В третью стражу. Техника игры в блинчики

«Интересно, кто это? Вот незадача, не помню я тогдашний цвет Красной Армии в лицо, разве что покойного Тухачевского, троих лысых и одного усатого[23]. Впрочем, и тех – смутно. Так… Невысокий, лицо круглое, смуглая кожа, прямой нос, усы щеточкой, будто приклеены над тонкими губами. Конечно! Тем более что комкор здесь может находиться только один – командир Отдельного экспедиционного корпуса, Урицкий Семен Петрович, а вот командарм… Кого же он мне так напоминает?»

Странно, но больше всего командарм был похож на Бармалея. Нет, не того, что сыгран Быковым в «Айболите-66», а мультяшного, озвученного когда-то в будущем Семеном Фарадой. Было в этом военном что-то этакое, «кровожадно-беспощадное», в повороте головы, позе, зычном голосе. И сама собой зазвучала в сознании Степана незатейливая песенка из еще не нарисованного мультфильма.

«Маленькие дети, ни за что на свете, не ходите в Африку гулять…»

Однако долго ломать голову над загадкой личности красного генерала Матвееву не пришлось. Помощь пришла, как обычно, «откуда не ждали». Неподалеку от матвеевского «форда» кто-то невидимый, но судя по тону – командир, запыхавшись, шепотом отчитывал подчиненного. Но таким шепотом, что не услышать его мог только глухой. К тому же крепко спящий.

– Пасынков, лось слеподырый, ты видишь, куда несешься? Стоять! Смирно! Ты что, совсем с нарезки слетел, через площадь с помойным бачком прешься? Там сам товарищ командарм Дыбенко приехал, а тут, нате вам: «Здравствуйте, я красноармеец Пасынков, дежурный по кухне, очистки с объедками несу…» Тьфу! – говоривший смачно сплюнул. – Ослоп ненадобный! Вдоль заборчика давай, в обход, задами-огородами. Да смотри, бачок не урони, дятел шестипалый! Рысью, пшел!

В ответ прозвучало лишь сдавленное подобие испуганного писка: «Есть, товарищ старшина! Виноват, товарищ старшина!»

И удаляющийся топот с вплетающимся цоканьем металлических набоек по брусчатке, как финальный аккорд сценки: «Общение старшего по званию с рядовым составом». Степану стоило больших усилий не улыбнуться и не дать повода заподозрить, что русская речь ему знакома. Хотя, конечно, по мимике, интонациям и жестам – сцена вполне интернациональна.

Сохраняя идеально отстраненный вид, он продолжал наблюдать за ритуалом приветствия, раскручивающимся словно сложный средневековый танец, в исполнении как минимум десятка мужчин в военной форме. Со стороны могло показаться, что интерес Матвеева к происходящему – чисто этнографический.

«Как же, как же, знаем! Большой белый джентльмен смотрит на пляски дикарей, желающих выглядеть похожими на настоящих людей, – самообладание, полностью вернувшееся к Степану вместе с чувством юмора, заставило мир заиграть новыми красками. Обморок на дороге представлялся уже чем-то далеким, случившимся в другой жизни и, возможно даже, не с ним. – Ни у кого вокруг не должно возникнуть и тени сомнения в моем аристократизме и врожденной «английскости». О, наш бравый командир возвращается, и в каком темпе – только что фуражку на бегу не теряет!»

Вернувшийся к машине – и в самом деле чуть не рысью – капитан быстро сел за руль и только тогда достал из кармана галифе носовой платок, снял фуражку и, со вздохом облегчения, отер пот со лба.

– Так, – сказал он сержантам. – Сейчас подъедем к воротам, машину загоним во двор и передадим британского писаку здешним особистам. Еле договорился. Пусть теперь у них голова болит за этого обморочного.

Во внутреннем дворе дома – просторном и украшенном небольшим пересохшим фонтаном с чашей, заполненной нанесенным неведомо откуда мусором, – Матвеева наконец-то выпустили из машины. Он вышел на подгибающихся, затекших от долгой неподвижности ногах, стараясь держаться максимально прямо. Земля неприятно холодила босые подошвы, легкий ветерок в тени стен пронизывал тело, прикрытое лишь шелковым бельем.

