А потом народ стал разбирать сам текст прочитанной Машкой скороговорки, что добавило веселья.
– А Олеська-то у нас не просто так бобра встретила – доброй стать захотела.
– Да ладно, она у нас и так добрая! Чего вы на нее напали.
– Ага, добрая! Значит она бобр!
Олеська сначала смеялась вместе со всеми, но потом ей надоело, и она попыталась переключить тему разговора. Но кто бы что ни говорил, так или иначе разговор сводился к бобрам и, соответственно, к Олеске. К тому времени все уже были подогреты Олеськиной настойкой и градус веселья слегка зашкаливал.
Олеська обиделась. Она ушла в дальнюю комнату и завалилась на кровать, на которой лежали сложенные кучей куртки, пальто и шубы гостей. Укрылась чьей-то длинной шубой и уткнулась в мохнатый воротник. Закрыла глаза, и ей показалось, что она крутится на карусели. «Странно, – подумала Олеська. – Неужели я такая… пьяная? Почему-то потолок кружится… А они все бессовестные. Я им такой интересный случай рассказала, а они лишь смеются. Это все Наташка со своей Машкой! Бобры-добры. А может они и не добры вовсе…»
Но, вспомнив сегодняшнего зверька, Олеська хихикнула – ну как такой милый бобрик может быть не добрым – он очень даже добрый. Что-то там лопотал по-своему. Жаль только, что ничего не понятно. А интересно, можно выучить бобровый язык? Или бобриный?
Тут пол скрипнул, будто кто-то зашел в комнату. Олеська приподнялась на локтях, но никого не увидела. А через полминуты в углу разгорелся бледно-желтый свет – стоящая на столе лампа зажглась сама собой. И в этом бледном свете Олеська разглядела сегодняшнего знакомца – бобер, переваливаясь, проковылял на задних лапах к кровати, а его плоский хвост волочился за ним, издавая звук, словно кто-то тащил по полу мокрую тряпку. Он сложил передние лапки в молитвенном жесте перед собой и заговорил:
– Олеся, ты не должна обижаться на своих друзей. Они просто ничего не знают, а ты знаешь. Ты – добрая девушка. И значит ты – бобр. Ты принадлежишь нашему роду, и это принесет тебе счастье. Главное только, чтобы у тебя были крепкие зубы.
– Зубы? – переспросила Олеська, – А почему именно зубы?
Ее не смущало, что бобер говорит человеческим языком, а вот вопрос о зубах заставил поволноваться. А вдруг они и правда не достаточно крепкие? Она ведь так давно не была у стоматолога. А может ничего страшного? Надо только выяснить, для какой цели нужны крепкие зубы.
– Ну, как же – укоризненно покачал головой бобер, – Зубы для бобров очень важны. Мы ведь перегрызаем деревья. Большие деревья.
– И мне надо будет перегрызать деревья? – ужаснулась Олеська.
– Конечно!
– Но я ведь человек…
– Ты – бобр. Потому что ты добра. Смотри, ты должна делать вот так, – бобер подскочил к ножке стола и мигом ее перегрыз. Лампа со звоном покатилась на пол.
–Попробуй! – крикнул ей бобер, – У тебя обязательно получится. Или попроси, чтобы тебя научила она!
Вместо бобра на полу оказалась Машка. У нее изо рта торчали два длинных и острых зуба. Она бухнулась на коленки и моментально перегрызла вторую ножку стола. А потом метнулась к окну, с треском распахнула его и выскочила во двор. Подбежала к растущей рядом с домом большой елке и начала грызть ее. Машкины зубы работали ничуть не хуже, чем бензопила, еще чуть-чуть, и дерево завалится на бок. Олеська от страха закрыла глаза. И тут она почувствовала, как кто-то трясет ее за плечо.
– Лесь ты чего? Мы тебя потеряли… Ты обиделась, что ли? Да плюнь на них, на дураков…
Олеська открыла глаза и увидела сидящую на краю кровати Ленку – Елену Петровну.
– Айда, там пельмени стынут. Сейчас поедим, и гулять пойдем. Дед Василий обещал бобровую плотину показать. Я тебе там одежонку подобрала, да пимы батины, чтобы ты в своих моднявых ботильонах да колготках не окочурилась на морозе.
Елена Петровна, конечно, была учительница, но и местным фольклором она владела виртуозно.
2 глава. Любовь и кашель не скроешь
Прогулка до бобровой плотины всех взбодрила. Народ пришел веселый и голодный. Олеська перестала дуться на друзей и на их подколы, что, мол, пришли в гости до Олеськиной родни. И когда на ее фразу: «Ой, как есть-то охота!» Вадик протянул ей прутик, прихваченный Машкой из леса, лишь засмеялась и запустила в грубияна снятым с ноги большущим валенком. Вадик увернулся, и валенок, описав дугу, попал в деда Василия. От неожиданности тот едва на ногах удержался. Обернулся и погрозил пальцем Олеське:
– Ты чего разошлась? Так, Лесе больше не наливать, она уже буйная.
– Никакая я не буйная! – оправдывалась Олеська, – Этот противный Вадька меня провоцирует.
– Эх, молодо-зелено, любовь-морковь, – покачал головой дед Василий.
– Какая любовь, дед?! И с кем – с этим Вадечкой?– возмутилась Олеська, и показала Вадику язык.
– Ага, – меланхолично отозвался дед Василий – Сначала хиханьки-хаханьки, а потом… Любовь и кашель не скроешь, так говаривали умные люди.
