Тёмная история. Чело-вечность
Глава
III
. Домовой.
Я снова умолк, глядя на хитросплетение линий, вырезанных на тёмной столешнице: до полноты картины не доставало парочки штрихов… Красивая дверца в Навь выходила, самому даже нравилось. Интересно у них всё устроено, петроглифы какие-то, честное слово. Но если земная магия чем и пленяла, так это своей мнимой простотой.
Наше затянувшееся молчанье Мигеля нисколечко не удивляло: он давно смирился с тем, что я невинно путаю слова и мысли, забывая о том, что, собственно, произношу вслух, а что оставляю про себя. В моём когда-то упорядоченном до мелочей разуме царил полный и беспросветный бардак. Зрелище упадническое. И всё же среди хаоса и разрухи порой попадались настоящие жемчужины. Незыблемые истины, формулы и сигиллы, руны и печати, который я будто бы невзначай чертил на затертом пластиковом столе. Вот ради чего Михаил слушал всю эту сбивчивую болтовню, ожидая очередного прозрения от меня, дотошно копошащегося в удушливой пыли предложений и фраз.
По правде, так мне несложно было добыть всё это: давно утраченные манускрипты, написанные на мёртвых языках, легко и непринуждённо говорили со мной. Рукописи ведь не горят. И не тонут. Потому Михаил наивно полагал, будто бы мне известны без малого все таинства мира, пересчитаны и пронумерованы все столпы его устройства, только немножечко терпения и вуаля. Он-то уж сможет нанизать все бусины на одну нить в нужной последовательности: лишь бы ничего ненароком не упустить. К собственному стыду, я до сих пор не развенчал этого очевидного заблуждения. Нет, я знал не всё. Например, мало что мог поведать о смерти. Очень уж частный случай. Исключительный.
Наверху сызнова вспыхнула ссора. Что-то разбилось. Я замер, не доведя черту. И на миг задумался о себе самом. Когда-то у меня не было никакого названия. Первое в моих хрониках имя дал мне он, Мигель, совершенно случайно, так, красного словца ради. А оно, это имя, возьми да и приживись: столько у него было подспудных смыслов. Вот, например, санскритский корень «man» – символ расчётливого, холодного и точного, как хирургический скальпель, разума. Ни морали тебе, ни жалости. Ни страха, ни упрёка. Да, – ностальгически вздохнул я, – когда-то ведь я и впрямь был таким. Голографической плёнкой для записи безжизненных картин на своей равнодушной плоскости.
Вдруг за холодильником что-то зашуршало и забормотало. Я встрепенулся и устремил туда немигающий взор, разглядев сквозь отблески свечного пламени будто бы здоровенный комок пыли. Он тихонько копошился за углом, притом по-стариковски причитал: «Один пропащий другого пропащего поучает, энто вы гляньте!»
Я недоумённо перевёл глаза на Мигеля. Назвать посетившее нас существо питомцем не поворачивался язык, но, как назло, ничего более подходящего на ум не приходило, потому я попросту деликатно осведомился: «Это.. твой?» Сам я мало знался с Навьими, не было нужды.
В свой черёд мягко улыбнувшись, мой собеседник возразил: «Нет, домовые у колдунов не живут». И пояснил терпеливо: «Он вообще один на весь дом: соседка сверху из деревни прихватила, когда переезжала. А в городе хатники почти перевелись».
Существо тем временем развернулось, будто ёж, встав на короткие кривые ножки, и с прищуром глянуло на меня исподлобья: «Ты энто так недолго и домалюешься, – маленький сморщенный карлик недовольно ткнул пальцем в сторону стола, где красовалась незавершённая сигилла, – нежить полезет, всех окрест изведёт». Я захотел оспорить укорительное утверждение, приоткрыв было рот. Это ведь просто дверь.. без ключа. А потом я вдруг передумал, решив, что, пожалуй, домовой прав. У нас-то нежити и нечисти не водилось, а здесь кто ж упустит возможность покуролесить? И в замочную скважину протиснутся, дай дороги.
В следующий миг я покорно убрал со столешницы руки. И вновь обратился к молодому магу, который намеревался прогнать непрошенного гостя: «Если у колдунов домовые не живут, почему он здесь?»
