День рождения

Неторопливая подмосковная электричка, освещённая лучами весёлого апрельского солнца, лениво тащила пустые вагоны к столице, застревая на каждой станции и словно оттягивая момент прибытия на вокзал. Чем ближе к городу, тем короче перегоны между станциями, поэтому электричка, похожая на сонную зелёную гусеницу, чуть отъехав от предыдущей, уже сбрасывала скорость перед следующей, подолгу стояла у платформы, призывно распахнув двери, потом недоумённо шипела, двери закрывала и ползла себе дальше.

Была пятница, вторая половина дня, на платформах с противоположной стороны толпились дачники с рюкзаками, сумками на колёсиках, саженцами и лопатами, детьми и собаками; молодые парни с гитарами и шампурами и их подруги в тугих голубых джинсах и ярких топиках, открывающих розовые, обгоревшие ещё в прошлые выходные, животы; деловитые сухопарые старики в штормовках и резиновых сапогах, везущие с собой хорошо упакованные охотничьи и рыболовные снасти; горластые краснощёкие тётки с пустыми вёдрами, удачно распродавшие в Москве нарциссы, тюльпаны, гиацинты, а кое-кто и ландыши, и возвращающиеся домой, к своим грядкам-кормилицам. Электрички из Москвы шли переполненные, на каждой станции в них запихивались новые толпы жаждущих вырваться из города, всеми правдами и неправдами удравших пораньше с работы, чтобы выехать именно сегодня. Вечера теперь длинные, тёплые, успеешь и добраться до участка, и вещи разобрать, и поужинать, и что-нибудь по хозяйству поделать, и надышишься, и спать ляжешь в тишине и прохладе, а утром проснёшься – и сразу в сад! В отличие от тех, кто проснётся в городской квартире по будильнику и только начнёт собираться, а потом, зевая, потащится на вокзал и будет штурмом брать такие же переполненные составы, и доберётся до места дай Бог к полудню. Битком набитые электрички, увозившие на лоно природы нетерпеливых москвичей, шли с короткими интервалами, они часто проносились мимо той, почти пустой и никуда не торопящейся, в которой ехала интересующая нас женщина.

Кроме неё, во втором вагоне расположились три девчушки лет по четырнадцать, одетые и размалёванные так, что выглядели лет на пять старше, направляющиеся из скучного подмосковного местечка Катуар в столицу поискать приключений, и мужчина средних лет, подтянутый и строгий, тщательно выбритый, выглаженный и начищенный, по-видимому, военный. Девицы, искоса поглядывая на него, громко разговаривали и призывно хохотали, демонстрируя полную готовность к вожделенным приключениям. Он удостоил их компанию одним лишь взглядом, когда входил в вагон, после чего сел на другой стороне, спиной к ходу поезда, через несколько скамеек от нашей героини, и время от времени не без удовольствия на неё поглядывал.

Женщину звали Инной. Она возвращалась от тётки, которой отвозила своего кота, и сейчас, подъезжая к Москве, мысленно просматривала список дел, который, написанный маркером на большом листе бумаги, висел у неё в спальне на зеркале. Невычеркнутыми там оставались два пункта – кот и контрольный звонок Лариске. Ну, за кота уже можно не волноваться – тётка просто обожает животных. Когда Инна уходила, чёрно-палевый сиамец с независимым характером и загадочными голубыми глазами, вдоволь налакавшийся жирного парного молока, возлежал на широких и тёплых деревянных перилах просторного крыльца, блаженно жмурился и на прощание с ним хозяйки отреагировал лишь тем, что приоткрыл один глаз и вяло шевельнул хвостом. С Лариской, старинной подругой, тоже договорились, но звякнуть перед сном всё-таки надо – мол, всё в порядке, ничего не отменяется, завтра жду. Получается так, что после всей беготни и сборов сегодняшний вечер у неё совершенно свободен. Ну что ж, замечательно, можно отдохнуть и приятно развлечься. Инна улыбнулась в предвкушении столь заманчивых перспектив, поймала заинтересованный взгляд мужчины напротив, отметила про себя его спокойную солидность и общую ухоженность и открыла плетёную соломенную сумку, состоящую в комплекте с широкополой шляпой, лежащей у неё на коленях. Эти вещи она достала из шкафа только сегодня, перед поездкой к тётке на дачу – так сказать, открыла сезон.

