В третью стражу. Техника игры в блинчики

– Так вы не из… – по-видимому, полковник хотел сказать «этих», но удержался. В 1936 году многие стали уже более осмотрительными, чем в тридцать третьем или тридцать четвертом.

– Я пишу для «Берлинер тагеблатт» и «Франкфуртер цайтунг», – не меняя выражения лица, объяснил Олег.

– Работаете на евреев? – усмехнулся – не без горечи, как заметил Баст – пруссак.

– Кто бы говорил о евреях, – парировал Шаунбург. – Ходят слухи, что этот ваш Вильберг сам мишлингер[14].

– Оставьте Гельмута в покое, – поморщился Грабман. – Он отличный командир.

– Это как-то связано? – заинтересованно прищурился Баст.

– Прозит! – предложил понятливый испанец, поспешивший вывести их беседу из опасного тупика.

– Прозит, – с явным облегчением поддержал тост полковник.

– Прозит, – не стал спорить Шаунбург.

Выпили. Закусили, в неловком молчании перемалывая челюстями нежную телятину, тушенную с мятой и пряностями.

– Как считаете, Себастиан, – спросил, наконец, испанец. – Снова начинается кризис?

Ну, конечно, он имел в виду череду девальваций, как раз прокатившихся по Европе. 2 октября Франция девальвирует франк, а сегодня с утра – если верить газете, попавшейся на глаза Шаунбургу по дороге в ресторан, тот же финт проделала со своей лирой Италия. История обещала быть…

– А он разве уже закончился? – удивленно поднял бровь Баст.

Когда подали коньяк и кофе, собеседники уже порядком «разогрелись», но трое из троих умели держать и более крепкие удары природы. Внешне все выглядели вполне вменяемыми, но тема разговора стремительно скатывалась в бред.

– Я уверен, что это хитрый трюк коммунистов! – заявил испанский пилот, проглотив очередную порцию великолепного французского коньяка. – Где Троцкий, там революция. Москва пытается отвлечь наше внимание! В конце концов, мы-то знаем: здесь, в Испании, коммунисты и поумовцы входят в одно правительство…

– Начитались «Фелькишер Беобахтер»? – усмехнулся Олег.

– А кого читаете вы? – поинтересовался оберст, разливая коньяк по рюмкам.

– О, – улыбнулся Олег. – Во-первых, я пишу, а не читаю, а во-вторых, когда мне все-таки приходит охота узнать чужое мнение, я читаю и правых и левых. А один мой знакомый перевел мне полемику, возникшую по поводу процесса[15] между двумя русскими эмигрантскими газетами. Одна, кажется, называется «Возрождение», а вторая – небезызвестный «Социалистический вестник».

Баст прервал на мгновение рассказ, чтобы закурить, и стал неспешно излагать суть конфликта, сводившегося к тому, что в «Возрождении» искренне злорадствовали, ведь в Москве осудили бывших вождей революции и гражданской войны, а меньшевики из «Социалистического вестника» укоряли белогвардейцев за нехристианский образ мыслей, притом, что большевики были и их противниками. И не только идеологическими, если вспомнить недавнюю историю.

– Такова жизнь, – резюмировал свой рассказ Олег. – Таковы причуды истории.

– Что, серьезно? – почти трезво посмотрел на Ицковича немец.

– Я не шучу! – Олег несколько переигрывал свое опьянение, но здесь лучше пережать, чем недожать.

Однако, как оказалось, оберст «смотрел» на него не просто так. Не успел испанский капитан отлучиться из-за стола, чтобы «помыть руки», как разговор принял совсем другой оборот.

– А знаете, Баст, – на «ты» они еще не перешли, но определенной степени «доверительности» достигли, – я вас все-таки вспомнил. Все время думал, где бы это я мог вас раньше видеть, а потом, раз, и вспомнил.

Судя по тону и легкой улыбке, тронувшей губы Грабмана, а еще потому, когда именно он затеял этот разговор, оберсту, и в самом деле, было что вспомнить.

– Поделитесь? – поинтересовался Олег, закуривая очередную сигарету. – Или так и будете интриговать?

– Поделюсь, – усмехнулся полковник и тоже взял сигарету. – Я видел вас на приеме в министерстве пропаганды…

– Ну, я же журналист, – пожал плечами Ицкович.

– Журналист, – кивнул Грабман. – Я стоял у стола с закусками, когда вы «выдернули» из нашей компании Вальтера Шелленберга. Помните?