Встречали их трое: коренастый, весь какой-то угловато-квадратный лейтенант с красным обветренным лицом, и двое рядовых – средне-обычных во всех внешних приметах и похожих до неразличимости. Покончив с формальностями, вылившимися в передачу документов Гринвуда «принимающей стороне» и подписание нескольких бумаг, извлеченных лейтенантом из планшета, командиры взялись было прощаться, не обращая внимания на дрожащего от холода Степана. Ему пришлось обратить на себя внимание единственно доступным в его положении способом – подать голос. С крайне недовольными и где-то даже возмущенными интонациями.

– Господин офицер, я уверен, что вы понимаете по-английски, хоть и делаете вид, что не знаете языка. Прикажите своим людям вернуть мне одежду и обувь, – голос Матвеева, уверенный и тве рдый, настолько контрастировал с его нынешним видом, что капитан улыбнулся.

– Герасимов, достань из багажника костюм задержанного, и ботинки не забудь. Отдай… Как фамилия, боец? – обратился он к ближайшему к нему рядовому.

– Егорычев, тащ капитан!

– Вот Егорычеву и отдай, пока господин журналист совсем не посинел тут. А то простынет еще, не дай… хм… случай, – подождав исполнения приказа, капитан поднес руку к козырьку фуражки. – Ну, теперь уж точно до свидания, товарищи!

Три сигареты, выкуренные подряд и на пустой желудок, оставили только гадкое ощущение на языке, да легкое головокружение. Матвеев прилег на кровать не снимая ботинок, что противоречило его прошлым привычкам, но было вполне в духе эпохи и обстоятельств.

«И долго они меня здесь мариновать будут? Черт его знает! Хорошо, пока им не до меня. Судя по всему, командарм Бармалей приехал с инспекцией, и пока она не закончится, беспокоить меня не станут. Разве что кто-нибудь из московских гостей вспомнит о подобранном на дороге подозрительном английском журналисте».

Созерцание висящего слоями табачного дыма, как ни странно, успокаивало. Неподвижные сизые «туманы» постепенно истаивали в прохладном воздухе, оставляя после себя лишь прогорклый запах окурков. Философски наблюдая «за процессом», Степан не заметил, как задремал.

Ему снились пологие холмы, поросшие вереском, и мощенная булыжником дорога, и он на велосипеде – пытается поспеть за скачущей верхом леди Фионой. Но как только он ее нагоняет, лошадь ускоряет бег, и дистанция вновь увеличивается. И так раз за разом. Безнадежное преследование…

Безнадежное преследование прервал громкий стук в дверь.

«Странно, – подумал Матвеев, просыпаясь. – С каких это пор стало принято стучаться в камеру? Или кто-то ошибся дверью? А как же тогда часовые? – вставать с постели очень не хотелось. Накопившаяся усталость от не самого лучшего в его жизни дня, проведенного к тому же на голодный желудок, не располагала к резким движениям. – Кому положено – того пропустят. Заодно и посмотрим, кого фейри принесли».

Дверь распахнулась, в комнату порывисто вошел невысокий, темноволосый человек в больших круглых очках, несколько криво сидевших на крупном носу. Поправив очки, он прищурился, разглядывая лежащего на кровати Степана.

– Да, товарищ лейтенант, – произнес вошедший, обращаясь к кому-то стоящему за дверью, – я подтверждаю личность этого господина. Это действительно корреспондент «Дэйли мейл» Майкл Мэтью Гринвуд. Только не понимаю, какого черта его сюда принесло? Одного, к линии фронта? – еще раз поправив очки, человек приблизился к Матвееву и протянул руку для приветствия. – Здравствуйте, господин Гринвуд!

– Не сказать, что я безумно рад вас видеть, тезка, но, кажется, я просил вас называть меня по имени? Помните, когда мы вместе еле успокоили разбушевавшегося бородача? – Степан, отвечая на приветствие «гостя» крепким рукопожатием, сел на постели. – Кстати, не здесь ли наш общий друг Эрни… а, Михаил Ефимович?

– Вот теперь узнаю продажного буржуазного писаку! Не можете вы, англичане, без подковырок. Товарищ Эрнест приехать не смог: утверждал, что занят, – сказав это, Кольцов облегченно рассмеялся. Видимо, ситуация с опознанием поставила его в неловкое положение. Но неожиданно лицо его вновь приняло серьезное выражение. Нервно поправив тонкий узел галстука, еле заметный между воротником рубашки и вязаным жилетом, он продолжил: – От лица советского представительства и военного командования, я уполномочен принести вам, сэр, извинения и уверения в случайности произошедшего… – закончив с официальной частью, корреспондент «Правды» в Испании вновь перешел на дружеский тон: – И вообще, Майкл, ты что, не мог выбрать другого сопровождающего? Бывший жандарм чуть не утянул тебя за собой на тот свет.

