Информация к размышлению (Везде и нигде). Сборник рассказов. Поэма «Крым»

Петр Иванович был начальник большой, а потому серьезный, заваленный работой по горло и мало расположенный к шуткам и всяческим каверзам своих подчиненных. К тому времени был он уже в немалых летах, довольно грузный и усталый от государственных дел. Ответственность, лежавшая на его плечах, додавила его до больших чинов, а потому лишала, наградив многими другими благами, маленьких человеческих слабостей, дозволенных людям поменьше, с которых не было такого спроса. Петр Иванович имел вид суровый и озабоченный, что сразу внушало всем подчиненным священный трепет и уважение к его непререкаемому и заслуженному авторитету. В приемной всегда толкалось множество других чинов поменьше, в почтении ожидавших своей очереди, которые должны были докладывать четко, толково, а главное быстро, ибо каждая минута драгоценного времени высокого начальства ценилась на вес золота.

В предпраздничные и праздничные дни начальникам приходилось особенно туго. Принимаемые и посылаемые поздравления, личные свидетельствования своего преданного почтения и уважения, фуршеты и банкеты отнимали не только много времени, но и сил, и здоровья незаменимых и многоуважаемых начальствующих персон. И надо было держаться и всегда быть на коне, чтобы ни один, случайно прошмыгнувший мимо подчиненный, не заметил даже малейшего следа помятости лица начальствующего, замученного предпраздничной суетой и возлияниями.

Петр Иванович грузно сидел в кресле, обложенный со всех сторон бумагами, и внимательно вчитывался в текст. Временами он громко сморкался и вздыхал, вспоминая, сколько ему еще предстоит вынести в эти праздники. От количества бумаг рябило в глазах, и в голове проносились тучи различных событий, которые он пропускал через свою голову и которые требовали его личного внимания и участия.

Внезапный телефонный звонок перебил все его мысли. Петр Иванович неторопливо снял очки и оглядел гору стоящих возле себя телефонных аппаратов. Затем протянул руку и ощупал несколько из них, прежде чем понял, который звонит. Наконец, он поднял трубку и, приложив ее к уху, усталым голосом произнес свою фамилию.

– За что же ты меня так, Петр Иванович, окрестил? – Раздался с того конца обиженный знакомый голос.

Петр Иванович почесал свой мясистый нос и заерзал на кресле, не понимая, в чем дело.

– Во-первых, здравствуй, Иван Степанович, – веско произнес он. – А что собственно случилось? Я не в курсе.

В трубке раздалось обиженное сопение, видимо, Иван Степанович не знал, с чего начать.

– Да вот получил нынче от тебя пакет, теперь не знаю, что и думать… – неуверенно начал он, потому что был званием поменьше Петра Ивановича.

– Да ты погоди, не тарахти, – остановил его Петр Иванович, – говори толком, что стряслось. Какой пакет, откуда, что в нем…

Иван Степанович замялся, собираясь с мыслями и думая, как бы ему рассказать обо всем поделикатнее, чтобы самому не попасть впросак и не стать притчей во языцех.

– Да твою справку Петр Иванович, ту, что ты каждый день нам всем рассылаешь. Вот только что доложили, я и ахнул, как развернул. И не пойму, с чего ты так на меня взъелся… – в трубке раздалось покашливание. – Вот тут наверху на первом листе прямо так и написано «Генерал-полковнику товарищу …уеву И.С.», а в конце твоя подпись, Петр Иванович. Вот я тебя и спрашиваю, за что же ты меня генерала Зуева Ивана Степановича так окрестил?

Суровое начальственное лицо Петра Ивановича повело в сторону, и он беззвучно затрясся всем своим грузным телом, не в силах ответить ничего вразумительного. На всякий случай он отставил трубку подальше от своего рта и скоропалительно прикрыл рот платком. Трубка продолжала бушевать и возмущаться, а он отирал катящиеся по его дряблым щекам слезы. Наконец, справившись с нахлынувшим на него чувством гомерического хохота, он, грозно откашлявшись, рявкнул своим начальственным голосом прямо в ухо Ивану Степановичу.

– Понял, извини за долбо…в, разберусь… накажу… лишу…сошлю к чертовой матери в дальний гарнизон… уберу с глаз долой к е… матери! – И все в таком духе. Затем подумав, что теперь залпов вполне достаточно, чтобы замять дело, Петр Иванович расплылся в улыбке и еще раз начал поздравлять друга с наступающими праздниками. – Ну, будь здоров, еще встретимся, – сказал он в заключение и повесил трубку.

