В третью стражу. Будет день
11.02.36 г. 09 ч. 07 мин.
Выстрелами силовые операции не начинаются, а, как правило, завершаются. Во всяком случае, так нам подсказывает логика. И опыт, до кучи, куда ж нам без «вечно зеленого древа жизни»?! И история учит, что зачастую один такой – решительный – «выстрел» требует совершенно невероятных вложений, имея в виду и время, и деньги… и амортизацию человеческих ресурсов. Калории и нервы тоже ведь сгорают несчетно, пока ты готовишь «публичное действие». «Выстрел», которому предстояло прозвучать тринадцатого февраля, потребовал от «команды вселенцев» – «Вселенцы, извращенцы…» – отнюдь не весело сострил про себя Ицкович, – такой долгой и утомительной подготовки, что уже не ясно было, что и для чего делается. И управляется ли этот процесс, или их примитивно тащит, несет течением в пучину мировой войны, и нет никакой возможности избежать катастрофы – спастись из захватившего свои жертвы водоворота, наподобие того рыбака, о котором написал любимый Олегом Эдгар По. Но то ли из привычки все время что-нибудь делать, то ли из-за общей скверности характеров, компаньоны продолжали прилежно «работать» и упорно «трудиться», старательно обходя при этом мысли о будущем и этической стороне задуманной операции. Если все время помнить, что и как случится потом – там или здесь – совсем несложно с ума спятить, но вот как раз «пятить» никому и не хотелось.
– Э-э-э… – протянул Олег, с сомнением рассматривая коричневатый порошок, высыпанный Виктором в обыкновенное чайное блюдце. – Ты уверен, Витя, что это оно? Героин вроде бы белый…
– Это он в американских фильмах белый… – отмахнулся Федорчук, – …когда-нибудь будет. А по жизни, он разный. Это ты, Цыц, еще афганской наркоты не видел. Там «друг наш Герыч» порой такой видок имел, что мама не горюй! И потом, тебе же клиент живым совсем ненадолго нужен, так?
– Ну, если и помрет, не страшно, – согласился с этим разумным во всех отношениях доводом Ицкович и начал осторожно пересыпать отраву в аптекарский пузырек.
Если попробовать рассказать в «той жизни» – в Киеве ли, в Иерусалиме, или в Москве, – что два образованных, интеллигентных, можно сказать, человека будут «бодяжить» в Париже, в кустарной кухонной лаборатории, – героин, вряд ли кто из близко знавших Федорчука и Ицковича поверил бы. Но факт. Как там говорил старина Маркс? Нет, мол, такого преступления, на которое не пойдет буржуазия при восьмистах процентах прибыли? Возможно. Но почти в то же самое время другой бородатый гений показал, на что способны такие вот интеллигентные, в общем-то, люди, как Олег и Виктор, если воодушевить их великими идеями. Разумеется, Достоевский писал о «революционерах» и был абсолютно прав – как, впрочем, прав был и Маркс. И большевики, и национал-социалисты, и синдикалисты Бенито Муссолини – все они в том или ином смысле были революционерами. Но и бороться с такими «героями», способными буквально на все, можно только их же собственными методами, – чистоплюи быстро нашли бы себя на кладбище и отнюдь не в роли могильщиков.
11.02.36 г. 11 ч. 42 мин.
– Есть что-нибудь оттуда? – спросил Степан.
Они сидели в кафе неподалеку от «химической лаборатории» Виктора и пили кофе с круассанами, маслом и конфитюром. Олег не отказался бы и от коньяка – особенно после вопроса Матвеева, но они уже перешли на «военное положение», и ломать дисциплину не хотелось. А Степа, разумеется, ничего такого и в мыслях не держал, поскольку на самом деле о «нашем человеке в ГРУ» – ну да, в РУ РККА, но разве в аббревиатурах дело? – ничего почти не знал. Если бы знал, – никогда бы не спросил. Но он в подробности посвящен не был, потому и поинтересовался.
Спросил, и сердце у Олега сжалось от нехороших предчувствий. Сентиментальная мнительность подобного рода оказалась – ну, не диво ли?! – одинаково свойственна и настоящему арийцу и чистокровному, насколько вообще может быть чистокровным современный человек, еврею.