…Сообразив наконец, что мужчина интересуется вовсе не ими, такими молодыми и раскованными, искательницы приключений, пошушукавшись, притихли и тоже уставились на нежелательную попутчицу. Одетая в свободный костюм из небелёного льна, состоящий из брюк и жилета, под которым трепетала на ветру шифоновая блуза изумрудно-зелёного цвета с большим мягким бантом на груди, она выглядела очень стильно и элегантно. Да ещё эта шляпа, которая, как смутно подозревали девчонки, была надета не для защиты от солнца во время пахоты на бесконечных картофельных грядках, а как элемент, составляющий единое целое с костюмом, который выглядит неглаженым. Но они-то не первый раз в Москву едут, поэтому цену жёваным шмоткам из натурального льна примерно представляют. К тому же что-то подсказывало им – костюмчик куплен не на Черкизовском рынке, и вряд ли его обладательница вообще знает о существовании этой торговой точки. И сумка, по мнению девчонок, непрактичная – ни замка, ни кармашков, а ведь там, наверняка и кошелёк, и мобильник, – и кремовые кожаные босоножки на высоких каблуках, и украшения, и макияж, и манера держать себя, и даже выражение лица – всё это легко и гармонично складывалось в определённый образ или, как знали продвинутые девчонки, имидж. Хотя, как известно, имидж – ничто, жажда – всё!

– Столичная штучка, – процедила самая рослая из компании, с красным обветренным лицом, намазанным дешёвым тональным кремом, и достала предусмотрительно купленную у разносчика полуторалитровую бутылку "Спрайта". Передавая друг другу пластиковый баллон, девчонки напились из горлышка липкой пенящейся жидкости, годной, по мнению Инны, лишь на то, чтобы в арабских странах дезинфицировать ею вымытые местной водой фрукты.

– Ясное дело, не из Икши. Наверняка "новая русская", видали, как упакована?

– Она очень красивая. И элегантная, – тихо сказала самая мелкая и невзрачная из подружек, – на артистку похожа. Мне кажется, я её где-то видела, может, в журнале, таком, знаете, глянцевом…

– Гламур, – презрительно бросила первая.

– А может, по телику? Может, она правда артистка или телеведущая?

– Ага, Людмила Гурченко. Или Елена Ханга. Тебе всю дорогу артистки мерещатся. Небось, она любовница какого-нибудь банкира. Конечно, с такой внешностью…

– Да вы чо, сдурели? Такие в наших электричках не ездят. Такие все на "мерседесах" и обязательно со своим мужиком или с шофёром. И ваще, чего ей здесь делать? – дылда махнула рукой, указывая бутылкой на проплывающую за окном станцию, – во, в Бескудниково? – И, отводя взгляд от загадочной пассажирки, пренебрежительно бросила: – да она и старая уже, ей, небось, лет тридцать пять, а всё туда же… – и зыркнула в сторону равнодушного к их молодости мужчины.

– А может, она иностранка, полька или шведка? Может, она путешествует по Подмосковью? Они там демократичные, и на электричках ездят, и автостопом, я читала, – не сдавалась романтично настроенная маленькая, – правда, девочки, посмотрите, у неё и вид какой-то нездешний…

В этот момент предмет их спора – иностранка, артистка и по совместительству любовница "нового русского" – соизволила обратить высочайшее внимание на их возню, как на некий досадный раздражитель, бегло глянула в их сторону, рассеянно улыбнулась, продемонстрировав безупречные зубы и "бриллиантовый" блеск нежно-розовой помады, и, не увидев ничего, достойного внимания, отвернулась, достала из сумки книжку в мягком переплёте, открыла посередине, но читать не стала, а развернула обложкой вперёд и задумчиво посмотрела на вложенную фотографию.