– Помню, – теперь Олег тоже вспомнил. Оставалось, впрочем, неясно, сколько и чего видел тогда оберст, и знал ли он всех тех людей в лицо.

– Я знаю, где служит Вальтер, – осторожно начал полковник. – И как мне показалось, вы разговаривали с ним не как журналист – не тот тон – но и не как подчиненный. Понимаете?

– Вы наблюдательны, – улыбнулся Олег.

– Я истребитель, – пожал плечами летчик. – А до того, как подойти к нашей компании, вы вполне по-свойски беседовали едва ли не со всем руководством Службы безопасности.

– Испугались? – прищурился Олег.

А что ему, собственно, еще оставалось делать? Ясно, что инкогнито благополучно пошло «по борозде», так хоть лицо не потерять.

– А чего мне бояться? – совершенно спокойно спросил полковник. – Я всегда голосовал за социалистов, но вы ведь тоже социалисты, не так ли?

– О, да! – расплылся в улыбке фон Шаунбург. – Мы – социалисты…

Хроника событий

6 октября 1936 года: Конференция Лейбористской партии Великобритании отклоняет предложение об объединении с Коммунистической партией.

10 октября 1936 года: в Австрии канцлер Курт Шушниг включает структуры хаймвера (фашистская милиция) в состав Отечественного фронта, как отдельные боевые отряды.

12 октября 1936 года: в Великобритании лидер Британского союза фашистов Освальд Мосли возглавляет антиеврейский марш по Майл-Энд-роуд (район Лондона, в котором живут преимущественно евреи).

20 октября 1936 год: в Германии вышел на экраны фильм «Триумф воли«(Triumph des Willens), режисер Лени Рифеншталь.

1 ноября 1936 года: после визита итальянского министра иностранных дел Чиано в Берлин премьер-министр Италии Бенито Муссолини объявляет о создании оси Рим – Берлин.

11 ноября 1936 года: Германия и Италия объявляют о признании правительства генерала Санхурхо единственным законным в Испании. В Мадриде разгромлены германское и итальянское посольства.

15 ноября 1936 года: австрийский канцлер Курт Шушниг встречается в Венеции с итальянским премьер-министром Бенито Муссолини.

16 ноября 1936 года: в Великобритании король Эдуард VIII официально объявляет о своем намерении жениться на Уоллис Симпсон, гражданке США, разведенной. Премьер-министр Болдуин предостерегает короля о том, что этот брак будет вызовом общественному мнению и ляжет пятном на престиж правящей династии.

25 ноября 1936 года: подписание представителями Германии и Японии «Антикоминтерновского пакта».

Конец ноября 1936 года: формирование первой бригады «Дер Нойе фрайкор» (немецкого добровольческого корпуса) и итальянского добровольческого корпуса, который состоял из четырех дивизий: «Отважная», «Темное пламя», «Черные стрелы» и «Божья воля», и их отправка в Испанию.

2. Ольга, Париж, Французская республика, 26 ноября 1936 года

«Сны о России» перестали ей сниться почти сразу. Дней сколько-то после «перехода» – так она называла то, что произошло с ней в новогоднюю ночь 2010 года, – они к ней приходили: сны, в которых она снова была Ольгой Ремизовой. Снились, заставляя Кайзерину Альбедиль-Николову просыпаться в холодном поту, а потом перестали. Как отрезало. И вот уже почти год они не тревожили ее успокоившуюся наконец душу. Прошлое выцвело и поблекло, став похожим на старые черно-белые фотографии, и отступило прочь. Память осталась, эмоции выдохлись. Однако сегодня… Пожалуй, это был Биариц… Набережная, пляж, океанский прибой… Оркестр. Играли Штрауса-сына… Веранда… Столики под белоснежными, до хруста накрахмаленными скатертями… Ресторан? Хрустальный бокал с шампанским в руке, и курящий сигару Баст напротив… А потом в этот нормальный сон вошел Алик Затуранский в вельветовых обвисших на заднице штанах и фланелевой ковбойке… Алик здесь? Зачем?

Ольга проснулась оттого, что стул под ней вдруг исчез, и она полетела в пропасть. Проснулась. Сердце колотилось в груди, как ополоумевшее, и пот выступил на висках.

«Зачем…?»