– Нет, – покачал он головой. – Ничего… Но, может быть, позже… после тринадцатого проснутся…
По договоренности, сотрудники разведуправления, если решат все-таки идти на предложенный Бастом контакт, должны дать объявление в одной из парижских газет. Тогда и только тогда «место и время» встречи в Брюсселе – площадь перед Дворцом Юстиции, первый понедельник марта – станут актуальными. Таня давным-давно должна была уже добраться до Москвы и рассказать товарищам о «странном» немце из Антверпена, но никаких объявлений господа военные разведчики пока не давали. Что это означает и означает ли хоть что-нибудь вообще, можно только гадать, но знать наверняка – невозможно. Оставалось надеяться и ждать, и Олег честно надеялся и не слишком честно ждал, коротая время с Таниной «подругой». Но это, так сказать, проза жизни. И не надо путать божий дар с яичницей. А о Тане Ицкович никогда не забывал и не переставал беспокоиться, даже развлекаясь со своей кузиной Кисси. Такая вот диалектика мужской души.
«Или это уже биполярность?» – но в наличие у себя любимого маниакально-депрессивного синдрома Олег, разумеется, не верил.
– Возможно… А что скажешь про мадам?
– А что бы ты хотел услышать? – вопросом на вопрос ответил Олег.
– Не знаю, но как-то…
– Это ее выбор, – Олег понимал, что тревожит Степу. Но и Витю это тоже волновало. Да и Олег не был лишен известных сантиментов, хотя и помнил – так их, во всяком случае, дрючили в ЦАХАЛе[2] – что женщины «такие же мужики, как и все остальные, только без яиц».
– Ее… Красивая женщина…
«Однако!»
– Она ведь твоя родственница?
– Ты кого сейчас спрашиваешь? – поднял бровь Олег. – Если Олега, то – нет. Она, Витя, совершенно русская женщина, – усмехнулся Ицкович.
– Я Баста спрашиваю, – Степа был в меру невозмутим, но усики свои пижонские все-таки поглаживал, по-видимому, неспроста.
– Ну… это такое родство… – Олег изобразил рукой в воздухе нечто невразумительное и пожал плечами. – У тебя самого таких родственниц, небось, штук сорок… и степень родства устанавливается только с помощью специалиста по гинекологии…
– Генеалогии, – хмуро поправил Олега Степан.
«Влюбился он, что ли? Ну, в общем, не мудрено – женщина-то незаурядная…»
– Оговорка по доктору Фрейду… – усмехнулся Олег.
Степан только глазом повел, но вслух ничего не сказал. Он не знал, каковы истинные отношения Кейт и Баста, но, разумеется, мог подозревать «самое худшее» и, похоже, ревновал, что не есть гуд. Но не рассказывать же Степе, что он, Олег Ицкович, умудрился запутаться в двух юбках похлеще, чем некоторые в трех соснах?
11.02.36 г. 15 ч. 32 мин.
«Жизнь сложная штука», – говаривал, бывало, дядя Роберт. Особенно часто поминал он эту народную мудрость после третьей кружки пива. Впрочем, вино, шнапс и коньяк приветствовались ничуть не меньше. Разумеется, дело не в том, что любил, а чего не любил Роберт Рейлфандер. Просто слова его вдруг – неожиданно и брутально – оказались чистой правдой. Никакой простоты Питер Кольб в жизни больше не наблюдал. Напротив, вокруг случались одни лишь сложности, причем некоторые из них были такого свойства, что как бы в ящик не сыграть.
Вчера ближе к вечеру «Шульце» перехватил Питера у выезда с территории гаража. Бесцеремонно – как делал, кажется, абсолютно все – влез в машину и опять начал донимать «дружище Питера» странными речами и подозрительными намеками. Кольб слушал, пытался отвечать и в результате сидел как на иголках. Потел и боялся: вот, что с ним происходило на самом деле. Боялся, что этот хлыщ, говоривший на «плохом» французском, может в действительности оказаться сотрудником секретной службы. А если французы знают, на кого он работает…
«Господи, прости и помилуй!»
– Завтра, – неожиданно сказал господин «Шульце». – Мы встретимся часа в три… вон там, – и указал рукой на бистро в конце улицы. – И объяснимся до конца. Вы не против, дружище?
– Я не… – все-таки голос Питера подвел: дал петуха. – Не понимаю, о чем вы говорите.
– Именно об этом я и говорю, – улыбнулся «Шульце». – Вы не понимаете, и я не все понимаю… Вот мы с вами завтра и объяснимся. К взаимному удовлетворению… Остановите здесь!
Последние слова «Шульце» произнес жестко и недвусмысленно. Это прозвучало как приказ, и человек этот – кем бы он ни был на самом деле – умел приказывать и чувствовал себя в своем праве, повелевая теми, кто таких прав не имел. Например, бедным господином Кольбом, оказавшимся вдруг в крайне опасном положении.