Инна действительно была яркой, эффектной женщиной – высокая, с гибкой фигурой, каждая деталь которой как будто чуть-чуть вытянута – длинные ноги, длинные тонкие руки с длинными пальцами, длинная шея, узкое продолговатое лицо с впалыми щеками, прямой нос, острый подбородок, миндалевидные раскосые зелёные глаза. И прямые длинные волосы цвета белого золота, заметьте – свои, ни разу не тронутые ни краской, ни щипцами для завивки. У всех, кто смотрел на неё, возникало ощущение утончённости, изящества, чего-то летящего, стремительного… и неуловимо переменчивого.

Сегодня у неё день рождения. Сорок шесть лет. А завтра она улетает в Канаду.

На фотографии, которую она нашла в тёткином альбоме, игровая площадка детского сада, лето, ребятишки в панамках возятся в песочнице, бегают, крутятся на карусели. Воспитательница сидит на скамейке на самом солнышке, запрокинув голову и высоко подобрав полы белого халата на вытянутых ногах. Принимает солнечные ванны на рабочем месте. Между площадкой и стеной корпуса – асфальтовая дорожка. На ней двое – девочка в голубом сарафанчике с тоненькими бретельками и в детской соломенной шляпке сидит на большом жёлто-синем тракторе, к рулю которого привязана толстая верёвка; повернувшись лицом к трактору и пятясь задом, за неё тянет крупный темноволосый мальчик. Красивое лицо его серьёзно и сосредоточенно, брови сдвинуты. Детям по шесть лет. Подготовительная группа. Это она и Вадик.

Вадик. Она как раз думала о нём сегодня ночью, когда, закончив собирать чемодан и дорожную сумку, возбуждённая предстоящим отлётом и скорой встречей с сыном, вертелась в кровати и никак не могла уснуть. Потом встала, пошла на кухню и заварила себе мяту с лимоном и ложечкой мёда – верное средство, всегда помогавшее ей от бессонницы. И долго сидела у открытого окна, ожидая, пока остынет волшебное снадобье и борясь с желанием покурить. И думала о сыне. И о Вадике. Почему-то в последние годы, особенно после того, как сын уехал в Канаду, она всё чаще думала о них вместе. Она не хотела этого. Но против её воли рядом с образом сына постоянно возникал образ Вадика. Его отца. Которого он ни разу не видел.

Инна досадливо поморщилась. А ведь день начинался так хорошо… После того, как выпила тёплый душистый напиток, она быстро заснула и легко встала в шесть часов, полностью выспавшаяся и отдохнувшая. Ей всегда требовалось немного времени для сна. Завтракать она не стала, хорошо зная, что тётка первым делом, не слушая возражений, усадит её за стол. Она быстро доехала до нужной станции и к дому пошла не по прямой асфальтовой дороге, а по сухой  узенькой тропинке, огибающей жиденькую берёзовую рощицу, к которой выходила задняя сторона тёткиного участка, крайнего на этой улице. Весна в этом году выдалась ранняя, необычайно тёплая, Инна шла одна, ей было весело, она с удовольствием смотрела по сторонам, любуясь молодой кудрявой листвой, свежей, шелковистой, ещё никем не топтанной травой, яркими жёлтыми цветками мать-и-мачехи и с наслаждением вдыхала прохладный вкусный утренний воздух, в котором уже слышался намёк на упоительный аромат распускающейся черёмухи. Инна всегда замечала мелкие детали, различные нюансы, она вообще считала, что жизнь состоит из мелочей, приятных и неприятных; первым она всегда искренне, по-детски радовалась, из-за вторых также непосредственно и бурно огорчалась. Настроение у неё менялось часто и резко, без промежуточных стадий и, как казалось окружающим, без видимых причин. Сейчас она шла лёгким, танцующим шагом, поглядывая вверх, на нежно-зелёные дымчатые верхушки берёз, сквозь которые решительно пробивались горячие лучи рассветного солнца, и в такт шагам покачивая пластиковую корзину-переноску, в которой сидел меланхоличный Тихон. Жить на даче он любил. Инна часто уезжала и каждый раз привозила его к тётке, единственной своей родственнице, которую очень любила. Тётка, несмотря на свои шестьдесят пять, была жизнерадостная, лёгкая, невероятно энергичная и такая же, как племянница, эмоциональная. Наверно, поэтому им всегда было хорошо друг с другом. Она встретила Инну у калитки, расцеловала, отобрала Тихона и потащила в дом. У неё уже был накрыт к завтраку круглый стол в гостиной и витали обожаемые Инной запахи горячей сдобы, ванили и свежемолотого кофе.

