Разлейте время по бокалам

– Позже я тебя склею… – Пинхази подобострастно поцеловал своего Бога. – Я приношу в жертву Всемогущему и Всемилостивейшему Амону-Ра моего повелителя и покровителя Аменхотепа IV – Эхнатона…

Кто-то робко постучал в дверь, а для главного жреца этот звук прозвучал как грохот всех порогов Нила одновременно. Он быстро вернул идола на место, привёл в порядок циновку и принял подобающую позу в золочёном кресле. Только после этого Пинхази важно изрёк:

– Кто осмелился мне помешать?

Дверь медленно отворилась и в комнату бесшумно просеменил апр[8 - Раб не египетского происхождения.] – нубиец.

– Богоподобный Царь Верхнего[9 - Часть Египта, прилегающая к руслу Нила.] и Нижнего[10 - Часть Египта, прилегающая к дельте Нила.] Египта желает видеть тебя, Светлоликий жрец Великого Атона, наполняющего Нил водой и дарующего всем…

– Ясно, – сморщившись, прервал Пинхази словесный поток. – Иди.

Пятясь, горбун вышел, но успел заметить, что царский папирус непочтительно валяется под столом.

ЕГИПЕТ. ПРОШЛО ОКОЛО ГОДА.

В саду жреца Пинхази прогуливались два человека. Со стороны могло показаться, что они мирно беседуют, готовя свои души к предстоящему празднику Солнечного Диска. Один из них был сам жрец, другой – высокий, плотного телосложения мужчина в чёрном, шёлковом парике – родственник фараона и его визирь по имени Эйе. Он нервно рвал на мелкие кусочки тонкую травинку и искоса поглядывал на Пинхази, внимательно слушая его слова:

– …Я долго присматривался к тебе, прежде чем заговорить на волнующую меня тему. Я боялся ошибиться, ведь это могло стоить мне жизни. Год назад я заронил в твою душу семя сомнения в божественности Эхнатона – да будет он жив, невредим и здрав[11 - Традиционное заклинание, проиэносимое после имени фараона.] – и стал ждать, какие это принесёт всходы. Результаты меня вполне удовлетворили, – Пинхази нежно погладил ствол священной персеи, его спутник остановился и с подозрением уставился в стареющее, но энергичное лицо жреца. – Не смотри на меня так. Ты прекрасно понимаешь, к чему я веду. Ты не любишь фараона, да будет он жив, невредим и здрав.

Последние слова Пинхази проговорил с усмешкой. Эйе приподнял правую бровь и спокойно спросил:

– Я подал повод к таким подозрениям?

Нет-нет, что ты! – Главный жрец двинулся дальше между деревьями сада. – Для ненаблюдательного взгляда ты – самый верный и преданный слуга. Но я-то видел, что ты открываешь двери перед фараоном не так услужливо, как раньше; смотришь на него не как на земное воплощение Великого Атона, а как на простого смертного; во время молений при каждом удобном моменте ты уходишь в тень. Всё это не подобает Царскому Другу. Разве я не прав?

Сложив руки за спиной и наклонив голову, Эйе шёл рядом с Пинхази и размышлял над его словами. Да, он не питал большой любви к Аменхотепу IV – Эхнатону, но и не желал его смерти. При нём жизнь царского визиря была богатой и спокойной. Больше ему не о чем было мечтать. Выдать ли Пинхази Фараону, да будет он жив, невредим и здрав? А если Эхнатон не поверит, ведь его доверие к главному жрецу безгранично? Что тогда?

– Я понимаю, что тебе не выгодна смерть царя, – Жрец опять остановился и носком сандалия принялся ковырять гравийную дорожку, с каждым разом прокапывая всё более глубокую ямку. – А что ты подумаешь, если я скажу, что именно ты сможешь… занять место Эхнатона?

Пинхази проговорил эти слова обыденным тоном, но Эйе от них бросило в жар. Он даже не мечтал о таком повороте судьбы. Теперь его пристальный взгляд был устремлён на Пинхази, не бросившего манипуляции с камешками. Наступила тишина, которую никто из мужчин не хотел нарушать, ожидая это от другого. Обоим хотелось узнать чувства собеседника, заглянуть в его мысли.

