Бессмертие графини

Ночью же я отдавалась во власть порока, забывая обо всем, получая только удовольствие от прикосновения холодных пальцев в самых сокровенных частях, от резких движений, пронзающих меня, казалось, насквозь и от далеких губ, изогнутых в усмешке, что ласкали меня лишь в моих снах.

И конечно, днем я молчала обо всем, что происходит со мной, натягивая на лицо улыбку, скрывая таким образом свой страх. А ночью мне было просто не до этого.

Да и что бы я сказала графу?

Что боюсь его?

Что схожу с ума?

Что готова умереть со стыда, вспоминая ночи и больше всего хочу перестать поддаваться его ласкам?

Не думаю, что он помог бы мне во всем этом.

Хотя иногда граф ломал свою дневную маску острой вежливости, и я ловила на себе насмешливый взгляд его дьявольских глаз и холодную усмешку, так непохожую на привычную отстраненно-безликую улыбку.

И каждый раз это происходило, когда я размышляла о своих проблемах, пытаясь убедить себя в их несущественности.

Казалось, будто граф читает мои мысли и смеется над их глупостью и хаотичностью. И это усиливало мой страх перед ним, и было очередным доказательством моей болезни.

Мой ангельски-красивый дьявол-искуситель, ты сводишь меня с ума.

Глава 6.

Мы прожили вместе несколько лет, и я едва держалась на той тонкой границе, где заканчивается легкое помешательство и начинается настоящее сумасшествие.

А может, мне лишь казалось, что я держусь, а на деле я уже давно переступила порог, окунувшись в бездну безумия?

Каждый раз, когда я засыпала, мне снились глаза графа.

Два кровавых озера сверкали в кромешной темноте, и я бежала прочь, как можно дальше, но они всегда настигали. От них было невозможно спрятаться, они мерцали алыми всполохами, подавляя мою волю и пробуждая совершенно чуждые мне желания.

Во сне казалось, будто они забирают у меня что-то важное, что я обязательно должна знать. И как бы я ни старалась, сама я это уже не верну. Потому что вернуть это может только он.

Дело тут было даже не в его холодной вежливости днем и не в том, как граф обращался со мной ночью. Нет, просто со временем у меня появилось навязчивое, неотступное чувство, будто я чего-то не знаю. Чего-то очень важного, связанного непосредственно с графом. Чего-то ужасного, о чем я могу вспомнить, лишь глядя в эти алые колодцы.

Могу, но не вспоминаю.

Единственной отдушиной стал для меня Викторий. Не знаю, почему, но я рассказала ему, пускай далеко и не все. Я сама не поняла, как так вышло. Ведь теперь я графиня, и чтобы ни происходило в моей голове, как бы меня это ни терзало, я должна блюсти честь и репутацию своего мужа и себя самой.

А разболтать кому-то о том, что я на грани безумия… это вряд ли способствует репутации.

Уж не знаю, что на меня нашло. Возможно, это был один из тех дней помешательства, когда я не могла вспомнить детали своих же действий. Или же его алые, как у графа, глаза заставили меня выдать свои тайны. Но я рассказала Викторию о некоторых странностях.

Вообще, они были до невозможности одинаковые и одновременно совершенно разные.

Руки Виктория, когда он галантным, не свойственным простолюдину жестом, брал меня под локоть, были такими же обжигающе-ледянными. Кожа его буквально светилась белизной, а на солнце он никогда не выходил, даже ненадолго.

Но в отличие от графа, холодным было только его тело. Он не оттолкнул меня после моего откровения, а его алые глаза, светились лишь сочувствием и заботой.

Он стал для меня другом, хотя после того, как мы сблизились, мои провалы стали учащаться, а раны, то появляющиеся, то исчезающие на моем теле были все кровавей и ужасней, доставляя невыносимую боль, пусть даже она и была лишь плодом моего воображения.

Это было несколько странно. Отчего-то я была уверена, что все мое сумасшествие каким-то образом связанно лишь с графом, но никак не с остальными членами замка.

Ведь когда я общалась с Рози все было в порядке. Хотя Рози я и не доверяла столь сокровенные тайны.

Впрочем, я даже не успела рассказать Викторию об ухудшении своего состояния.

Словно почувствовав, что от общения с ним, мое сумасшествие только нарастает, он сам предложил прекратить нашу дружбу.

Я не могла понять, неужели это действительно было так заметно?

Я наивно считала, что держу свои страхи в кулаке и сохраняю лицо. Что никто в замке не замечает тех вещей, которые творятся со мной. Что годы обучения этикету не прошли даром, и я могу оставаться спокойной внеше в любой ситуации.

Но Викторий заметил все сразу же, и сказал, что общение с ним сделает мне только хуже, а когда я попыталась выяснить подробности, он промолчал.

Однако я действительно не понимала, как его забота и внимание, после которых я чувствовала явное облегчение, могут мне повредить. Ведь он был моей отдушиной в этом царстве страха. Единственным человеком, с которым я могла поговорить, не опасаясь за свою репутацию, или за то, что обо всем узнает граф. Единственным, после Рози, в этом замке, к кому я испытывала нежные чувства, так непохожие на мою больную, одержимую привязанность к графу.

После долгих разговоров Викторий сдался.

Соглашаясь продолжить наше общение, он выглядел печальным, напоследок заметив, что надеется, что я не возненавижу его, когда все пойму. И больше он никогда не возвращался к этой теме.

Хотя, как я бы смогла возненавидеть своего единственного и лучшего друга в этом, все еще чужом мне замке, пусть и формально я считалась здесь полноправной хозяйкой?

Я дорожила Викторием и никогда не отказалась бы от него.

О, как бы я хотела чувствовать к своему мужу хотя бы часть той теплоты и нежности, что испытывала к Викторию.

Или же увидеть в глазах графа отблеск той же заботы, с какой смотрел на меня его друг.

Но нет.

Сама я уже не смогла бы жить без графа. Он разрывал мое сердце острой болью на тысячи частей, наполняя каждую из них страхом, пополам со страстью. Он учил меня бояться собственных желаний и желать ужасающе-невозможного. Он заставлял меня дышать им одним и задыхаться в одиночестве, хотя при этом отравлял собой воздух, меняя любовь на зависимость.

Он был невозможно-холоден и по-животному горяч.

И несмотря на прошедшее с момента нашей свадьбы время, мы так и не стали близки хоть в чем-то, кроме постели. Мы мало знали о пристрастиях друг друга и тех милых привычках, которые есть у каждого, мы никогда не поддерживали друг друга и не вели задушевных разговоров.

Да мы вообще практически не общались, особенно днем.

Если это было время обеда, или ужина, то мы просто сидели рядом за столом, чинно кивая рыцарям и друг другу. И хотя с моей стороны всегда было искреннее желание хоть как-то заинтересовать своего мужа, но граф, как и в первые дни, оставался до остроты холодно-вежливым.

Он поддерживал светскую беседу, которая сводилась к погоде за окном, падежу скота в этом месяце, или политическим событиям, вроде восстания в Леоне, или смерти последнего короля из династии Каролингов и избрании Гуго Капета на эту должность. Но дальше дело не шло.