«Однако черт его знает, что творится на этом КП», – подумал он, и потянулся к другому телефону прямой связи.

– Слушаю, Петр Иванович! – Раздался громкий и бодрый голос начальника КП, абсолютно не подозревавшего о случившемся.

– Немедленно ко мне! – Рявкнул Петр Иванович. – Бегом!

Почуяв неладное, начальник КП рванул аллюром, вылетев из своего кабинета, как будто уже там ему дали хорошего пинка. Вылупив глаза, он тряхнул начальника смены и, получив от него ответ, что все в порядке, помчался к Петру Ивановичу, на ходу соображая, что бы это значило. Влетев в кабинет Петра Ивановича, он вытянулся в струнку и застыл в немом ожидании.

– Контр-адмирал Т…ко по вашему приказанию прибыл! – Отрапортовал начальник КП и молча уставился на Петра Ивановича.

– Ты что же это, сукин сын, меня так подставляешь? – Грозно нависнув над столом, прорычал Петр Иванович. – Доверить ничего нельзя, с х…ней справиться не можете…– он сделал многозначительную паузу. – И перед самым праздником так оплошать! Работать не хотите, сукины дети! А мне тут красней за вас перед людьми… Вот, звонили сейчас и прямо мне… Такого человека обидеть!

Вадим Афанасьевич Т…ко был человек хладнокровный и выдержанный, он не боялся гнева высокого начальства и всегда готов был признать свои ошибки, но сейчас он не видел причины этому гневу и не понимал, что могло его вызвать.

– Во вверенном мне подразделении происшествий не отмечено… – начал было он, но тут же осекся, прерванный окриком разгневанного Петра Ивановича.

– Не отмечено? – Петр Иванович даже подпрыгнул. – А генерал-полковника Зуева Ивана Степановича кто пропечатал …уевым, я что ли? И напечатали, и не проверили, и послали, и доложили!.. Все проворонили, сукины дети! Марш отсюда и разберись там у себя, кто у тебя такой долбо…б, доложишь потом лично.

Праздничное настроение адмирала было испорчено. Блоха, паршивая буква, а неприятностей от нее выше крыши! Ворвавшись в смену, он как следует дал по мозгам всем подчиненным, а затем вкатился в машбюро. Лицо его было серым, как оберточная бумага, и не предвещало ничего хорошего. Обе машинистки были на месте и пребывали в полной эйфории от предстоящих торжеств и яств.

– Кто из вас печатал «головы»? – Сурово спросил адмирал, совершенно не разделяя их праздничной приподнятости.

– Да что вы, Вадим Афанасьевич все о работе, – еще не предчувствуя опасности, закокетничала Зинаида Дементьевна, наша лучшая машинистка, – праздник на носу, а вы «головы»… Какая разница кто, мы обе распечатывали…

– У кого праздник, а мне нагоняй, – мрачно произнес адмирал. – Вы постарались. Генерал-полковник Зуеву кто «голову» печатал? Ухитрились вместо Зуева напечатать …уева! Вот вам и праздник!

Быстренько смекнув, в чем дело и чем это может для них закончиться, Зинаида Дементьевна парировала:

– Мы не помним, кто из нас их распечатывал, рвете работу из-под рук, сами там чешетесь до последнего, а на машинисток времени не остается, из машинки прямо выхватываете. А мы печатаем слепым методом и там «з» и «х» рядышком. Палец сунулся не туда – и все, нам проверять некогда. Исполнители куда глядели, они должны были проверить? Тимофеевич тоже раскладывал по пакетам, куда глядел? А то сразу – машинистки…

Адмирал тяжело крякнул и махнул рукой. С женщинами спорить всегда себе дороже. Тяжелой походкой он подошел к нашей двери и открыл ее.

– Тимофеевич, – прямо с порога начал он, – как же ты, морской волк и зубр, пропустил такой ляп. Кто из вас паковал справку, ты или она? – Он кивнул на меня, в полной надежде теперь уж найти того стрелочника, которого можно было бы выдрать от всей души и оправдаться перед высоким начальством, сославшись на молодость и неопытность.

– Я паковал, – выдохнул Тимофеевич и посмотрел на меня. – Она клеит, а что случилось, Вадим Афанасьевич. Нам никто не звонил.

– Тебе никто не звонил и мне никто не звонил, – закачал головой адмирал, – зато Петру позвонили. Он мне сейчас такой разгон устроил, что мало не покажется. Весь праздник насмарку! И кого мне теперь наказывать, тебя, старого хрена?