– Сейчас, сейчас будем завтракать, – весело приговаривала она, насыпая кофе в старый медный кофейник с длинным изогнутым носиком. Неизвестно где и когда сделанная посудина была весьма помята, но тщательно, до огненного блеска, надраена. Вокруг горловины вился затейливый узор. Тётка уверяла, что арабский.

– Опять уезжаешь? – Не отрывая взгляда от стоявшего на огне раритета, спросила тётка, – на этот раз куда?

– В Канаду, к Димке, он сколько времени уже зовёт, да ты же знаешь, всё как-то не получалось… А теперь собралась, он приглашение прислал, так удачно всё совпало – у него отпуск, и у меня на работе передышка, смогла вырваться. Завтра улетаю. Что тебе привезти?

– Камень с Ниагарского водопада. И фотографии, – не задумываясь, ответила тётка и ловко подхватила нарядной рукавичкой кофейник с поднявшейся шапкой плотной пены. – Я имею в виду, водопада и Димочки. И невесту его сфотографируй, и дом, и машину. Он писал, у него машина новая.

Инна рассмеялась.

– Обязательно.

Тётка вынула из холодильника и сунула племяннице в руки миску с деревенским творогом, горшочек сметаны и велела нести в гостиную. Сама вошла следом и торжественно установила кофейник на столь же древний, но так же заботливо начищенный поднос. Поднос этот был явно русского происхождения и предназначался для самовара. Одна часть его квадратная, туда надлежало ставить самовар, краником к круглой части, где в ожидании чая выстраивались чашки. У тётки был и самовар, а как же, полностью соответствующий своим медным собратьям по возрасту, помятости жизнью и красноватому блеску. Но по утрам тётка пила кофе и за неимением достойного подноса для кофейника пользовалась этим. Но вот уж чем никогда не был осквернён доставшийся от бабушки поднос, на донышке которого было выбито клеймо с непонятным словом " Лиховъ" – то ли название, то ли фамилия – и датой – 1886г., так это чайником. Чай из чайника тётка пила на кухне и только когда была одна. Гостей принимала в просторной, светлой гостиной, куда эмалированному изделию советской промышленности, оскорблявшему её эстетическое чувство усечённым широким носиком и грязно-жёлтым окрасом, вход был воспрещён. Впрочем, и этот унылый уродец не был лишён хозяйкиной заботы и сверкал не хуже, чем вся остальная кухонная утварь. Тётка – патологическая чистюля. Сколько раз Инна наблюдала такую картину – тётка на что-то отвлеклась, и из кастрюли убежало молоко или бульон. Тётка досадливо всплёскивает руками, восклицает:

– Ах, чтоб тебя! – Хватает кастрюлю, быстро переливает варево в другую, опять ставит на огонь, а грязную тащит за угол террасы, где с незапамятных времён сваливали кучу песка, сдёргивает с гвоздика тряпицу, кладёт замарашку на землю и энергично оттирает песочком…