В ответ Матвеев только обреченно махнул рукой.

– Извинения, они, конечно, весьма кстати, а как насчет хорошего куска мяса с обильным и разнообразным гарниром? И от стакана чего-нибудь более крепкого, нежели вода, я бы тоже не отказался. И не говори мне, что ваши солдаты согреваются исключительно чтением Уставов или, ха-ха-ха, «Капитала»…

– Все тебе будет, друг Майкл, – и стол и дом. Пойдем из этой душегубки. Накурил-то – и за неделю не проветрится!

Следующие несколько часов слились для Матвеева в сплошную череду приветствий, извинений и сочувствий, перемежаемую едой из полевой кухни – съедобно, но не изысканно – слегка приправленной бутылкой московской водки, которую ему, точнее – Гринвуду, презентовал от всей души кто-то из советских. И постоянного, не отпускающего ощущения чужого взгляда на затылке. Степану стоило больших усилий, чтобы не обернуться, не спугнуть, не показать тем, кто за ним наблюдает, что он чувствует это обостренное внимание. Пришлось прикинуться подчеркнуто беззаботным, но ровно настолько, насколько способен на «беззаботность» уставший и перенервничавший человек.

«Удивительно, откуда здесь столько штатских? Корреспонденты, играющие в шпионов, шпионы, изображающие корреспондентов, какие-то личности в полувоенных френчах, чей плохой русский язык компенсируется столь же плохим немецким или французским. Люди, чья партийная принадлежность написана крупными буквами на лбу, вне зависимости от стоимости костюма, – Степан, слегка поплывший от избытка впечатлений и переживаний прошедшего дня, наложившихся на легкое опьянение, сидел в кресле, в отведенной ему – и еще нескольким товарищам – для ночлега комнате. Соседи пока не вернулись, и Матвеев пользовался свободным одиночеством для осмысления происходящего и попыток построить план действий, исходя из сложившейся обстановки. – По некоторым признакам, готовится новое наступление, иначе отчего вся эта малопонятная суета вокруг инспекционной поездки Дыбенко? Столько желающих стать причастными к чужому успеху, собранных в одном месте, – не к добру».

Рука привычно потянулась к портсигару, курить и не хотелось, но нужно выдержать обыденный ритуал размышления, обильно приправив мысли никотином и… А вот с «и», то есть с кофе, все было сложно, настолько, что его просто не было. Совсем. Вздохнув, Степан достал из внутреннего кармана фляжку, куда перелил незадолго до этого остатки подаренной водки, отвинтил крышку и сделал длинный глоток. Теплый алкоголь обжег нёбо, огненным комком прорвался сквозь пищевод и лопнул в желудке горячей волной.

«Лучше сделать вид, будто джентльмена «накрыло» посттравматическим синдромом, причем с такой силой, что сорвало «с нарезки» и заставило пить в одиночку, – выработанная линия поведения казалась Матвееву самой естественной в сложившейся ситуации. – Иначе не отстанут. По крайней мере, сегодня будем играть в пьянку на нервной почве, – закурил, поискал глазами пепельницу, не нашел и решил использовать вместо нее стоявшее на столе блюдце. Судя по следам пепла, он был не оригинален в таком решении. – Ну, за чудесное спасение!»

Через сорок минут, с заметным трудом координируя движения, Степан разулся, снял пиджак, брюки и, укрывшись колючим и тонким солдатским одеялом, провалился в алкогольное забытье. Лишь где-то на грани сознания крутилось нечто полузабытое, из детской книжки, которую профессор Матвеев читал перед сном внучке: «Вы, охотнички, скачите, меня, зайку, не ищите! Я не ваш, я ушел…»

Пробуждение было внезапным и не очень приятным: переполненный мочевой пузырь звал принять участие в круговороте воды в природе. Выйдя в коридор, ведущий на галерею внутреннего двора, Степан услышал… Нет, скорее почувствовал – на грани восприятия – обрывки какого-то разговора, говорили у лестницы во двор. Сделав еще несколько шагов, но стараясь при этом оставаться в тени, Матвеев прислушался.

В другой ситуации это была бы беседа на повышенных тонах, но здесь – собеседники старались не выйти за рамки шепота, при этом буквально орали друг на друга. Тема полностью оправдывала эту странность.