Зачем что? Но она и сама не знала, о чем спрашивала. Посидела в постели, хватая ртом воздух, потом встала и, как пьяная – ее попросту качало из стороны в сторону, – пошла искать сигареты. Нашла наконец… Она потом еще и рюмку кальвадоса выпила, чтобы окончательно прийти в себя.

Вернуться, вернуть себе душевное равновесие, снова стать самой собой.

В конце концов, ей это удалось. В голове плыл приятный «кальянный» туман, смягчавший очертания предметов и силу разыгравшихся было чувств, но сердце больше не колотило в грудь, словно узник в двери темницы, и мысли выровнялись, приняв несколько философский, размеренный характер.

«Алик…»

Но ей никак не удавалось понять, зачем во сне появился неблизкий приятель ее студенческих лет. Не любовник, даже не друг… В общем-то никто, и вдруг спустя столько лет… Затуранский… Зату… За… З…

«Зборовский! – вспомнила она, и словно бы холодным ветром дунуло в лицо. – Зборовский… Вот же фокус! Как я могла забыть?! Марэк Зборовский… Нет! Не Марэк, а Марк. Точно Марк, и он здесь чуть ли не с начала тридцатых…»

А сон, выходит, оказался не просто так. Это память дурила, а подстегнуло ее заявление Льва Львовича, которое он сделал несколькими днями раньше в газете «Confession». «Я хотел бы заявить здесь во всеуслышание, что обладаю отменным здоровьем и не склонен к депрессии и суициду…»

Седов ей нравился. Высокий, как и его отец, интересный молодой мужчина, охваченный тем замечательным политическим энтузиазмом, почти безумием, какого ни ей, ни Басту испытать было не дано. Они дети другой эпохи, но это не мешало Ольге искренне восхищаться чужим отчаянным горением и той холодной отвагой, с какой человек противостоял одной из самых мощных разведок мира. Его предупреждали, разумеется, да и сам он прекрасно знал, что Париж и его личное окружение буквально нашпигованы агентами НКВД. Именно поэтому сын Троцкого давно уже спрятал свой архив, как он полагал – в надежном месте, и объявил, что для его преждевременной смерти или неожиданного самоубийства нет и не может быть иного объяснения, кроме заговора НКВД. Все всё знали. Приговор не просто «написали на стене», но распубликовали миллионными тиражами газет, представивших публике материалы московского процесса. Седов, как и его отец, был уже не только обвинен, но и приговорен, раз уж последователей отца расстреливали в СССР по приговору суда. А он, Лев Седов, стал, несмотря ни на что, лидером складывающегося как раз сейчас – и именно благодаря его личным усилиям – нового коммунистического интернационала.

«Смешно».

И в самом деле, смешно. Она, законченная антикоммунистка, помогает вождю коммунистического рабочего движения. Но факт оставался фактом, это она предупредила Седова, что в Москве принято принципиальное решение на его физическое устранение. И фамилию Эфрон назвала она. А вот про Марка Зборовского совершенно забыла, а ведь именно ему и предстояло убить Льва Львовича Седова.

«Черт!»

Она совершенно не помнила, когда и как это случится. Отравлен? Зарезан на операционном столе, как Фрунзе? Этих подробностей она или никогда не знала, или забыла за малостью интереса, и теперь ее информация об агенте НКВД могла оказаться уже не актуальной. Что если Седов умирает как раз сейчас, когда она сподобилась, наконец, припомнить еще одну несущественную деталь новейшей истории Европы? Однако не в ее характере – не в нынешнем ее характере – предаваться бесполезным рефлексиям и даже не попытаться сделать сегодня то, что следовало сделать еще вчера. Она приняла душ, выпила чашку остывшего кофе из термоса, – ну не курить же всухую, – и, приведя себя в божеский вид, то есть нормальный, не вызывающий у всех встречных мужчин желания тут же с ней познакомиться, вышла на улицу. Было около семи утра. Рановато для Кейт, да и для ее дела, возможно, слишком рано, и Ольга зашла в какое-то кафе подальше от собственной квартиры, и там уже перекусила и выпила чашку нормального кофе.

К редакции «Бюллетеня оппозиции», помещавшейся в обычной парижской квартире, Ольга подошла в половине девятого.