Инна села на диван, раскинула руки по его кожаной спинке, с наслаждением вдохнула радостные запахи и оглядела знакомую с детства комнату. Она была такой же, как и десять, и двадцать лет назад. Инна взрослела, тётка старела, а комната не менялась. Инна любила её за это. Единственное, что изменилось в её облике за последние годы – сильно разрослись две пальмы, одна в простенке между окнами, другая возле дивана, и мелколистный фикус, большая редкость в советские времена. А пять лет назад Инна подарила тётке на юбилей новый телевизор, большой, цветной, с пультом, и он заменил старый полированный "Рубин", купленный дядей по большому блату. А три года назад на дядином портрете на стене появилась чёрная креповая ленточка…

– О чём задумалась, Инночка, детка? – Окликнула тётка, – садись к столу.

Они долго, не спеша завтракали. Инна как в детстве уплетала тёплые сладкие крендельки, румяные плюшки, творог со сметаной и вареньем и весело думала, что обедать ей сегодня не придётся. После такого неправильного завтрака. А лучше, пожалуй, и не ужинать. Придя к такому решению, она со спокойной душой подставила свою чашку для второй порции кофе. Такой кофе она пила только у тётки – очень крепкий, с распущенным кусочком шоколада и большим количеством жирных сливок…

Они всласть обо всём наговорились, тётка вернулась к теме фотографий, достала толстый старый альбом, вытащила из него последние димкины снимки, присланные им за три года из Канады, сказала, что купит новый альбом и переложит их туда, это будет альбом "канадского периода", они посмеялись, потом стали листать плотные листы с прорезями от конца к началу, и вдруг взгляд Инны споткнулся об этот снимок.

– А это откуда? У меня такого нет.

Тётка задумалась, вынула карточку, посмотрела надпись на обороте.

– А это ты в детском саду. Я вспомнила, мы договорились тогда с твоей мамой, что заберём тебя на выходные сюда, точно, была пятница, Миша сказал: давай заберём пораньше и поедем сначала в зоопарк, чего ребёнок в такую хорошую погоду будет в детском саду спать? На даче выспится. Мы и взяли тебя прямо с утренней прогулки. Ты была так рада! А щёлкнул тебя Миша, когда мы только подходили, ты и не заметила. Зато потом ужасно хвасталась перед ребятами и просила всех сфотографировать, но Миша сказал: в другой раз, а сейчас кадров мало осталось, надо поберечь для зоопарка… А вот с этим мальчиком ты дружила, забыла, как зовут… Он всегда так трогательно за тобой ухаживал… А в зоопарке Миша купил тебе красный воздушный шарик и бумажный веер, и мы ели в кафе сосиски и пирожные, и ты попросила булочку и скормила её ламам и всё приговаривала: лама-дочь и лама-мама… Помнишь? А приятеля своего? Такой хороший был мальчик…

Инна кивнула. Вспомнила ту поездку в зоопарк. А мальчик никогда и не забывался, как она ни старалась.

… В  группу детского сада Инна поступила самой последней, в середине сентября, и ей там сразу и решительно не понравилось. Другие дети уже привыкли, многие знали друг друга ещё с яслей, Инна же была новенькая, и условия районного детского учреждения, в которых она оказалась после трёх с половиной лет счастливой жизни в дружной семье среди любящих родных, с мамой, всё время которой было полностью посвящено дочке, вызвали у неё стойкое их неприятие. Она не желала есть за одним столом с пятью чужими неопрятными детьми противную скользкую кашу из широкой мокрой тарелки и яростно мотала головой, сцепив зубы, когда толстая грубая нянька с красными распаренными руками пыталась поочерёдно затолкать ей в рот то ломоть серого хлеба, то полную алюминиевую ложку ненавистной каши. Она не хотела играть с другими девочками в песочнице, лепить из грязного, пахнущего кошачьей мочой песка при помощи расколотых пластмассовых формочек куличики, которые тут же растаптывались оголтелыми мальчишками. Она отказывалась ложиться на матрас, многократно описанный её предшественниками, застеленный серой влажной простынёй, пахнущей хлоркой, на раскладушке, стоящей вплотную к другой, на которой спал приставучий мальчишка с зелёными соплями под носом. Первый день поверг её в глубочайший шок. Впрочем, она не плакала. Она подошла к воспитательнице, которая казалась поприветливее, чем нянька, и решительно спросила, когда придёт мама.