Но делать нечего: «Шульце» приказал, и Питер затормозил. «Шульце» кивнул, словно и не сомневался, что всякий, кому он прикажет, тут же и подчинится. Чуть помедлив, он достал из кармана пачку сигарет, взвесил ее на ладони, по-видимому, решая: закурить ли, и, так и не закурив, вышел из «Пежо». Высокий, крепкий и совсем непохожий на мелкого буржуа, тем более – на пролетария.
«Офицер… – с ужасом подумал Питер Кольб, глядя, как «дружище Шульце» закуривает сигарету. – Это офицер!»
Больше он уже ни о чем думать не мог. В ушах стоял гул, со лба на глаза стекал пот, а перед глазами… Как он добрался до дома, в котором жил куратор, Питер не знал. Вернее, не помнил. Добрался – что вообще-то странно – и это главное. Бросил машину у тротуара и бегом, как свихнувшийся бизон, помчался к парадному и дальше, дальше… мимо вскинувшейся было консьержки, на лестницу и по лестнице вверх, вверх, разом забыв обо всем, чему его учили в ульмской школе Гестапо. Но спешил зря: куратора не оказалось дома.
«И слава богу!» – признал спустя полчаса Питер Кольб.
После большой чашки кофе с молоком и двух порций кальвадоса ему полегчало, и даже страх куда-то пропал. А вот опасение, что, явившись без разрешения на квартиру господина Леруа, он опозорился бы так, что о карьере можно было бы забыть, это опасение вышло на первый план и всецело занимало теперь мысли Питера Кольба. И напрасно, но тут уже ничего не поделаешь. То ли он от природы был глуп и неспособен к серьезной, требующей внимания и порядка, работе, то ли его просто недостаточно хорошо учили, – в любом случае Питер Кольб проиграл уже все, что у него было или могло быть, хотя он об этом даже и не подозревал.
11.02.36 г. 19 ч. 17 мин.
Мужчин было двое, и один из них наверняка – немец. Тем хуже обстояли дела для человека, последние два года известного в Париже под именем Анри Леруа. «Немец», судя по всему, неплохо разбирался в делах Гестапо, и провести его было затруднительно. А «француз»… Тот пугал Гюнтера Графа, пожалуй, даже больше, чем «немец». У «лягушатника» оказался тревожащий взгляд страдающего праведника. «Француз, – подумал Гюнтер. – Поганый лягушатник». Человек именно с таким взглядом мог – ради дела и наперекор собственным представлениям о добре и зле – запытать допрашиваемого до смерти. Это Гюнтер хорошо знал на собственном опыте. Он уже встречал подобных людей. А потому не стал запираться. Это глупо, а главное, толку – ноль…
11.02.36 г. 20 ч. 15 мин.
– А где же мой любимый кузен Баст?
С этой женщиной следовало держать ухо востро, потому что, если зазеваешься…
«Съест… Трахнет… И глазом моргнуть не успеешь!»
Что правда, то правда: баронесса – великолепная актриса! И толку с того, что Степан знал это? Когда хотела – а сейчас она определенно хотела – Кайзерина Кински в роли могла «выступить» настолько естественной и искренней, насколько в жизни человек выглядит не всегда. Глядя на нее, слушая голос, даже тени сомнения не возникало, будто ее поступки – по наитию, из мимолетного каприза или минутного порыва, и действия ее казались настолько далеки от «коварных планов», нарочитости и тайных умыслов, что о «тонких расчетах» даже думать противно. Такими естественными могут быть только дети, животные… и, да – возможно, некоторые «блондинки». Но у Кисси это тоже получалось, хотя она отнюдь не «блондинка». Напротив, Степану не раз уже приходилось убеждаться, что Ольга – Кайзерина – Кейт, или как ее называл Ицкович – Кисси, – женщина непростая и всегда «себе на уме». Тем не менее знать и понимать вещи, суть, разные. Вот и сейчас, стоило Кисси «сделать глазки» и сыграть голосом, как Степан тут же «поплыл», с трудом удерживая – пока еще – голову над водой.
– А где же мой любимый кузен Баст? – спросила Кейт, чуть прищурившись.
– Он занят, о прекраснейшая из баронесс… – единственным способом спастись было выпустить на волю баронета. Тоже не боец для такого случая, но все-таки…
– Занят… Какая жалость.