Вадик состроил страшную рожу и громко заржал. Но поперхнулся и закашлялся. Да так сильно, что не мог остановиться. Его хлопали по спине, а невозмутимая Елена Петровна принесла воды.
– Вадик, твои идиотские шутки до добра не доведут,
– Угу, – буркнул Вадик из-за кружки и снова кашлянул.
– Да пей уже спокойно! – прикрикнула Елена Петровна, – Тридцать лет с хвостиком, а все как ребенок себя ведешь. Напился? Свободен! Народ, айда за стол пельмени есть. Сейчас Старый год проводим, а потом еще успеем хороводы у елки во дворе поводить. До речи Президента.
При слове «ёлка» Олеська слегка вздрогнула – видение из мимолетного сна не отпускало ее, казалось, что дерево все-таки упало. Но на самом деле большая ель, посажанная около сорока лет назад, когда Елена Петровна была совсем малышкой, величественно возвышалась во дворе. На ней сверкали и переливались разноцветные лампочки. Дед Василий не изменял семейным традициям и на каждый Новый год вешал на ёлку гирлянду, чуть ли не ровесницу самой ёлочки – как сделал ее собственноручно, будучи студентом ФизТеха, так до сих пор этой гирляндой и пользовались.
После хороводов самолепные пельмени несколько улеглись в желудках, и народ готов был к дальнейшему празднованию. Димка, Натальин муж, колдовал с ноутбуком, настраивая его, чтобы посмотреть онлайн-трансляцию новогоднего обращения Президента. Непоседа-Машка скакала по комнате и требовала для себя фужер под шампанское, куда она тоже положит бумажку с желанием. Данька забыл недавние обиды, и скакал за Машкой следом. И, конечно же, требовал у деда, чтобы и ему разрешили шампанского. Написать желание на бумажке он вполне мог, как никак во втором классе учился, только смысла в этом не видел. Данька был скептик, как и его дед-профессор, и во всякие новогодние чудеса и Деда Мороза они не верили. А подарок он уже и так получил – смартфон. Но было бы великим чудом, если бы деда Лёва разрешил на нем поиграть. Хотя за этим чудом не к Деду Морозу надо обращаться, а к своему собственному деду, кто этот смартфон и забрал, не дав даже как следует рассмотреть.
А Наталья терпеливо объясняла дочери, что, во-первых, маленьким шампанское нельзя, а во-вторых, раз она писать не умеет, то и с желанием, придётся пока обождать. Сама же торопливо черкала на бумажке свое заветное желание, прикрывая рукой, чтобы никто не подсмотрел, что она там пишет.
Олеська тоже пристроилась в уголочке с клочком бумажки и задумалась – что же написать такое, чего пожелать самого-самого? Может про замужество? А то уже тридцатник, а не то что семьи, но и парня-то нет. А как хорошо было бы иметь мужа и такую вот дочку, как Машка. Но какая семья без любви? «Тогда загадаю себе найти в Новом году любовь – подумала Олеська, и, хихикув про себя, добавила, – И принца».
Вот, зазвучала торжественная музыка, на экране ноутбука затрепетал Российский флаг на фоне ночного неба, а все присутствующие с улыбками сжимали в руках фужеры и бумажки с написанными желаниями. Даже Машке выдали бокал на высокой тонкой ножке, наполнив его газировкой, а желание она, не умея писать, нарисовала. И всем по секрету сообщила, что это никакой не динозавр, как сказал дед Василий, а велосипед.
И вот, раздался бой курантов, зазвенели фужеры, сойдясь в поздравительных тостах, и началась веселая суета с поджиганием заветных бумажек. Никто не заметил, как выскользнул из комнаты дед Василий. А он через минуту вошел обратно, в красном цветастом Ленкином халате и старом, порыжевшем треухе. В руке он держал черенок от лопаты, обмотанный мишурой, а за спиной у него была розовая наволочка, наполненная конфетами и мандаринами. Лев Львович зааплодировал под любимую фразу: «Чудненько, чудненько!»
А все остальные забыли про ноутбук с начинавшимся в эфире «Голубым огоньком» и с визгом и смехом столпились около деда Василия. Просто так выдавать призы он отказался, требовал рассказать стишок или спеть песенку. Сказал, что в крайнем случае сгодиться анекдот или какая-нибудь веселая история.
Через час суета улеглась. Народ разбрелся по комнате. Кто-то вяло ковырялся в салатах, кто-то чистил мандаринку. Машка задремала на диване, и дед Василий укрыл ее снятым с себя халатом. И тут погас свет.
– Ой…
– Что за шутки? Вадька, это ты хулиганишь?
– Чуть что сразу Вадька! Понятия не имею, что это такое.
– Тихо-тихо, – громкий учительский голос Елены Петровны перекрыл все остальные выкрики – Я сейчас выглянула на улицу и посмотрела на село – все дома темные и никакие фонари не горят. Наверное, на подстанции авария. Сейчас свечи достану, не волнуйтесь.
– Ну вот, отпраздновали Новый год… – недовольно протянул Вадик.
– А чем тебе не праздничная атмосфера? – спросила Елена Петровна, зажигая очередную свечку. Свечек у нее было огромное количество, как и разных подсвечников – и латунные витые, и в виде лошадки, и на три свечки. Скоро в каждом углу комнаты замерцали огоньки свечей. Стало уютно и немного сказочно.
– Ну, вот, а вы переживали. Самый настоящий Новый год!
– Ага, – сварливо заявил Вадик – Тишина такая, как в склепе. Так-то хоть музыка играла.
– Так мы и сами спеть можем, – ответила неунывающая Елена Петровна, – Дим, доставай гитару.