– Да уж, мне тоже интересно, когда она придёт, – с неизвестно кому адресованной претензией в голосе сказала воспитательница, глядя куда-то вдаль поверх головы девочки. – Надо же, привели такого неподготовленного ребёнка! Да она совершенно не умеет вести себя в коллективе! А мать ещё расписывала – девочка умная, самостоятельная!.. Непослушная и невоспитанная! Намучаемся мы с ней! – поделилась она своей обидой с подошедшей нянькой, и та немедленно её поддержала:

– Это уж точно! Ребёнок совершенно несадовский. Что ж она, мамаша, ни к чему тебя не приучила? Сбагрила в сад, мол, там воспитают! И вообще, в первый день положено до обеда забирать. Сиди, жди, небось уж скоро придёт.

Не проронив ни слова, Инна взяла детский стульчик, подтащила его к стеклянной двери, ведущей в раздевалку, и уселась на него с твёрдым намерением не вставать, пока не появится мама. Мама скоро пришла, обласкала, утешила и забрала её из этого ужасного места. А дома, после разговора с родителями, Инна вдруг уяснила то, что раньше почему-то не приходило ей в голову: посещение детского сада не было разовым, она должна ходить туда каждый день, потому что родителям нужно работать. Это было последеней каплей. Все накопившиеся за день обиды, страхи и унижения вылились в долгую бурную истерику. Когда, наконец, после продолжительных уговоров, посулов, просьб и заверений в любви голодная и измученная Инна  заснула, продолжая икать и всхлипывать, родители, избегая смотреть друг на друга, уединились в кухне. Безумно жаль было ребёнка, но жизнь диктовала свои условия – маме нужно выходить на работу, её бездетная сестра с мужем, обожающие племянницу и всегда готовые помочь, тоже работают, и единственной бабушке ещё четыре года до пенсии. Делать нечего, до самой школы ребёнок обречён на выживание в условиях детского сада, а уж что ждёт его в школе… Об этом пока старались не думать.

Утром, презентовав воспитательнице и няньке по коробке конфет, мама договорилась, что дочку не будут насильно кормить и положат на кроватку у стеночки, как могла успокоила ребёнка, дала ей с собой пупсика в комбинезончике и большое яблоко и с тяжёлым сердцем уехала на работу. Инна опять взяла стульчик, поставила его на то же место у двери и села отбывать срок, с опаской поглядывая на клубящуюся на ковре кучу визгливых ребятишек. Сидеть было скучно. Она стала играть со своим пупсиком. Сняла с него комбинезончик, сшитый бабушкой, и стала подворачивать на нём штанины и рукавчики, чтобы пупсику не было жарко. И тут к ней подошёл мальчик. Он притащил такой же стульчик, как у неё, поставил рядом, молча сел и стал смотреть на её тонкие пальчики, ловко одевающие маленькую куколку. Инна покосилась на непрошенного соседа. Неожиданно он ей понравился. Он был красивый, чистенький и очень спокойный, совсем непохожий на остальных ребят, постоянно возбуждённых и растрёпанных. Они долго сидели молча. Потом мальчик спросил, кивнув на одетую в подвёрнутый комбинезон куклу:

– Как его зовут?

– Шурик.

– А тебя?

– И-ин-на, – не произнесла, а пропела она своё коротенькое имя.

– А меня Вадик.

Инна серьёзно кивнула.

