Некого тебе около подбородка ласкать,
Некого тебе на ночь баюкать,
Некому языком люлюкать.
Детей у тебя что-то не получается,
Без потомства ты останешься.
Вверх посмотришь ты – не улыбаешься,
Вниз посмотришь ты – не смеешься.
Взяла она серебряную чашу в руку. —
Осчастливлю, – говорит, – своего внука,
Ты исполни, – говорит, – поручение наше,
Передай Гэсэру мою чашу.
Чашу бабушки своей Гурмэ-Манзан
Гэсэр, конечно, сразу узнал.
Значит, старец есть старец честный,
Осторожность его исчезла.
На Бэльгэна коня он садится,
Поскорее домой стремится.
Чтоб Урмай-Гоохон с собой взять
И сюда прискакать опять.
В это время
Урмай-Гоохон глядит в окошко,
Похожая на красное солнышко.
– Ты, послушай,—
Говорит Гэсэр Урмай-Гоохон,—
Оказывается, был правдив твой сон,
С этим старцем, который тебе приснился,
В храме будучи, я объяснился.
На подставке, на возвышении
Восседает он без движенья,
От одежд испуская сиянье,
Восседает он, как изваянье.
А в руках своих держит чашу,
Что прислала бабушка наша,
Наша мудрая бабушка Гурмэ-Манзан.
Эту чашу серебряную я сразу узнал.
Хочет бабушка нас с тобой благословить,
Хочет бабушка нас детьми одарить.
Без потомства мы остаться боимся,
Поедем же с тобой во дворец помолиться.
Мы высокому небу помолимся,
И святому белому мы поклонимся.
Попросим мы у белого старика
Сынка.
Поехал Гэсэр ко дворцу с женою,
Кости его разогрелись, ноют,
Кровь его разгорячилась сильно,
Хочется ему сына.
Въезжают они в страну печальную,
В землю зноем всю спаленную.
Видят – гора стоит песчаная,
А склон у горы зеленый.
У этого зеленого склона
Дворец, крыльцо со ступенями,
Весь сияет он чистым золотом,
Весь сверкает дорогими каменьями.
На подвеске ли с неба храм спускается,
На подпорке ли с земли поднимается.
Входят они в золоченый храм,
Старца белого видят там.
Молятся они перед ним, каются,
Головами пола касаются.
Молится Урмай-Гоохон без лени,
На округло-прекрасные встав колени,
Молится и Абай Гэсэр усердно
Старцу белому, милосердному.
В это время черт притворившийся,
В старца белого превратившийся,
Хитрый Черный Лобсоголдой
Поднял чашу правой рукой.
– Тебя, – говорит, – как сына я люблю,
– Тебя, – говорит, – я чашей благословлю.
Гэсэр от этих слов встрепенулся
И к старцу белому лицом обернулся.
После этого,
Не тратя уж лишних слов,
Тот метнул свою чашу Гэсэру в лоб.
Заколдованной чаша та была,
Упал Гэсэр и превратился в осла.
Старец
Вместо Гэсэра, молитву творящего,
Увидел осла на полу лежащего.
От великой радости задрожал,
К ослу лежащему подбежал.
Пока этот осел на ноги не встал,
Пока этот осел опять Гэсэром не стал,
Он скорее потник на него накинул,
Он скорее седлом его оседлал,
Он скорее узду из-за пазухи вынул
И железной уздой его взнуздал.