– А там-то что смотрели,– попытался оправдаться Тимофеевич. – Тамошние-то что? Тоже зевнули?

– В том-то и дело, что зевнули, а может, нарочно… Только справка так и легла Зуеву на стол, вот он и увидел, ну, и давай Петру названивать, за что, мол, ты меня так и все такое… Уё-ё-ё-ё, – адмирал замахал рукой.

Тимофеевич резво потрусил к машинисткам и, придя от них, озабоченно вытер пот с лысины. Машинистки уже весело смеялись, представляя, какое впечатление испытал их адресат, и ни в какую не признавали своей вины.

– Вот, – сказал он мне, – мы с тобой тут травим, ля-ля, а видишь, что может быть… И нам надо быть внимательнее…

С тех пор машинистки печатали эту фамилию одним пальцем, внимательно смотря на клавиатуру и не позволяя себе слепого метода во избежание еще одного подобного инцидента. Наказанных не было. Все ограничились суровым внушением. Но случай этот врезался в память как анекдот, который помнится всю жизнь.

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

Тимофеевич, наш непосредственный начальник, прожил большую интересную жизнь, в которой было множество различных приключений и забавных случаев, о которых он под настроение любил рассказать. Это было тем интереснее, что все это не было выдумкой, а случилось в реальной жизни с людьми, которые работали у нас или по соседству, и рассказы эти звучали из уст самого участника данных событий.

Тимофеевич за свою службу побывал в разных переплетах, и рассказы его приобретали порой настоящий комический характер, свойственный выдумкам и комедиям. И, тем не менее, все это было правдой, хотя иногда казалось вовсе неправдоподобным. Был он уже давно в отставке и браво называл себя и себе подобных «старьем» и любил, как он выражался, «травить».

Словечко это присуще морякам, с которыми его связывали долгие годы службы на Дальнем Востоке и в Главном штабе ВМФ. Хотя он никогда не заканчивал морского училища и имел звание «полковник», он всегда подчеркивал свою к ним принадлежность и стойко выносил подначку всех водоплавающих, которые громогласно звали его «черный полковник». Моряки уважали его и любили беззлобно «подтравить», как принято на флоте, чем Тимофеевич несказанно гордился и шутливо ворчал. Особенно он гордился, когда его звали в свою компанию или в баню, где его талант рассказчика расцветал буйным цветом. Пропустив малость для разбега, Тимофеевич начинал «травить». Кое-что перепало и мне, хотя для моих ушей в те годы многие темы были просто запрещены.

– Ты давай повнимательнее, – учил он меня, – не растопыривайся. А то знаешь, как бывает… Вот у меня была Катька Бубликова. Я ее прямо, знаешь, матом иногда, а ей хоть бы что, как с гуся вода. «Сойдет, Николай Тимофеевич!», – и все тебе! Наляпает, натрет, наврет – и все: «Сойдет, Николай Тимофеевич!». Я ей: «Я тебе дам сойдет!». А ей хоть бы хны, такая баба! Я когда пришел, здесь такой бардак был, жуть! Катька была, вроде как начальница. Ну, и всем трепалась, что, мол, Москалькову тут делать, я ему, мол, все наладила здесь, и он на все готовое пришел. А тут… – Тимофеевич мотал головой. – Страх один! Открываю я сейф, а там Катькины рваные чулки лежат. Я ее спрашиваю: «Это что такое?». А она мне: «Ничего, Николай Тимофеевич, это мои чулки, а что они вам мешают?». – Тимофеевич плюнул. – Ну, Катька баба была!.. Квартиру ведь себе здесь получила. У нас офицеры годами стоят, получить не могут, а Катька сразу получила. Подъехала, сволочь, к Мансурову, нашему главному начальнику, как Мерчуткина: «Я женщина слабая, беззащитная…у меня муж на фронте погиб…». И все в таком духе. Она ныть была, знаешь, слезу пустит… Ну, а он герой, кавказец, ему неудобно. Вызвал кого надо, мол, помочь нужно этой       симпатичной женщине. Тут Катька и совсем загордилась. Я ее и спрашиваю: «Как же ты, Катька, черт тебя дери, у Мамсурова квартиру выпросила?». А она мне: «С моей фигурой, Николай Тимофеевич, еще и не то можно…». Я ее после этих слов прямо матом: «Пошла ты к чертовой матери со своей фигурой! Ну и дальше еще…». Ведь ляпнет где-нибудь еще такое, а она все свое, как с гуся вода.