– Я хотела бы видеть товарища Седова, – сказала она по-французски мужчине, явно выполнявшему здесь функцию охранника. Впрочем, оружия у него, скорее всего, не было. Парижская полиция очень ревниво относилась к попыткам частных лиц и политических партий обзавестись собственными вооруженными отрядами. Но насколько «репрессии» ажанов оказались эффективными, Ольга, разумеется, не знала. Так что высокий крепкий мужчина с внешностью рабочего-металлиста или докера – но откуда, спрашивается, в Париже докеры? – вполне мог быть и до зубов вооруженным. Только Ольги все это не касалось, она не перестреливаться сюда пришла.

Охранник посмотрел на нее так «задумчиво», что у Ольги возникло даже сомнение, говорит ли он по-французски, но он, как тут же выяснилось, говорил.

– Товарищ Седов еще не приходил, – сказал он, – но вы можете поговорить с товарищем Зборовским.

«С товарищем Зборовским… Как мило. Но почему и нет?»

– Да, разумеется, – улыбнулась она. – Это хорошая мысль.

– Здравствуйте… мадемуазель? – протянул ей руку высокий плотный мужчина с рыжеватыми вьющимися волосами и светлыми глазами.

– Мадам, – усмехнулась в ответ Ольга, – но вы, Мордехай, можете звать меня товарищем.

– Мы знакомы? – удивился он, крепко пожимая ей руку.

– Не думаю, – покачала она головой, с подлинным интересом рассматривая внешность «главного куратора Четвертого Интернационала», – но мне рассказывали о вас польские товарищи.

– А, так вы, наверное, из Западного края! – с явным облегчением воскликнул Зборовский. – А я все думаю, что у вас за акцент.

«Ну, что ж, – усмехнулась она мысленно. – Западенка, так западенка, от меня не убудет».

Акцент она себе придумала сама, подслушав как-то разговор двух проституток в дешевом венском кабаке, а вышло даже лучше, чем ожидала.

– Я действительно родом из… впрочем, не важно, я давно уже оттуда уехала.

«Что скажете на это, пан Зборовский?»

– Мне передали, вы хотите видеть Льва Львовича? – спросил Зборовский, широким жестом оставляя в стороне тему, которую не пожелала поддержать незнакомка. Он даже имени ее не спросил…

«Впрочем, может быть, еще спросит?»

– Да, я должна передать ему очень важное сообщение, – спокойно сообщила Ольга, как бы случайно, заменив французское «message» на испанское «mensaje». Сообщение оно и в Африке сообщение, но произношение намекает, ведь так? – Очень, – подчеркнула Ольга. – Лично. От товарищей из ПОУМ.

– Почему не обычным способом? – сразу же насторожился Зборовский.

– Потому что важное, – повторила Ольга. – И личное.

– Как вас…?

– Ольга, – представилась она, не дав Марку Зборовскому завершить свой вопрос. – Я не русская. Меня послал… Неважно. То есть не нужно. Нужно поговорить с товарищем Седовым.

Как ни странно, ее фраза заставила Зборовского по-настоящему занервничать, но при этом обезоружила, «предложив» волноваться теперь еще и из-за этого.

– Хорошо, – решился он, нервно дернув углом рта. – Он… Товарищ Седов должен появиться в редакции в течение получаса. Вы можете подождать его здесь, в прихожей.

– Спасибо, товарищ Зборовский, – Ольга села на венский стул, сиротливо стоящий в полупустом помещении, и демонстративно достала пачку крепких «Gauloises».

А Седов пришел только через сорок минут, но это, в сущности, и не важно, потому что они все-таки встретились и поговорили. И встреча эта имела, как выяснилось позже, – и, разумеется, далеко не сразу – многие и разнообразные последствия, случайные и не слишком, важные и не очень, но некоторые из них оказались весьма впечатляющими. Безусловно, когда Ольга бросала свой камень, она не знала и не могла знать, к каким результатам приведет ее бросок. Сель-а-ви!

Хроника событий

Декабрь 1936 года: вышел в свет роман Э. М. Ремарка «Три товарища».

5 декабря 1936 года: в СССР принимается новая Конституция, объявляюшая Верховный совет (двухпалатный парламент) высшим органом власти.

5 декабря 1936 года: статус Казахской АССР был повышен до союзной республики, и она была выведена из состава РСФСР под именем Казахской ССР.

9 декабря 1936 года: на пленуме ЦК ВКП(б) заслушивался доклад товарища Вышинского «Об антисоветских троцкистских организациях».

10 декабря 1936 года: развивая наступление против войск «Внутренней Монголии» генерала Л. Шоусиня, китайские части генерала Ф. Цзои взяли город Шарамурэн.

