вновь попадешь ко мне, и в следующий раз навсегда.

Оливия даже не успела ничего сказать в ответ. Он распахнул дверь:

– Увести, сеньору! – распорядился он, вытолкнул ее и захлопнул дверь.

– Я хочу знать! – Оливия намеревалась повернуться, но ей не позволили, грубо толкнув в спину. – Хочу знать! Хочу знать, – твердила она.

Сорок один шаг назад дался ей с трудом, сердце странно сжималось в груди, с губ рвались вопросы, но задать их было некому. Когда ее освободят? Почему? Освободят ли? Может она совершила ошибку, может стоило ей надавить сильнее и решить все в том кабинете, покончить со всем. Оливия, как загнанный зверь металась по своей камере.

– Мой маленький Санти, прости меня, – молила она, – я была в шаге от встречи с тобой, – шептала она, кусая губы в кровь.

Зажав голову руками, остановилась и упала на колени. Она раскачивалась, с губ срывался вой отчаяния. Она хотела знать, она хотела верить, что то, что он сказал – было правдой – она выйдет на свободу. Оливия замерла. Он ничего не говорил такого. Это был ее самообман, она просто поверила в то, во что хотела верить. Свобода для нее? Она не верила. Она ничему не верила. Это не могло быть правдой. Может быть его просто переводили в другую тюрьму? Это ее очередная ошибка… промах.

Маленький паучок спустился сверху прямо к ее рукам. Пришел. Он пришел. Оливия раскачивалась на полу, впервые за все эти годы она понимала, что начинала терять сознание, она начинала сходить с ума, если считала паука другом. Но она протянула руку к своему единственному другу, даже понимания, что это грань отчаяния и безумства. Паучок замер, а она продолжала раскачиваться, тихо подвывая, смотрела на него, понимая, что паутина опутывала ее сознание, а разум медленно превращался в прах…

…

– Это не разумно! – Глория отбросила письмо, словно ее пальцы обжигала бумага. – Она убийца, как ее освобождают? – ее глаза сверкали от гнева. – Артуро? – она взглянула на мужа. – Почему ее освобождают, она же была приговорена на пожизненное. Она убила двоих, – напомнила она ему, словно он забыл об этом. – И твой глаз, твоя сестра выколола его тебе. Она сумасшедшая, ее нельзя выпускать, она может причинить вред кому угодно. Ты хоть понимаешь, что она столько лет провела в тюрьме, кем она стала?

– Она все еще моя сестра, – Артуро встал с дивана. – Она моя сестра.

– Сестра? – в гостиной появилась Эва с очередным журналом. – Разве моя тетка жива? – она сунула глянцевые страницы под мышку. – Вы же говорили, что она умерла, – она задумалась, – сколько-то лет назад, – Эва слегка нахмурилась, пытаясь вспомнить. – Папа? Мама? Я не понимаю, вы меня обманывали? Моя тетя жива? Она же убийца.

Артуро и Глория переглянулись. Эва вздернула подбородок:

– Молчание? Какова причина? – она наседала на них, желая услышать ответ. – То, что у меня была, – начала она и осеклась, – теперь как я понимаю – есть, тетя, я знала, – Эва смотрела на родителей. – Но то, что она жива, стало для меня большим сюрпризом. Неприятным! – уточнила она.

Артуро и Глория молчали.

– Моя тетка убила своего мужа и жену моего любимого, она умерла много лет назад, а теперь она воскресает из мертвых??? – Эва смотрела на родителей. – Рейнальдо знает об этом? – опомнилась девушка. – Он в курсе, что убийца его жены на свободе? Я должна срочно ему позвонить, – она выскочила из гостиной, забыв о том, что хотела услышать ответы.

– Ты должен что-то сделать, – шепотом произнесла Глория. – Она не может появиться тут. Я не хочу ее видеть!

Артуро молчал. Его рука коснулась черного яблока, скрывающего отсутствие левого глаза.

– Ты хочешь, чтобы она лишила тебя второго глаза? – Глория подошла ближе к мужу. – Ты хочешь, чтобы она сделала из тебя инвалида? Слепого?

– Прекрати! – Артуро словно очнулся. – Хватит! – одернул он.

– Она не будет жить с нами! Никогда! – Глория качала головой.