Яма

Катя в отвращении бежала от экстрасенса.

***

Позади месяцы химиотерапии. Теперь её дни с утра до вечера посвящены соблюдению диеты. Она давит овощные соки: «Подчистили погреба у всех деревенских знакомых».

Полежит, наберётся сил, отдышится – и снова к плите. Потихоньку варит овсяной кисель, трёт корень лопуха («Девчонки, как это невкусно!»).

На подоконнике набухает в кефире гречка. В банке настаивается майская крапива – очень повышает иммунитет. На кухне и в прихожей всюду развешаны пучки трав. На шее болтается чудодейственный корешок – прислали с другого конца страны: в отрезанном от перчатки пальчике, повешенном на шнурок.

– А вот, говорят, ещё керосин с постным маслом, по десертной ложке…

Катя вздыхает:

– И керосин пила…

***

…Я заставила себя подняться. Подошла к зеркалу. Вместо лица – оплывшее пятно, перенявшее плоскость и бледность зеркала: перекошенное, расползшееся, растёкшееся, как будто вынули лицевые кости и мышцы.

Сейчас придёт из школы сын, он не должен меня такой видеть. И никто не должен видеть, знать. Скорее в горячий душ. Горячий нельзя: умеренно-тёплый… И позвонить милой хлопотливой, безотказной моей помощнице Раисе: она, пока меня не будет, и за домом присмотрит, и полы протрёт-пропылесосит, и сына и собаку голодными не оставит.

В эту ночь я честно, усиленно пыталась искать логику, взаимосвязь событий, путеводную ниточку. Если найти кончик нити, ухватиться, то, перебирая руками, можно попытаться выбраться в прежнюю жизнь, до судьбоносной развилки. Когда, где впервые отступилась, споткнулась? Как не разглядев тайных знаков, подсказок судьбы?

…Не так давно был странный, почти мистический случай. Ушла на тот свет старейшая работница нашей редакции. Прощальное слово поручили написать мне. Я набирала текст, болтала ногой и одновременно грызла яблоко. Уроненное яблочное семечко застряло в проёме между «shift» и соседней справа клавишей «\». Клавишу заклинило.

Я печатала вслепую, и когда подняла глаза на экран, обомлела. После заголовка «Некролог» вся страница состояла из сплошных «Я». Буква кричала, настаивала, била себя в грудь выпяченным: «Я Я Я Я Я Я Я Я Я Я»… Ещё машинально тюкнула, чтобы поставить точку – и выскочившая буква ещё раз спокойно, уверенно подтвердила: «Я». То есть ты.

Фу ты, мистикой вроде не увлекаюсь, откуда такая чушь лезет в голову?

***

Под утро поняла, что не стоит бесполезно рвать сердце, возвращаясь к некоей точке отсчёта. Бесплодно загружать голову поисками ответов, когда и за что? Его, времени, и так может быть мало. Следовало успеть разобраться в других вопросах: более необходимых, важных, насущных.

Вопросы, вопросы.

Почему именно я?

Моя болезнь – наказание за мои грехи?

Чужое здоровье – награда за их добродетели?

Что ощущают в момент ухода? Мгновенное изумлённое прозрение? Огненную карусель в голове? Ослепительную белую вспышку в глазах? Космическую чёрную дыру внутри, стремительно поглощающую, всасывающую тебя в саму себя?

И, наконец, самое главное: а что там, дальше?

***

Из интервью с главврачом:

– Итак, больной понял, что неизлечим. Когда преступнику зачитывают приговор, возле него чуть ли не дежурит бригада скорой помощи. Предусмотрен в вашем отделении для таких случаев дежурный психотерапевт? Имеются ли эффективные успокоительные средства для больных и родственников?

– О господи! Да у нас даже ставки терапевта не предусмотрено! Хотя в онкологической практике одно время бурно пытались внедрить специальность психотерапевта. Но хороший врач, особенно хороший онколог – он и есть лучший психотерапевт, – уверял главврач. – Невозможно без специальных знаний обсуждать ход болезни, проблемы, уверенно внушать надежду. Достаточно, чтобы больной был просто обеспечен психологической помощью лечащего врача. Через руки того пройдено тысячи подобных больных. Он знает, какие слова подобрать, наблюдает проблему профессионально, вширь и вглубь. Ну, увидит психотерапевт эти торчащие из тела дренажи, эту безобразную опухоль – да ему самому понадобится срочная психологическая помощь.