– Он просил передать, что у него возникли срочные дела…
– А?..
Но Степан уже почти взял себя в руки и не желал терять только что вновь обретенной свободы воли.
– Вот, – кивнул Матвеев на черный кожаный футляр, который, войдя в гостиную, оставил на стуле около двери.
– Тромбон, – кивнула Кейт и лучезарно улыбнулась. – Но я не умею играть на тромбоне, баронет. На гитаре…
Однако Степан не дал ей продолжить – железо следовало ковать, пока слюни из пасти не потекли.
– Это самозарядная винтовка, – сухо объяснил Матвеев и, вернувшись к двери, взял футляр в руки и продолжил: – Чехословацкая, Zbroevka Holek… модель 1929 года. С магазином на десять патронов.
– Мне это ни о чем не говорит… – слукавив, Ольга приняла тон, предложенный Степаном. – Покажи.
Тихо и напрасно радуясь, что так просто отделался, Степан поставил футляр на стол, щелкнул замками.
– Автоматическая? – с ироническим сомнением в голосе спросила Ольга, рассматривая разобранную для удобства переноски винтовку.
– Самозарядная, – ворчливо поправил ее Степан. – У тебя будет пять выстрелов…
– Почему только пять? – удивилась Ольга. – Ты же сказал, что магазин на десять…
– Времени не будет, – Степан вытащил из кармана пачку сигарет и, не торопясь, закурил. – Дай бог, чтобы и на пять хватило. Постреляешь и бросай. Главное ноги вовремя унести.
– Так на ней же мои отпечатки будут. Впрочем… – она задумчиво пробежалась пальцами по спусковой скобе… – У меня есть пара таких тонких перчаток… лайка…
– Я об этом тоже подумал, – кивнул Степан. – Вот держи.
– Секс-шоп ограбил? – усмехнулась Ольга, беря в руки пару черных перчаток из тонкой резины. – Это же латекс, верно?
– Верно. Хирургические, но, в принципе, Витя сказал, что можно было бы и презервативы на пальцы…
– Вы извращенец, Степан! – сделала большие глаза Ольга. – Презервативы… на пальцы… Содом и Гоморра! – Ольга подняла свою аристократическую руку к глазам и, как бы близоруко прищурившись, начала внимательно изучать свою изящную кисть, демонстративно шевеля длинными тонкими пальцами. – Я таких размеров и не встречала ни разу… Но доверяю опытным мужчинам и готова… э-э-э… положиться на вас!
– Я не извращенец, – улыбнулся Степан, но тут же стер улыбку с губ. – Я практик, впрочем, решай сама, в чем тебе легче стрелять, но учти, много времени у нас не будет. Отстреляешься, бросай ствол и уходи. Там ведь еще и дорогу придется искать…
– Найдем, – беспечно отмахнулась Ольга. – Мне вообще несложно. Сброшу комбинезон, суну его в сумку и… Ты бы поверил, что такая женщина, – она сделала плавное движение рукой со все еще зажатой в ней перчаткой и качнула бедром. – Что такая женщина способна стрелять с крыши дома в живых людей?
– Нет… но, как учит нас французский кинематограф, на такое способны даже малолетние нимфетки, и я не стал бы полагаться на то, что во французской полиции, не в кино, а в реальности, полно идиотов. Ладно, – он взглянул на часы. – Мне надо идти, да и тебе, по-моему, тоже. Завтра с утра придет Витя или… родственничек твой, – чуть улыбнулся он. – В общем, кто-нибудь придет и поможет тебе разобраться с устройством. Потом съездите за город, пристреляешь инструмент…
– Пристреляю, – кивнула Ольга, закрывая футляр. – Иди уже, Степа. Мне еще переодеться надо… – и чуть слышно бросила ему в спину. – Зануда прилизанный.
11.02.36 г. 23 ч. 10 мин.
– Такси!
Сергеичев вильнул к тротуару и остановил свой старенький «Барре» двадцать девятого года напротив сильно подгулявшей пары. В ярком свете фонаря хорошо были видны «блестящие» глаза рыжей дамочки, да и ее рослый кавалер, хоть и стоял уверенно, но чувствовалось – для этого ему приходится прилагать некоторые и, возможно, не такие уж и малые усилия.
– Я требую продолжения банкета! – дама говорила по-французски, как парижанка, но наметанный глаз Ивана Денисовича отметил несколько черт, указывавших на иностранное происхождение красавицы. А женщина и впрямь была красива, и не расхожей растиражированной красотой дамских мастеров и дамских же журналов, а той высшей пробы красотой, что есть дар божий, и никак не меньше.