Жрец обломил коротенькую веточку с растущей рядом персеи и, указывая на неё, произнёс:

– Это – Эхнатон. – Затем он бросил её в выкопанную ямку. Царский конюший смотрел под ноги на палочку, получившую имя Фараона, и ничего не говорил. Пинхази, не отводя глаз от лица Эйе, ногой засыпал ямку и стал ждать реакции. Последний думал недолго: он наступил на маленький неровный холмик, сравняв его с поверхностью дорожки. Теперь никто не смог бы найти похороненную веточку. Главный жрец довольно улыбнулся: он заполучил второго союзника. Первый человек, согласившийся предать царя, давно уже наблюдал за ними.

Этим человеком была женщина: вдовствующая царица Тий – любимая жена Аменхотепа III , мать Аменхотепа IV – Эхнатона. Она стояла возле окна второго этажа белого дворца Пинхази. Зная о встрече жреца с Эйе, она пришла, чтобы подслушать их разговор. Но мужчины ушли в сад. Это не слишком встревожило царицу: она была убеждена, что Пинхази дословно передаст ей весь разговор с Эйе.

Влияние старшей жены Великого Аменхотепа III на придворных уменьшилось не на много после смерти её царственного супруга. Почитаемые Тий боги щедро одарили её: у неё был сильный характер, умная голова и крепкое здоровье. Её красота не поддавалась прожитым годам и казалась вечной. Она обладала раскосыми чёрными глазами, пухлыми, как у нубийки[12 - Нубия находилась южнее первого порога Нила, на территории современного Судана. Её жители имели ярко выраженные африканские черты.], губами, маленьким носом. Крупные скулы могли испортить гармонию лица другой египтянки, но у Тий они казались особенностью её царственного вида. Выщипанные стрелками брови подчёркивали идеальную форму её высокого лба, который слегка прикрывала короткая чёлка модного парика в форме трапеции. Его изготовил искусный придворный мастер из натуральных волос рабынь и тончайших, разноцветных шёлковых нитей, он был соткан из множества косичек и украшен жемчугом и самоцветами. Высокую статную фигуру Тий охватывало платье из голубоватого виссона[13 - Тончайшая шерстяная или шёлковая ткань.] с плиссированной юбкой. Массивные золотые ожерелья, кольца и серьги указывали на её принадлежность к правящей семье.

Вдовствующая Царица стояла у окна, из которого хорошо видела Главного жреца и визиря. Их белоснежные рубахи ярко выделялись на фоне садовой зелени, пышных цветов и серых дорожек. Тий перевела нетерпеливый вздох и, развернувшись, пошла в центр комнаты. Здесь посреди пола с яркой сине-красной мозаикой стоял трёхногий столик с перламутровой крышкой. Он был уставлен серебряной посудой с фруктами и свежим пивом. Тий протянула изнеженную руку над столом и замерла, раздумывая. Ничего не выбрав, она обвела знакомую комнату взглядом и недовольно поморщилась. Её раздражали сцены счастливой семейной жизни Эхнатона с женой и тремя дочерьми, над которыми неизменно сиял солнечный диск, протягивая стилизованные под руки лучи к Фараону и его домашним. Этими сценами были расписаны все помещения в новой столице обеих Царств, на них наталкивался взор на улицах и в садах.

Из противоположного саду окна открывался прекрасный вид на город. В отличие от Главного жреца, Вдовствующая Царица любила Ахетатон, ей нравилось, с какой быстротой он вырос среди песков. На время забыв о странных религиозных наклонностях сына, Тий старалась всячески помогать ему при возведении новой столицы. Она даже решила, что увлечение Аменхотепа IV единобожием скоро пройдёт и он вернётся под покровительство проверенных богов. Но по окончании основных строительных работ Фараон официально объявил, что новый город будет посвящён только одному богу – солнечному диску Атону и в его честь получит название Ахетатон – небосклон Атона. Более того, царица с негодованием узнала, что её сын отказался от своего родового имени и стал зваться Эхнатоном – сыном Атона, его воплощением на земле. Во всех городах Верхнего и Нижнего Египта закрылись храмы других богов. Людям запретили славить Амона-Ра, оберегавшего благословенную землю на протяжении почти двух тысячелетий.

Тий, боготворившая властителей, сначала – мужа, затем – сына, смирилась, но только на время. Она принимала участие во всех торжествах, церемониях и праздниках, приносила жертвы Атону, но недовольство происходящим с каждым днём нарастало в ней, как барханы в Великих песках[14 - Пустыня Сахара.]. Никогда не испытывавшая к детям нежных материнских чувств, Тий возмущалась поведением невестки, постоянно и прилюдно демонстрирующей свою любовь к дочерям. К тому же Нефертити заметно потеснила её в сердцах окружающих. Большая часть почестей теперь доставалась ненавистной жене сына. Но самым обидным было то, что нынешняя царица не придавала им никакого значения. Всё чаще и чаще Вдовствующая Царица думала о себе, как о самой достойной правительнице.