Он достал из кармана сложенный вдвое листок бумаги, встал перед своим стулом на колени и, используя его сиденье как стол, ловко смастерил маленькую бумажную шапочку-треуголку. Протянул Инне. Она взяла и надела на пупса. Чуть-чуть великовата. Вадик загнул уголки и сказал:

– Скоро пойдём на прогулку, ему голову не напечёт.

Инна, ещё пять минут назад не собиравшаяся ни на какую прогулку и намеревавшаяся весь день просидеть на своём посту, опять молча кивнула.

Так в её жизни появился Вадик, который в течение последующих четырёх лет был её верным другом и защитником.

Вадик ходил в садик всё лето. Раньше он жил в другом районе с мамой и папой, и всё было хорошо, но потом родители стали ссориться, хлопать дверью, подолгу не разговаривать друг с другом, но зато высказывать по очереди свои обиды Вадику, перетягивая его на свою сторону и в то же время частенько забывая его покормить или сводить погулять. Приезжала бабушка, уговаривала родителей, увозила внука на выходные к себе. А потом забрала его совсем, но, поскольку тоже работала, оформила в детский садик рядом со своим домом, всегда старалась пораньше забрать, а в библиотечные дни вообще не водила и уделяла ему гораздо больше внимания, чем родители. Ему было очень хорошо с бабой Бэллой. Будучи не по годам серьёзным и рассудительным, он спокойно воспринял необходимость посещать детский сад, быстро привык, приспособился, но в группе держался особняком, не доставляя, впрочем, воспитателям никаких проблем, и терпеливо ждал, когда пройдёт день, и он опять окажется в уютном доме с вкусным ужином, множеством ярких детских книжек и доброй терпеливой бабушкой, которая не отмахивается ни от одного вопроса и очень интересно обо всём рассказывает.

И вдруг в группу пришла новая девочка. Вадик увидел её и обомлел. Она была очень худенькая, прямо прозрачная, с белыми льняными волосиками, распущенными по плечам, тонким личиком, на котором ярко выделялись зелёные глаза и неожиданно тёмные бровки и пушистые реснички. Настоящая красавица! Вадик сразу понял, кто нарисован в книжках про Дюймовочку, про эльфов, про спящую царевну… Это она! Он даже точно знал, в кого она превратится, когда вырастет – в Снежную королеву! И заранее принял это как данность.

Маленький мужчина Вадик был человеком основательным и надёжным. Он встретил свою Принцессу, сразу узнал её и, не ведая сомнений, принялся служить ей, ничего не требуя взамен. Маленькая избалованная капризуля и привередница приняла это служение как нечто само собой разумеющееся, они замкнулись друг на друга и весь дошкольный период прожили своей отдельной жизнью, стойко оберегая свой суверенитет от посягательств персонала и докучливых ровесников.

Впрочем, к концу сентября обстановка несколько изменилась к лучшему. Вышла из затянувшегося отпуска основная воспитательница, детей разделили – тех, кому уже исполнилось три года, перевели в младшую садовскую группу, остальных оставили здесь, в старшей ясельной.  Новая группа находилась на втором этаже, она была угловая, светлая, с отдельной спальней, в которой стояли не раскладушки, а деревянные кроватки, и нянечкой здесь работала молодая весёлая женщина. С детьми стали проводить регулярные занятия, и тут выяснилось, что Инна лучше всех танцует и поёт, что она очень пластична и обладает прекрасным чувством ритма, а Вадик лучше всех рисует, лепит, делает аппликации и разные поделки. Причём большую часть своих произведений он дарил Инне, и она складывала их дома в большую коробку из-под куклы, а меньшая украшала стенды в коридоре и кабинете заведующей.. Инна тоже любила рисовать, и у них была своя игра – рисовать на одном большом листе общую картину. Они часами сидели за столом, голова к голове, не ссорясь и не споря. Вадик предоставлял ей право первой начинать какой-то фрагмент или раскрашивать его, а когда ей надоедало, и она переключалась на другой, он спокойно доводил начатое ею до конца, соединял детали, что-то подрисовывал, и получалось замечательно.