Мигель, как мне показалось, смутился, и проговорил тихо: «Ему тут несладко приходится..» – мой ученик с намёком посмотрел наверх, где по-прежнему бушевал скандал, то становясь не в меру громогласным, то переходя в злое шипение. «Беда в том, что когда они начинают голодать, – маг вскользь взглянул на насупленного, сморщенного как урюк старичка, – тогда они меняются. Полтергейст порою – это оголодавший домовой, лишенный внимания хозяев». «Энто обсуждать гостя да в его присутствии годится ли?» – буркнул лохматый карлик. Не обратив на его выпад никакого внимания, Мигель досказал мысль: «Я изредка его подкармливаю, чтобы избежать неприятных последствий». У меня в голове тем временем пронеслось: кормит как зверушку, как отощавшего уличного кота. Из жалости. А не из-за каких-то там последствий. Не его это ноша, да и с такими способностями тут не только домовые, Тёмные посерьёзней к нему не сунутся. А этому он сам разрешил приходить, иначе и быть не могло.
Видя, что я всё понял, молодой человек потупился: ему явно было неловко, словно жалость – это что-то предосудительное. Наш гость доселе не являлся пред очи потому лишь, что здорово опасался меня, а сегодня прижало, вот и спустился где сытно и тихо. Порядок да благодать. Ритуалы Мигель уже с месяц как никакие не практиковал – не до того было, инфополе.. аура.. выровнялась. И сделалось чудо как распрекрасно. Не нарадуешься.
Тем временем, выплеснувшись до дна, буря этажом выше поутихла. Тишина стояла звенящая. Обеспокоенно глянув наверх и напоследок погрозив мне пальцем, домовой вновь свернулся в комок и юркнул за холодильник. Как бы там ни было, хозяйка всё же. Наследница по роду. Надобно за ней приглядеть.
Глава
IV
. Суррогат.
После нежданного визита я опять надолго замолчал, отрешённо перебирая в острых когтях волокна искусственного света, будто это тончайшие ниточки паутины – свечи догорели, и единственным источником света теперь была небольшая настольная лампа, разгонявшая прилипчивый осенний мрак, который настырно лез в окна. Её тусклые отсветы в моих руках легко и непринуждённо, не тушуясь, меняли свою волновую природу на корпускулярную, становясь почти что вещественными, так, что из них впору было связать ажурное полотно, утончённое одеяние легкокрылого божества или.. саван на давно лишённые крыл обескровленные плечи.
Какое-то время мой ученик, не отрываясь, наблюдал за происходящим. Не могу сказать, что б оно его удивляло, скорее, завораживало.
«Расскажите о себе: что вы ещё помните?» – наконец обратился он ко мне.
Будто очнувшись, я моргнул, раздумчиво проведя пальцами по лбу. Что я помню? Вопрос на засыпку. Перекладывать былой опыт на свою насущность оказалось занятием непростым, всё равно что живописать четвёртое измерение: увы, существо трёхмерное понять способно лишь его тень.
Немного подумав, я заговорил: «..Здесь, на Земле, принято давать имена всему на свете без разбора, как бы закрепляя существование самой реальности. Я, признаться, уже привык к этому новшеству.
В нашей Обители было иначе. Ни имён, ни названий. Общаясь, мы просто транслировали образы. Насколько мне известно, здесь, на Земле тоже есть нечто сродни. Только ваши шаманы и ведьмаки делают это через Навь, а мы.. мм.. несколько иначе. Навь – просто изнанка вашей трёхмерной реальности. А.. как же это назвать.. ну пусть будет Зазеркалье – изнанка всего вообще, вот ею мы и пользовались».
Я неспешно поднялся и подошёл к окну. Вперёд, насколько мог охватить взор, паучьим тенётами, простёртыми под шёлковым балдахином ночи, раскинулся город. Сонмы огней, мерцая и переливаясь, точно нитки самоцветных бус, играли бликами на мокром асфальте разбегающихся по всем направлениям дорог. Я видел это уже не впервые, но привычная уже панорама не переставала казаться мне по-своему.. прекрасной? Пожалуй. Да, я привык. Я стал человеком настолько, насколько позволяла моя природа, природа подражателя и приспособленца. Восемь сотен лет… И всё это время я отсиживался, можно сказать, у первого встречного-поперечного за шиворотом, в уязвимых смертных телах случайных людей, сокращая их и без того краткое бытие. Я спал. Если можно назвать сном тяжкий анабиоз с вынужденным прекращением всякой активности. Чужой разум в чужом теле. Врагу не пожелаешь. Нет, всё-таки сон – это что-то другое.