Таким образом, ревность к невестке, недовольство внутренней и внешней политикой фараона и неудовлетворённость собственным положением подвигли Тий к мысли об устранении Эхнатона.

Эйе и Пинхази поднимались на второй этаж уютного благоустроенного дома жреца.

– По силам ли нам двоим осуществить задуманное?

– Нас не двое, есть ещё один союзник, – хитро прищурился Пинхази. – Я даже мечтать не мог о такой удаче, когда замышлял своё дело. С ним, точнее с ней, мы сила, а не простые интриганы!

– С ней? – Эйе в изумлении широко раскрыл глаза, догадка мелькнула в них. – Это – Царица? – Его голос перешёл на шёпот. Само предположение показалось ему кощунственным.

Главный жрец Великого храма Атона, Единственный друг фараона, а теперь – зачинщик заговора против своего покровителя, осторожно открыл дверь в конце ярко освещённого коридорчика и за руку ввёл в комнату Эйе. Когда последний увидел, кто стоит возле окна, вздох облегчения и надежды вырвался из его груди. Да, они смогут победить. Эта уверенность основывалась на том почитании Вдовствующей Царицы, которое все жителя Двух Царств впитали с молоком матери. Её влияние при дворе хоть и уменьшилось, но всё же оставалось достаточно сильным.

Сначала, ещё не войдя в комнату, Эйе решил, что за дверью их ждёт Нефертити. Эту женщину он не хотел бы иметь союзницей в чёрном деле. Объяснялось такое нежелание очень просто: Нынешняя Царица приходилась Царскому визирю родной дочерью. Он имел множество детей от разных жён, но никому из них не дарил особого внимания. Когда же наследнику престола настало время выбирать себе первую жену, и он обратил внимание на Нефертити, Эйе обрадовался, решив, что через неё он сможет влиять на фараона. Но не тут-то было. Госпожа Нежности дала корректный, но твёрдый отпор отцу, заявив, что не только не позволит другим вмешиваться в поступки своего Царственного Супруга, но и сама не станет этого делать. Раздосадованный Эйе вынужден был отступить и со стороны наблюдать за жизнью дочери и её мужа. Прошло время, и Царский Конюший вошёл в доверие к Эхнатону другим путём: фараон увидел в нём преданного соратника и друга. Эйе узнал, с какой любовью царская чета относится друг к другу и к детям, каким вниманием и заботой они окружают слуг и младших жён. Большая заслуга в этом принадлежала его дочери, которую Эйе стал считать эталоном матери и жены. И он ни за что на свете не хотел разочароваться в единственной женщине, которую уважал.

Но ведь уничтожив Эхнатона с помощью Пинхази и при поддержке Тий, Эйе тем самым разрушит жизнь Нефертити. Волновало ли это его? Нет. Нисколько! Что значит личное счастье какой-то женщины по сравнению с нежданной возможностью возвыситься над смертными, стать богоподобным, водрузив на свою голову Красный и Белый Венцы[15 - Красный Венец символизирует власть над Севером страны, Белый – власть над югом. Аналогично распределялись такие символы, как чпела и тростинка, лилия и папирус.] Египта.

ДЕНЬ ПРАЗДНОВАНИЯ ДВЕНАДЦАТИЛЕТИЯ ЦАРСТВОВАНИЯ ФАРАОНА ЭХНАТОНА. ЗИМНИЙ СЕЗОН ПЕРЕТ.

Эхнатон проснулся очень рано, но не спешил вставать. Тело его неподвижно выделялось под покрывалом, а мозг лихорадочно работал. Фараон думал о судьбе своей страны и вспоминал один эпизод из собственного прошлого.

Египет – великая, многострадальная земля. Несколько тысячелетий её цари владели процветающей территорией в северо-восточной части Африканского материка. При поддержке множества богов, возглавляемых Ра, они в утомительных походах завоёвывали Синай и Палестину, а в результате тяжких войн покидали их. Они поднимались вверх по Великой Реке[16 - Нил.], преодолевали её бурные пороги и вторгались в пределы Нубийских Царств. Грабили их богатые золотом и драгоценностями города, располагали гарнизоны, но, даже уходя оставляли там отголоски своей культуры и обычаев.