У Сергеичева, который когда-то давно – то ли в иной жизни, то ли и вовсе во сне – закончил философское отделение Дерптского университета, иногда случались моменты «просветления», и тогда парижский таксист и штабс-капитан русской императорской армии начинал думать как студиозус, ничем иным в жизни не занятый, кроме как рассмотрением идей и символов.
– Любезный? – вопросительно поднял бровь мужчина. Сейчас «кавалер» не казался уже ни расслабленным, ни умиротворенным. Тот еще тип, но парижские таксисты и не таких видали, а русские офицеры видали их всех в гробу.
– К вашим услугам, – вежливо кивнул Сергеичев, возвращаясь к реальности. – Куда изволите?
12.02.36 г. 6 ч. 05 мин.
В каждом маленьком ребенке,
И в мальчишке, и в девчонке
Есть по двести грамм взрывчатки
Или даже полкило…[3]
Привязавшаяся дурацкая песенка из старого мультика про обезьянок, не блиставшего ни связностью сюжета, ни его высокой интеллектуальностью, – по мнению Виктора, – с самого раннего утра не давала ему покоя.
«Да что ты будешь делать! Пристала как банный лист! А если… – пришла неожиданная мысль. – А если перевести этот детский стишок в… м-нэ… скажем, перевести его в практическую плоскость, с учетом предстоящей работы? И… вы будете смеяться, дамы и господа, но ничего смешного в этом нет, потому что тогда это будет уже этакий задачник», – он даже хихикнул, живо представив себе тоненькую книжицу в мягкой обложке, со страницами из дешевой серой бумаги и штампом ДСП.
Задание № 1
Вычислить, какое количество обычных детей (далее – ОД – тротиловый эквивалент 0,2 кг) необходимо для подрыва железнодорожного полотна (европейского стандарта) на протяжении десяти метров при условии частичного разрушения насыпи. По возможности определить оптимальную форму ОД, необходимых для наиболее эффективного выполнения поставленной задачи.
Задание № 2
Вычислить, какое количество детей увеличенной мощности (далее – ДУМ – тротиловый эквивалент 0,5 кг) необходимо для полного обрушения нежилого пятиэтажного здания (эквивалент «хрущовки»). Разработать схему оптимального размещения ДУМ таким образом, чтобы зона обрушения здания, предназначенного к подрыву, не превышала десяти-пятнадцати метров.
Да это уже не детский текст получается, насквозь гипотетическая книжка превращалась в нечто похожее на нашумевшую в далеком будущем – в конце столетия, черт их всех побери – «Поваренную книгу анархиста».
Ну, как-то так и есть…
Отсмеявшись, Федорчук хозяйским взглядом окинул помещение, где ему предстояло провести ближайшие два дня.
«Да-а, – с завистью в голосе протянул он, – мне бы такой гараж в свое время. Я бы в нем жить остался».
Капитальное строение в тихом районе, с полезной площадью не меньше ста квадратов, полным набором инструментов и приспособлений, играло роль небольшой автомастерской. Под потолком имелась даже балка электрического тельфера.
В дальнем от входа углу, за высокой фанерной перегородкой, стояла раскладная кровать, стул и небольшой столик. С другой стороны мастерской за кирпичной стенкой – санузел и душ. Как Ицкович нашел такое шикарное место, Виктор даже не задумывался. «Не царское это дело…» У него сейчас совсем другое и, дай бог, с ним разобраться, а помещение, что ж, помещение – то, что надо. Выше всяческих похвал, как говорится.
Когда вопрос о ликвидации Тухачевского был решен окончательно и бесповоротно, Федорчук задумался: как провести теракт по возможности точечно, не подставив под топор собственной башки, но и минимизировав при этом количество возможных жертв среди случайных прохожих и посетителей кафе.
Сразу вспомнился девяносто пятый год – тогда взорвали одного из его контрагентов, решившего было сунуться на рынок куриного мяса. Тот, с умной головы, даже не мог подумать, что невинные «ножки Буша» поделены чуть ли не с момента выхода со штатовской птицефермы. Вот и оказались последние секунды жизни неплохого, в общем-то, мужика, перешедшего дорогу «авторитетным людям», до крайности беспокойными.