Налюбовавшись ночным городом вдоволь, я обернулся.
«Знаешь, быть человеком не так уж и плохо».
Мигель лишь усмехнулся в ответ. Он явно моего мнения не разделал.
Но я не намеревался сдаваться, и продолжил: «Ты даже не представляешь, сколь вы в сравнении с нами свободны. Мы – цивилизация, общность, раса – как угодно – созданная исключительно для того, чтобы познавать, разбирать мир на алгоритмы и коды. На винтики и гайки. Он так решил. Ему и виднее. Являясь в большей степени существами плана информационного, мы много путешествуем. Для нас не существует расстояний – информация голографична и мгновенна, сродни некоторым квантовым эффектам, да и транзит через дополнительные измерения никто не отменял. Время, в общем-то, тоже условно. Сознание же, лишённое жёстких ограничений плоти, способно проникнуть почти что в любой закуток. Так думается, в своих изысканиях мы подобны архивариусам, собирающим, изучающим и сохраняющим древние свитки. Можно сказать, что, чертя свои бесконечные диаграммы, мы познаём мгновенные лики Бога. Бог, если уж на то пошло – тоже своего рода строго выверенная функция, заключающая в себе как обилие переменных, так и сопутствующие фиксированные коэффициенты. Полагаю, это нимало не соответствует распространённому среди вас представлению о Вседержителе как о самодуре, творящем, что заблагорассудится когда взбредёт, не правда ли?»
Я умолк, склонив голову на бок. До чего неуместно было вести такого толка беседы не в храме, не в гулком уединении монашеской кельи, и даже не в лаборатории, но в крошечной бетонной коробке, где за тонкими стенами вовсю кипела такая похожая и вместе с тем такая другая жизнь. Шумела вода в трубах, раздавались, меняя интонации, приглушенные голоса, слышались шаркающие шаги, то и дело порхали чьи-то зазевавшиеся сновиденья, ненароком выскальзывающие в реальность и тотчас тающие, словно сахар в горячем чае. Осенними листьями на ветру кружились в хороводе людские мысли и.. чувства, отражая, казалось бы, совсем неприметные подробности. И все это так близко и так далеко. Удивительно: силясь найти разумную жизнь во вселенной, ну так, за компанию, они умудрялись быть невыразимо одинокими бок о бок друг с другом.
Куда вам до соседей из других звёздных систем – вы и по этажу соседей своих толком не знаете! – подумал вдруг я. – А всё туда же: есть жизнь на Марсе, нет жизни на Марсе… Была, да вся вышла. Какая ваша забота?
Мигель молчал, видно, давая мне время собраться с мыслями.
«Надо же.. ты уже не впервой затеял разговор обо мне. – Я раздумчиво прикрыл глаза. – Ну что ж, среди нас, конечно, нет такого ярко выраженного неравенства, как это принято у вас, однако различия имеются, а то, как же: каждый работает со сферами своего уровня – так больше порядка. И вот что: мы всегда сохраняем нейтралитет. В иные времена я, наверное, смог бы объяснить получше. Но…»
Я сокрушённо покачал головой. А про себя подумал: нет, не смог бы. В иные времена я вообще ничего и никому не стал бы объяснять. И задумчиво уставился в пол, на дешевый линолеум, суррогат, на силу изображавший благородный деревянный спил. Вот и я сам теперь.. что-то да изображаю. Опять. Старательно. Почти получается даже. Правда, не знаю пока, что.
Глава
V
. Фокусник.
Краем глаза я внезапно уловил смутное движение на столешнице и недоумённо вскинул голову: меж витых линий незавершённой сигиллы сама собой вырисовывалась новая черточка, будто её старательно выводил невидимый перочинный ножик, замыкая разомкнутый контур. Пока я с любопытством следил за происходящим, Мигель, не теряя времени, поднялся со своего места, резко опустив ладонь на меняющийся на глазах символ. Он будто с силой прижал к столешнице чью-то чужую руку, а вслед за тем на мгновение прикрыл глаза, прошептав что-то отрывисто и почти беззвучно. Какая отличная, однако, реакция, – поразился я, покуда сам считал ворон.