Другое дело, – развёл он руками, – что врач физически не в состоянии вести с пациентом долгие разъясняющие, утешительные, обнадёживающие беседы. Когда через онколога в день проходит 40 человек, никакая психотерапия не поможет. В наших кабинетах, бывает, два врача одновременно принимают двух пациентов. Онкологический центр строится десять лет! Вот такое к нам отношение, в таких условиях работаем. А вы об особенном, трепетном отношении к больным говорите.

Доктор задумчиво постучал ручкой по столу:

– Вторая проблема вытекает из скученности, тесноты. Далеко не все в толпе сидящих на приём – раковые больные. За год мы выявляем таких 4 тысячи, а через поликлинику проходит порядка 70 тысяч человек. Идут «с подозрением», идут «исключить». И вот они рядышком сидят, общаются, обмениваются негативной информацией. И мнительные больные с ужасом находят у себя аналогичные признаки, начинают паниковать. Заражают окружающих страхом, идёт цепная реакция, совсем неполезная в атмосфере больницы.

***

До Катиной болезни я находилась в счастливом неведении. Была наивно уверена: в таких больницах дежурит психолог. Ведь услышать подобный диагноз – может разум помутиться.

– Как же, – слабо усмехнулась Катя. – Всё «было»: бригада психологов, психотерапевтов, которые бросились меня утешать и отпаивать валерьянкой. И какава с ванной тоже была. Размечталась.

Выйдя от врача, Катя спряталась в туалете. На кафельном полу под тряпкой жёлтая лужа мочи из разбитого унитаза. Бессильно опустилась на грязный, затоптанный, с квадратиками от подошвы чьих-то башмаков, стульчак. В поисках утешения прижалась горячим лбом к холодному бачку. Унитаз ей был вместо психолога.

***

Честно говоря, тем летом я пронеслась по больнице галопом, стуча высокими каблучками. Записывая интервью, натягивала на колени легкомысленную юбочку, поглядывала на часы. Впереди свидание, новые впечатления, новые надежды.

Это было тогда, в той жизни. И вот нужда заставила знакомиться с больницей основательно, изнутри. Я-то думала, что в таких больницах всё по-другому. Беседуют, понизив голос. Доктора и медсёстры – сама предупредительность. Мягкие, ободряющие взгляды. Сочувственные, поддерживающие прикосновения. Безлюдье, покой, тишина, картины на стенах, цветы. Нога утопает в коврах, точно идёшь по облаку.

…Что на самом деле. Тёмный мрачный вестибюль с битой плиткой под ногами. Стоит понурая очередь, много деревенских. В буфете каменные жирные пирожки, страшные даже на вид. Такие не то, что больного – здорового на тот свет отправят.

Уборщица в обрезанных галошах гонит лужи по серому полу, тычет шваброй в ноги. Гардеробщица макает варёное яйцо в соль, пьёт чай из термоса. Не выспавшаяся медсестра в окошке: «Сегодня приёма нет».

Даже смертнику выполняют последнюю волю. Перед ним невольно склоняются головы, отводится взор и сам собой тишает голос. Вокруг толпится свита из охранников, врачей, священников, адвокатов – потупились, сознавая ужасное величие момента. В самом придавленном воздухе витает трепет, почтение, суеверный страх перед готовящимся таинством….

Нету талонов, понятно?! Жизнь глумливо корчит рожу, попирает тебя жилистой ногой в грязной галоше. Вселенная не рухнет, не вынеся твоего ухода, не больно воображай. Твоя болезнь – сугубо твоё личное дело, и изволь вести себя прилично.

***

Итак, Катю отправили домой на «долёживание». И чередой пошли экстрасенсы.

Из интервью с главврачом.

– Когда ей объявили о неэффективности химиотерапии, она пошла по экстрасенсам. Мы потихоньку осуждали ее: как она, такая умница, верит в это мракобесие? Хотя все мы ой какие умные, пока самих не коснётся… Чужую беду руками разведу. И потом, у неё после общения с целителями хотя бы на несколько часов начинали светиться глаза.

– Вы, когда сюда шли, читали объявления на столбах объявления о продаже «чудесных» трав? – вопросом на вопрос ответил доктор. – Видели людей-травников с мешочками сена? Этих шарлатанов приходится периодически прогонять, бывает, что и с полицией. Чтобы продать свои снадобья, они с жаром уверяют, что всё на свете излечивают.