11 декабря 1936 года: отречение короля Эдуарда VIII в Великобритании (12 декабря объявляется о восшествии на престол герцога Йоркского под именем короля Георга VI, Эдуард получает титул герцога Виндзорского).

12 декабря 1936: подписан рапорт Я. Берзина о награждении Р. Зорге и М. Клаузена орденами «Красной Звезды».

3. Олег Ицкович, Париж, Французская республика, 13 декабря 1936 года

Честно говоря, если бы знал, что ее не будет в Париже, поехал бы в Мюнхен к Вильде. Все-таки получилось бы честнее, а так и жену не повидал, и Ольгу не застал. «Кузиной Кисси», как видно, вновь овладела «охота к перемене мест» – заручившись аккредитацией каких-то совершенно невероятных женских журналов, баронесса Альбедиль-Николова вернулась в Испанию. И, как назло, не к санхурхистам, а совсем даже, наоборот – к «лоялистам», куда Басту с ноября месяца путь был – увы – закрыт. Во всяком случае, испытывать судьбу, проверяя нервы республиканской контрразведки на прочность, не стоило. У фон Шаунбурга – с легкой руки какого-то американского сукина сына – сложилась репутация, противоречившая «облико морале» респектабельного консерватора или, не приведи господи, левого либерала. Про него, Шаунбурга, написали, что он фашист, а это в нынешней Испании – диагноз, подразумевающий летальный исход.

Олег вышел из германского посольства и, взяв такси, поехал на Монмартр. Отпустив машину у подножия холма, двинулся вверх по узким улочкам. Погода стояла откровенно дрянная. Порывистый сырой ветер гнал по низкому небу тяжелые свинцового окраса тучи. Возможно, дело шло к дождю, но даже если и так, Баст от своего намерения отказываться не желал. Он шел неторопливо, размеренно шагая по булыжной мостовой. Смотрел прямо перед собой, но видел ровно столько, сколько нужно, чтобы не споткнуться и не показаться смешным. Отключившись от окружающего мира, он был не здесь и сейчас, а нигде и никогда, в своем собственном, придуманном от начала и до конца мире, где все остальные населявшие его люди – всего лишь статисты в пьесе, главные герои которой – он, Баст фон Шаунбург, и его любимые женщины.

Если разобраться, история более чем странная. Гротескная история! Но Баст не собирался ни «разбираться» в ней, ни рефлектировать. Сделанное – сделано, и неважно, кто именно все это сотворил: он ли сам, следуя извечно присущей мужикам полигамности – но кто сказал, что бабам она не свойственна? – или это Кейт все так красиво изобразила.

"Facta infecta fieri nequent''. Сделанного не воротишь.

Где-то так.

Но по факту получалось, что он любит обеих женщин, и при том любит искренне. Правда, о полном равенстве не могло быть и речи: Вильда не входила в число посвященных, и это определяло многое в их отношениях, если не все. И выходило, что «посвященность» – это отнюдь не только информированность. Это много больше и гораздо сложнее, что определяет, в конце концов, даже такую тонкую материю, как чувства мужчины к женщине.

«Causa causalis… Причина причин…»

Получалось не слишком честно. Особенно имея в виду характер их с Вильдой отношений. Но, с другой стороны, его тайна не была только его, Баста, тайной. От ее сохранения зависела жизнь еще как минимум четырех человек, а возможно, и многих миллионов, потому что «ничто пока не решено», как, возможно, споет в далеком будущем Макаревич. Так или почти так – поскольку слов песни Олег не помнил.

«Если споет…» – ведь ничего еще не решилось, и все могло повернуться совсем не так, как случилось однажды. В другой истории, в другом мире, в том, где «Машина» уже спела и эту песню, и многие другие…

Баст почти не заметил, как одолел подъем и углубился в самое «чрево» Монмартра. А тут, глядь, и подходящее кафе нашлось, само собой открывшись перед Шаунбургом и поманив старинным интерьером и «запахом» тепла.

Он вошел, осмотрелся, выбрал столик и, не успев даже как следует расположиться, сделал заказ. Кивнул, приветствуя, пожилому гарсону у стойки – а может быть, это и вовсе был хозяин кофейни – и попросил луковый суп, кофе и коньяк. Вот коньяк ему первым и подали, а суп задерживался, так что Баст успел согреться и несколько «повеселеть». Во всяком случае, «хмурое утро» его личного пространства сменилось «ясным днем». Про такое настроение не скажешь – отличное, но жить можно.