Раздался оглушительный визг, и из-за стола в сторону окна метнулась чья-то неясная тень. Не разбираясь особо, я выбросил вперёд руку и схватил её за шкирку. Под пальцами нервно запульсировали клубы чёрного тумана, неумолимо уступая место вполне физическим очертаньям. Небольшое, размером с трёхлетнего ребёнка, не больше, существо угольно-чёрного цвета верещало и извивалось, пытаясь царапаться когтистыми пальчиками и лягаясь маленькими копытцами. Пахло горелой шерстью. Кисть незваного гостя была прожжена до кости.
Я с неподдельным интересом разглядывал свою нечаянную добычу.
«Что это такое?» – спустя несколько секунд обратился я к Мигелю.
«О, Учитель, это малус, в простонародье так обыкновенный чёрт. Точнее, чертёнок, по всему судя», – видя моё ребяческое любопытство, улыбнулся маг, скрестив на груди руки.
С ужасом глянув на Мигеля, чертёнок вдруг перестал визжать и извиваться, и испуганно обмяк.
«Молодой и совсем глупый», – подытожил маг.
Действительно, – мысленно согласился я, – нечисть поумнее не стала бы лезть через узенькую щёлочку в жилище чародея – велик шанс обратно не вырваться, ведь по периметру квартиры стояла магическая защита. В аккурат от таких вот непрошенный гостей. Без приглашения не заявишься. Но даже и незаконченный мной символ имел определённую силу, отворяя узкий лаз с навьей изнанки в реальный мир – кто покрупнее не протиснулся бы, а такая вот мелочь пузатая смогла. Надо же, – я ещё раз поглядел на начертанную мной же самим сигиллу, – как эта система кодировки работает. Мне таким подспорьем пользоваться не приходилось, а люди вот придумали эдакую криптографию, кустарный язык программирования. Ну не совсем люди, конечно. Но сути это не меняло.
Судя по болтающемуся в моих руках безвольной марионеткой чертёнку с повисшим верёвкой хвостом, он-таки понял, какую несусветную глупость совершил. Хотел было перед собратьями похвастать, отличиться. Надеялся, что откроет заветную дверцу и всем скопом они наведут тут шороху, но провиденью было угодно распорядится иначе.
«А я предупреждал! – вслед за оханьем и возней раздался из вентиляции укорительный голос домового. – Натащили чертей в хату, тьфу!»
Не поспоришь, – мысленно согласившись, пригладил я волосы свободной рукой.
Глядя на воздуховод, чертёнок тихонько зашипел, обнажив острые и двухрядные, как у акулы, зубы. Черти с домовыми издревле не ладят.
Да, всю последующую необходимую для ликбеза информацию я считал непосредственно с её носителя, дабы долее не докучать Михаилу своими расспросами. Так вышло быстрее. А после вновь задумчиво повертел своё нежданное приобретенье в руках, разглядывая так и эдак.
Покрыт был чертёнок чёрной жёсткой щетиной весь с головы до пят, которых, кстати у него не было: вместо них имелись небольшие козлиные копытца, старательно расписанные выскобленным узором, залитым бордово-коричневой краской. Вот это да, – я вскинул отсутствующую бровь, – потусторонняя мода, оказывается, вполне себе существует. Все хотят залихватски пощеголять. А вот завещанного чертям художественной литературой пяточка не оказалось – на его месте располагались две продолговатые дырки, которые ныне судорожно раздувались и опадали. А на макушке торчали смешные кривые рожки. Небольшие блестящие глазки чертёнка испуганно бегали туда и сюда, впотьмах отсвечивая алым.
«Что с ним теперь делать?»
Я пытливо поглядел на Мигеля.
Из вентиляции тем временем донеслось: «Чаго-чаго… Веником полынным высечь, да за ворота вышвырнуть».
Чертёнку явно такой расклад пришёлся не по душе, и хоть до того он висел в моей руке смирно как тряпочка, тотчас обеспокоенно заерзал и заворчал, со злостью поглядывая на ненавистную вентиляционную решетку.
«Или вот чертополоха в глотку натолкать», – деловито продолжил домовой.
Чертёнок дёрнулся и взвизгнул.
