Плюшевый Дима

– Понял, Димочка? Воображение, воображение включай.

Дима старательно включал воображение… Если по правде, мало помогало.

* * *

Однако вернёмся в студию.

«Первым из-за дешёвых картонных декораций, топая кирзачами, выходит дядька-егерь. Собственно, он и затеял всю эту бучу.

Позади расположен серый монитор. В унисон рассказу, на экране постепенно оживают, проясняются картинки: поляны, перелески, секущий дождь. Непогода застигла нашего героя в полях, и он набрёл на домик фермера. Здесь его приютили, обогрели, пригласили отужинать, уложили спать.

Ночью егерь пошёл отлить хозяйское домашнее пиво. Искал нужник и заблудился в крошечных коридорчиках, чуланчиках, чёрт его знает, отсеках каких-то, тупиках. Блуждал в лабиринтах деревенского дома, чертыхался.

Наконец, пошёл наугад, на широкий луч лунного света, бьющего из окна. И в этом призрачном свете увидел сидящее на полу… Господи помилуй, до сих пор оно перед глазами! Громадное, жирное шевелящееся нечто – впрочем, одетое в кокетливую кружевную ночнушку.

Существо гукнуло, скакнуло и неожиданно проворно на четвереньках кинулось на егеря. Тут и нужник не потребовался, ибо хозяйское пиво горячо излилось в штаны само собой. Егерь улепётывал со всех ног в сторону, где предполагалась хозяйская спальня.

Разбуженные хозяева переглянулись и в один голос бросились уговаривать гостя. Дескать, ему примстилось и никаких призраков у них в доме отродясь не водится. А если и водятся, то в глюках, вызванных употреблением домашнего пива».

– Что ж я, мелкий врун, чтобы придумывать небылицы?! – бил себя в хилую грудь егерь.

– Ы-ы-ы! – заволновался, зашевелился зрительный зал. В эту минуту он тоже напоминал существо: большое, многоголовое и многорукое.

* * *

Как водится в отечественных шоу, фермер с женой, едва вошли, оба враз бухнулись на колени и истово поклонились на три стороны. С чувством, с интонациями Инны Чуриковой – мамы Кроликова из «Ширли-Мырли», повинились перед всем честным народом и органами опеки: «Простите нас, люди добрые! Страшную тайну и огромное родительское горе носим мы в себе вот уже, дай Бог памяти, восемь лет.