«А жизнь-то налаживается…» – усмехнулся Олег, закуривая и беря в руки принесенную с собой, но так и не тронутую пока газету.

«Пари-суар» писала о войне в Испании, политическом кризисе и экономическом спаде, сообщая между делом, что в скором времени в Париже начинаются съемки новой фильмы с участием Виктории Фар. Как ни странно, Таня согласилась сниматься в «Золушке» по мотивам сказки Шарля Перро… Бред какой-то…

Но светская хроника подтверждала: приезд дивы ожидается в двадцатых числах декабря, если не помешают гастроли в республиканской Испании.

«Час от часу не легче! Какого дьявола ей нужно в Испании?!»

Впрочем, он мог возмущаться хоть до второго пришествия. Влияния на Татьяну он больше не имел. Посоветовать мог, – и как друг, и в качестве «работодателя» – а приказывать – увольте.

«Большая девочка уже, да и Витя не дурак…»

Приходилось принимать новый тандем как данность. Вот Олег и принимал, хотя временами ему приходило в голову, что Таня с Витей берут слишком круто против ветра. Однако позволял себе – и то при случае – лишь самую легкую критику.

«Значит, в Испанию… Ну, может быть, с Кейт встретятся…»

Баст перевернул страницу и уперся в заголовок «Что происходит за стенами Кремля?».

«Хороший вопрос… Статья дерьмо, а вопрос любопытный…»

Ольга утверждала, что «Процесс шестнадцати» должен был состояться еще в июле, Виктор помнил про июнь, но оба сходились на том, что случилось это летом тридцать шестого. Ни у Степана, ни у Олега или Тани своего мнения по данному моменту истории не имелось, однако ясно было и ежу – тут что-то пошло не так. Суд прошел осенью и без двух известных по прежней истории фигурантов: Вышинский-то теперь не прокурор, а Ежов – и вовсе труп. Тем не менее процесс состоялся. Впрочем, Олег помнил только, что «спектаклей» тогда было несколько, но ни точного количества, ни времени их проведения не знал. И никто не знал. Даже Ольга. Ясно только, что процессы эти должны состояться до суда над военными, а «заговор маршалов» – это уже май – июнь тридцать седьмого. И тут тоже не все так просто. Тухачевского-то теперь нет. Но с другой стороны, подверстать к делу можно и покойника. Олег определенно помнил, что нескольких умерших своей смертью или погибших в катастрофах военных и политиков пришпиливали задним числом к новым делам и объявляли «врагами народа» посмертно со всеми вытекающими из этого последствиями для их родных и близких. Но Тухачевского пока нигде дурным словом не поминали. Напротив, культ личности покойного маршала расцветал в СССР, что называется, пышным цветом. Вот уже и линкор переименовали…

«Ну, какой маршал, такой и линкор,… но все-таки!»

А все-таки она вертится! Вот что следовало бы теперь кричать. Поддается. Меняется. Меняет пути!

История изменялась на глазах, но, скорее всего, они не знали даже сотой доли истины. Просто потому, что не могли сравнить «образ результата» с эталонным образцом. Не было под рукой не то, что интернета с Википедией, даже завалящего справочника по новейшей истории не имелось. Вот иди и проверяй, что там да как! Но даже если и впрямь «не так», значит ли это что-то или не значит ничего?

Мятеж в Испании вроде бы начался на неделю раньше. Это что-то меняет? Возможно. Может быть. Но определенно многое меняет прямое вмешательство СССР, которое было бы невозможно, не займи Франция активную антинемецкую позицию. А это, в свою очередь, напрямую связано с грянувшим не вовремя Судетским кризисом. Но кризис случился, не в последнюю очередь потому, что в Праге убили Генлейна…

«Господи!»

А ведь кроме прочего намечался серьезнейший кризис в отношениях Франции и Великобритании, и в отсутствии партнера на континенте «старая добрая» Англия очень нервно реагировала на возрастание американской военной мощи. А раз так, взгляд ее все чаще устремлялся на Дальний Восток, где подрастал еще один «морской дракон». И никто не исключает пока возможности того, что в отсутствие Антанты Британская империя не сольется в объятиях «сердечного согласия» с Германией и Японией. А такой союз будет пострашнее «Оси».