– …товарищ командарм, вы не понимаете специфики испанского театра военных действий…

– …и понимать не хочу! Театралы, мать вашу! Сколько дней уже не можете взять город? Прекрасно знаете о недостатке живой силы у противника и телитесь не пойми от чего…

– …нет, товарищ командарм! Я не отдам такого приказа до подхода дополнительных частей… испанских товарищей. Я без пехотного сопровождения в Саламанку не полезу!

– …нет, комкор, это ты меня не понял, есть мнение, что ты хочешь развалить боевую работу и здесь…

– …данные разведки считаю неполными и требующими подтверждения. Без пехотного сопровождения и авиационной поддержки не пойду…

– …жизнь твоя зависит от моего рапорта, а не только карьера, комкор. Да, есть такая тен-ден-ци-я… ты что, до сих пор не понял, что не просто так у нас начали врагов народа искать? Хочешь во враги, комкор?

– …и все равно, не подпишу я такого приказа, а ваш план операции считаю авантюрой…

– …так что подпишешь ты приказ. Прямо сейчас и подпишешь. Никуда не денешься. Про сознательность напоминать тебе не буду – не мальчик. Помни, что победителей – не судят. А ты просто обязан победить, или думаешь, тебя зря сюда отправили, с теплого-то места?

Шепот то усиливался, то уходил за грань слышимости, но и так было понятно, что командарм Дыбенко бесцеремонно «нагибал» комкора Урицкого аргументами не для свидетелей из числа подчиненных. И, похоже, это ему удавалось. Сопротивление командующего Экспедиционным корпусом слабело с каждой новой репликой, с каждым упоминанием о возможных для него лично последствиях затягивания операции по взятию Саламанки. «Добили» Урицкого простые доводы:

– …птичка одна напела мне, что Вышинский, блядь прокурорская, затребовал из кадров справки по некоторым товарищам. И по тебе. Думаешь, зря я тут перед тобой про врагов народа распинаюсь? И ревтрибуналом тебя, как молокососа последнего, стращаю?

– …тогда я сам в атаку пойду, вместе с Павловым. У меня иного выхода не остается, если все, что вы говорите – правда…

Терпеть «зов природы» становилось все труднее, и, как только Урицкий и Дыбенко спустились с галереи во двор, Степан стремительной тенью метнулся к спасительной уборной.

«Только бы успеть, и наплевать на этих милитаристов, – думал он на бегу, – все равно до утра ничего не изменится».

Вернувшись к себе, Степан заснул практически сразу же, отогнав посторонние мысли. Остаток ночи прошел спокойно – без внезапных побудок и тревожащих сновидений.

Проснувшись на следующий день ближе к полудню, с удивительно ясной, звенящей, головой, Матвеев не застал никого из «соседей», об их существовании и ночлеге говорили только косвенные приметы. Наскоро умывшись и побрившись во дворе, – где нашелся чистый таз, два кувшина еще теплой воды и зеркало, – он отправился на поиски пропитания и новостей.

Кольцова удалось обнаружить только после четырех или пяти столкновений с часовыми, вежливо, но непреклонно преграждавшими «подозрительному типу гражданской наружности» путь в разные коридоры и помещения огромного, как оказалось, дома. Общего языка с красноармейцами найти не удалось, что и неудивительно. Даже если они и понимали какой-то язык кроме русского, то упорно в этом не признавались.

Товарищ Михаил вид имел озабоченный и даже несколько удрученный. Рассеянно поприветствовав Гринвуда, он, вопреки обыкновению, достаточно плоско пошутил о традициях сна до полудня, более присущих русским барам, нежели спортивным и подтянутым британским джентльменам. Степан притворился, что шутки не понял, и вполне серьезно попросил объяснить недоступный его все еще сонному разуму русский юмор. В ответ Кольцов поначалу хотел просто отмахнуться, но спохватившись, извинился и признал шутку неудачной.

Не желая затягивать игру в непонимание и слепоту, Матвеев наконец-то «обратил внимание» на странное состояние советского «собрата по перу», поинтересовавшись, что же такое гложет «дорогого Михаила» в столь ранний час.

– Мне кажется, сейчас вы походите на моего младшего кузена, которого старшие мальчики не взяли с собой на рыбалку, – с улыбкой резюмировал Степан и по тому, как скривился собеседник, понял, что попал в цель с первого выстрела.

– Дело в том, тезка, что как раз сейчас наши доблестные бойцы уже должны идти на штурм Саламанки…

Примечания