Он потом свой стан затянул
Кушаком извитым, прославленным,
Серебром и златом оправленным.
Он кольчугу надел и щит —
Ничего их не устрашит:
Ни равнин дожди многодневные,
Ни дружин вожди многогневные!
Он соболью шапку надел,
Что казалась огромной копной,
Кисть была словно холм травяной
И дрожала от ветра дорог.
Нацепил он на правый бок
Закаленный булатный меч,
Сотворенный для ратных встреч:
Он на восемьдесят шагов
Удлинялся при виде врагов
Иль сжимался на восемь шагов,
И при этом он был таков:
Острие – хитрей колдуна,
На ребре видны письмена.
Он привесил налучник стальной
Шириною в простор степной,
Нацепил он колчан, шириной
Равный узкой долине речной.
Он упрятал в налучник свой
Желтоцветный лук боевой
С крепкой шелковой тетивой,
С завитками из козьих рогов
И опасный для грозных врагов.
«Все готово, – подумал Хурмас, —
В путь-дорогу пора в добрый час».
Он выходит на двор, величавый
Повелитель небесной державы.
Открывает хангайскую дверь
Из чистейшего перламутра,
Без соринки, светлый, как утро,
Позади оставляет порог —
Белоснежный мрамор Хангая,
И по лестнице из серебра,
Ни ступеньки не пропуская,
Он спускается со двора.
А попробовали б спуститься
Жеребенок и кобылица!
А пошли бы за смельчаком
Кобылица да с лончаком!
Подошел он к серебряным кольям,
Где стоял на привязи конь,
Наслаждаясь небесным раздольем.
Хан-Хурмас погладил гнедого,
Приласкал коня удалого.
Взял он повод в левую руку,
Взял он плетку в правую руку,
Быстро ноги вдел в стремена,
На гнедого вскочил скакуна
И уселся крепко в седло
Из якутского серебра,
Возвышаясь, точно гора.
Круг проделал он, повторяя
Светлый солнечный круговорот,
И, как вихрь, помчался вперед —
Только пыль взметнулась густая,
Только шапки высокая кисть
Трепетала нитями алыми,
Развевалась над серыми скалами.
Путь Хурмаса давно ли начат,
Долго ль, коротко ль едет-скачет,
А до северной стороны,
Где паслись стада-табуны,
Доскакал властелин страны.
Оказался несметным скот,
Лошадям был потерян счет,
И китаец белобородый
Охранял овец и коней
Наилучшей, ценной породы.
Поздоровался с ним Хурмас,
И, насколько хватал его глаз,
Он увидел стада-табуны:
Овцы тучны, а кони сильны,
Не убавились овцы в числе,
Не убавились кони в числе,
Стало больше их, стали крупней.
И решил небожитель Хурмас:
«Напою овец и коней».
И к великой реке тогда,
Где черна, кипуча вода,
Он погнал табуны-стада.
То покрикивал криком тонким,
То покрикивал криком звонким,
То покрикивал громко, в голос,
И от криков степь раскололась
Под ягненком и жеребенком!
Он пригнал бесчисленный скот
К необъятной черной реке.
Стадо, вырвавшееся вперед,