«Сеня, уймись», – ровно, но твёрдо проговорил молодой маг.
В ответ донеслось недовольное бурчание, но новых советов, как лучше расправиться с зарвавшейся нечистью не последовало.
«Полагаю, стоит отправить его туда, откуда он пришёл», – наконец невозмутимо подытожил мой ученик.
Мне и самому казалось это наилучшим решеньем. Но наша диковинная зверушка в ответ на такое щедрое предложение лишь жалобно заскулила. Вероятно, прознай родичи, как без спросу и дозволенья он сунулся к колдуну в дом, что могло быть чревато неприятными последствиями для всех (мало ли, какое проклятье на хвосте притащил бы), так наломали бы неразумному бока, и это в лучшем случае. В худшем же выгнали бы из своей стаи – а в одиночку бесхозным чертям приходится туго. Мне стало жаль незадачливого «героя». Прочтя выражение моего лица, Мигель лишь тихо вздохнул.
«Как твоё имя?» – устало обратился он к чертёнку.
Прижав удлинённые мохнатые уши к голове, тот затравленно то ли прохрипел, то ли пропищал, заикаясь: «Лл-лехи.. Лехиа.. Лехиавед».
Неудивительно, что это далось нечистому с таким-то трудом – имя – это власть. А попасть к чёрному магу в кабалу ему не улыбалось отнюдь. Но иного выбора-то попросту не осталось. Точнее, выбор, в принципе, был, но между веником из полыни и озлившимися родичами.
«Хорошо, – Михаил снова вздохнул, в уме бегло что-то прикинув. – Ты останешься здесь».
Мы с чертёнком синхронно вскинули головы.
«Да вы там одурели что ль?!» – не выдержав, взвился Сеня и за решёткой показалось его угрюмо наморщенное лицо.
Однако чертёнок на сей раз не удостоил домового вниманием, видно, осознав, что тут всё решает не он, а лишь зачарованно глядел на молодого мага, всё так же испуганно прижимая уши, будто перепуганный щенок.
Раз уж ситуация разрешилась, пускай и таким странным образом, я неторопливо опустил заложника на пол и разжал пальцы. Недоверчиво покосившись на меня, он тут же юркнул под стол, забившись поглубже, так, что выглядывала лишь мелко дрожащая кисточка на хвосте, до невозможности облезлая, будто обкусанная. Заметив эту небольшую деталь, я подумал, что фокусничает наш гость уже не впервые, и пожинает плоды своего фокусничества тоже.
Из-под стола тем временем донеслось нервное чавканье – чертёнок зализывал изувеченную руку.
Глава
VI
. Дела семейные.
В глубине вентиляционной шахты недовольно возился Сеня, никак не желая возвращаться домой, в родные свои пенаты, и притом бормотал что-то про полынную настойку, по всему судя, надеясь, что мы, в конце-то концов, одумаемся и не станем, как он выразился, «разводить тута зоопарк». Пожалуй, мы уже его развели, – мысленно оглядел я дивную панораму. Паноптикум, не иначе. Как же нам всем повезло, что у Михаила просто сказочное терпение.
Размышляя об этом, я медленно перевёл взор на холодное стекло в оконном проёме, отделяющее прожорливый ночной мрак от хлипкого покоя бетонных стен, которые разве что условно поддерживали этот камерный мир. Что-то неуловимо переменилось, да только я не сразу сообразил, что, с замиранием читая в чертах собственного лица, того лица, что я, кажется, носил когда-то в другой жизни, своё прошлое. Бликующая поверхность равнодушно отражала слабые отсветы уличных огней, беспомощно и безвозвратно утопающие в тёмной бездне моих глаз. Ну глаза эти вот уж действительно не походили на людские ничуть, и говорить нечего. Лишённые равно белка и зрачков, чёрные целиком и полностью, они производили довольно-таки неоднозначное впечатление, ведь весь мой облик в целом можно было бы назвать антропоморфным, с некоторыми, так скажем, специфическими особенностями.