В худшие годы территория, подвластная фараонам, сжималась до размеров Фиванского нома[17 - Территориальная единица Египта.]. Именно таким было положение египтян в начале XVI века до Рождества Христова, когда Яхмос и Тутмос взошли на трон в Фивах. Они изгнали азиатских завоевателей гиксосов из северных районов и, основав XVIII династию, стали править объединённой страной из родного города.

Эхнатон был одним из потомков этих царей – освободителей. Когда умер его отец, Аменхотеп III, соправителем которого он являлся несколько лет и жрецы затянули древнюю молитву: «И ястреб улетел на небеса, и вот уже другой на его месте», Аменхотеп IV почувствовал, что на его плечи лёг тяжкий груз. Ещё будучи совсем юным он начал задумываться о своей роли в жизни подданных. Что он может им дать? Что должен для них сделать? И другой, более обширный, скорее риторический вопрос: Для чего он родился?

Сейчас, по прошествии более десяти лет, Эхнатон отчётливо помнил каждую минуту того дня, в который он нашёл ответы на мучившие его вопросы. Тогда он отправился в святилище своего отца в одиночестве, искренне надеясь, что дух великого предка поможет ему.

Вход в величественный храм, залитый солнцем, охраняли две колоссальные статуи Аменхотепа III. Жители небольшого поселения, возникшего благодаря этому святилищу, сонно копошились у его подножия. Как только фараон подъехал, храмовые служки быстро очистили все помещения Святого дома. Лешон[18 - Храмовый служитель.] распростёрся на каменном полу в ожидании приближающегося Царя и поцеловал его сандалии, когда тот остановился перед вратами.

Холодный пол не отозвался эхом под босыми ногами Аменхотепа, когда он вошёл под своды храма. Факелы и лампады не горели, и священную тьму разбавлял лишь солнечный свет, падавший из высоко расположенных оконных проёмов и проникавший через распахнутые врата. Умиротворенный, с распахнутым сердцем, Аменхотеп вошёл в Великое Место[19 - Помещение в храме, где находился ковчег с изображением бога.]. Но, к удивлению наблюдавшего за ним лешона, быстрым шагом вернулся ко входу.

– Почему в Великом Месте находится человек?

– В Великом Месте находится смертный? – перепуганный слуга не нашёл ничего лучшего, как переспросить.

– Ты подумал, что у меня плохие глаза? – голос Фараона гневно повысился. – Иди и выгони его!

Лешон, пятясь, отполз от царя, подскочил и, еле сдерживаясь, чтобы не побежать направился в святое место. Вернулся он очень быстро.

– Человек не уходит…

– Что?! – удивлению Аменхотепа не было предела. – Да как он смеет? Пойди, узнай его имя. Мне стало интересно, кто в моей стране настолько безрассуден, что может ослушаться меня…

– …Или смел? – сам себя спросил Фараон, оставшись один.

– Владыка познания человеческого[20 - Эпитет фараона.] желает знать, кто ты! – спросил выбитый из колеи лешон у человека в тёмном плаще.

– Если он Владыка познания, то почему спрашивает? Разве ему это неведомо? Скажи ему, что я его жду. Пусть придёт.

Лешон съёжился от страха. Разве он посмеет передать своему повелителю такие дерзкие слова? Но, поняв, что выбора у него нет, он вернулся к царю и в точности пересказал ему разговор с незнакомцем. Зажмурившись в ожидании гнева почитаемого им Бога Прекрасного лешон замер. А когда осмелился открыть глаза увидел, что фараон уже входит в Великое Место. Он сел, скрестив ноги. И задумался. В те минуты – или часы? – пока Аменхотеп IV беседовал со странным человеком, лешон молился за него и мечтал следовать за фараоном всюду пока обновлены его ноздри жизнью[21 - Традиционная клятва.], не предавать ни в горе, ни в радости и, если потребуется, стать для него опорой и поддержкой в любом деле.

– О, Великий Амон-Ра, – шептал он. – Почитаю и славлю твоё имя! Не оставь своего сына Аменхотепа IV, ведь он достоин тебя. Подобный богам, он смирил свой гнев и поступил, как простой смертный. Он мог бы послать кого-нибудь и выгнать того, кто нарушил закон, войдя в божье место, но он сам пошёл к нему. На такое способен только Великий Человек!