Покушение на Михалыча случилось прямо на глазах Виктора и было проведено чисто, без «лишней» крови. Бандиты не стали минировать машину – они поступили проще. В опрокинутом мусорном контейнере, прямо напротив припаркованного автомобиля жертвы, разместили противобортную мину направленного действия, на принципе «ударного ядра». Не спасли ни профессиональная охрана, ни бронированный лимузин. Отверстие от кумулятивной струи оказалось всего ничего: со средний мандарин, но по обе стороны машины. Тут же взорвался бензобак. В салоне живых не осталось.
«Ну, сотворить нечто подобное без проблем, – решил Виктор, возвращаясь с полными закусок бумажными пакетами на квартиру, где его уже ждал откликнувшийся на газетный призыв Олег. – Нужны материалы да подходящий инструмент, ну и тихое место, разумеется».
Место нашлось. И материалами вполне удачно «озаботились». Инструменты и оборудование входили в аренду помещения. Все радовало взгляд, вплоть до мелочей, вроде висящих на прибитом к стене крючке: рабочего комбинезона, фланелевой в клетку рубахи, чистого, пусть и поношенного, берета и грубых матросских ботинок на полу.
Одним из ключевых элементов плана стал небольшой грузовой фургон – и подошел бы любой. Нашелся практически идеальный вариант – 402-й «Пежо», пикап с фанерным кузовом нужного размера и почти «без пробега по Франции».
– А не жалко? – с сомнением в голосе спросил Олег, обойдя вокруг трогательно, по-стариковски, – с «кочки зрения» автовладельца двадцать первого века, – элегантного, несмотря на утилитарное назначение, автомобиля.
– Думаешь, этот драндулет кто-то будет спрашивать? – похоже, это стало уже общим местом: куда ни сунься, что ни задумай – все будет не так, но, черт возьми, – то, что «так», еще не изобретено или не выпускается промышленностью. Нет в этом мире мобильных телефонов пока, и радиовзрывателей толковых нет. Не найти – ни за какие деньги – одноразового огнемета или, на худой конец, гранатомета, не говоря уже о противотанковой ракете…
– А на худой конец будем капать скипидар…
– Что? – не понял реплики Олег.
– Да, ничего, – отмахнулся Виктор. – Так, мысли вслух.
А подумать есть над чем. Теперь, когда он придумал «как», – это самое «как» предстояло воплотить в жизнь, а значит, ему необходимо восстановить навыки работы со сварочным аппаратом, приобретенные в студенческие времена в стройотряде и с тех пор благополучно забытые. Но не пойдешь же к чужому дяде с таким «стремным» заказом. Нет, разумеется… И получилось как всегда: инициатива наказуема. Сам придумал, сам и крутись. Потому как ни Олег, ни Степан – ни в нынешней, ни в прошлой своей ипостаси – ничего подобного вообще никогда не делали. Хорошо еще, тот агрегат, с которым Виктор работал в комсомольской юности, почти ничем не отличался от своего прародителя, попавшего к нему в руки сейчас. Конечно, тот был советский, а значит, заведомо лучше этого, сделанного корявыми французскими руками, причем именно французскими, так как даже здесь, во Франции, африканцы и прочие «маугли» уже не этнографическая невидаль, но и не навязчивый атрибут парижских улиц.
Что же до аппарата… Запах карбида, ни с чем не сравнимый аромат, будил детские воспоминания о первых взрывоопасных опытах и первом серьезном нагоняе от отца, поймавшего сына за снаряжением очередной «бомбочки». До широкого флотского ремня с тяжелой латунной пряжкой дело не дошло тогда только потому, что отец чему-то вдруг улыбнулся, но внушение об опасности подобных опытов провел серьезное. Урок запомнился настолько, что уже в Афгане, получив полноценные навыки минно-взрывной работы, Федорчук всегда вызывал одобрение у офицеров-инструкторов своей основательностью и разумной осторожностью. Кто же знал, что глубоко засевшие и долгое время считавшиеся излишними умения пригодятся в совершенно невообразимых обстоятельствах.[4]
«Не бывает ненужных знаний», – пришел к выводу Виктор.
Переодевшись, он разобрал крышу, стенки и часть пола грузового отсека пикапа. А на освободившемся месте началась сборка странной на первый взгляд конструкции, похожей на опрокидывающуюся на бок клетку. Ось вращения «клетки» совпадала с продольной осью автомобиля. В ее габариты идеально вошла стальная ванна вместимостью под пятьсот литров. Выбор именно стальной, а не чугунной ванны диктовался ее почти четырехкратной разницей в массе, критичной как для работающего в одиночку человека, так и для не очень мощного авто.