Разглядывая себя, я не без усмешки подумал, что напоминаю, скорее, старательно загримированного мима, чудака в странном наряде, нежели пришельца из иного мира. Ни тебе скользких щупалец, ни уродливых наростов. Острых рогов и сияющих крыл не наблюдалось тоже. Хотя крылья бы не помешали, пожалуй. Белые кожные покровы с лёгким муаром тёмного серебра больше походили на мрамор, нежели на человеческую плоть. Волосы того же цвета застыли длинными иглами, формируя на моей голове довольно незаурядную причёску. Будто лучи оцепеневшей звезды, сорвавшейся вниз и вмерзшей в лёд. Но мне совершенно не хотелось избавляться от такой неудобной детали. Пускай мой статус инкогнито худо-бедно ещё стерёг прошитый в моей информационной матрице защитный алгоритм, иногда и он, казалось, непогрешимый, начал давать сбои. Вот так увидит кто, без маскарадной маски, шуму поди будет…
А что до собственной врождённой похожести на людей… Подумаешь: в этом и других мирах обитало великое множество всевозможных существ. И, хотя число вариантов было чуть ли не бесконечным, не исключались повторы. Вероятности зачастую непредсказуемы. Я старательно убеждал себя, будто то, что мы оказались сродни людям или люди сродни нам – всего лишь игра этих вот самых вероятностей. Чистая математика, не более. Да, кроме того, внешнее сходство, случайное подобие, вовсе не означало тождественность внутреннего содержания.
К примеру, у меня не было сердца. Такое вот небольшое уточнение.
Как, впрочем, лёгких, печени, да и в принципе каких бы то ни было жизнеопределяющих систем человеческого организма. Моё тело, в отличие от людского, являлось вполне себе самодостаточным, с внушительным запасом прочности и гибкости в придачу, так, что его состояние практически не зависело от внешних условий. Вот тоже странно: мир по винтикам разбирал, а себя как-то не удосужился… Если не углубляться, то в наличии имелось лишь нечто среднее между системой кровоснабжения и нервной системой. Только эта замкнутая сеть была куда более разветвлённой, нежели кровеносные сосуды или нервные волокна, и вместо крови содержала в себе универсальный носитель. Уникальный медиатор. Эфир, передающий информацию быстрее любого нервного импульса, что обеспечивало мгновенный отклик, без задержки на модуляцию и приём сигнала. Я весь был сплошь приёмником и модулятором, не имея для того выделенного центра, каковым является человеческий мозг. Но, как было установлено законами природы, на физическом уровне сверхпроводимость и постоянство настройки неосуществимы без холода, дабы низвести энтропийные эффекты. Потому я был холоден чрезвычайно. Лишь тонкая граница моей кожи защищала окружающий мир, полный тепла и движения, от ледяного пространства внутри, будучи на деле не просто волокном, тонкой мелованной бумагой, а нешуточным и почти непроницаемым барьером. Оставалась лишь небольшая разница температур. Впрочем, Мигеля не интересовала анатомия, его занимал исключительно мой разум, способный добыть что угодно и откуда угодно, если направить его должным образом.
Пока я раздумывал о своём, в который уж раз к ряду выпав из реальности, мой ученик заварил себе травяной чай, тихонько переговариваясь о чём-то с чертёнком, который по-прежнему сидел под столом. Горелой шестью больше не пахло. И лапу или руку.. не знаю, как лучше, он зализывать перестал.
Я прислушался. Кажется, беседа шла о семейных делах нового постояльца.
«..И..и.. мамку утащил, схарчить… А..а.. батьку.. того приходской поп извёл.. с век тому буде.. совсем-совсем извёл.. вот…» – чертёнок всхлипнул.
«И поделом», – глухо донеслось из-за решётки под потолком.
«Сирота, я сирота!..» – проигнорировав недружелюбный выпад хатника, хрипло запричитал чертёнок, видно, пытаясь разжалобить молодого мага.
Ну такие приёмчики на Мигеля не действовали отнюдь.
Выслушав эту трогательную историю, он ровно проговорил: «Раз так, оставайся покамест на испытательный срок, Лёлик. Но если что, я тебя предупредил».
Из-под стола донеслось согласное хрюканье.
А из вентиляции сей же час послышалось: «Тьфу, ироды!» И недовольное удаляющееся шебаршение.
Кажется, домовой, так и не добившись тут своей правды, отправился восвояси. Я же в свой черёд подумал о том, что с именем мне очень даже повезло: я, по крайней мере, не Лёлик… Хотя какая мне, в общем-то, разница?
Глава