Голодный город. Сборник рассказов

В десять, после отбоя на плацу зажгли костер. Мне не нужно было видеть, кого там сжигают сегодня. Сердце это и так знало. Оно больше не билось часто и радостно, как при звуке его голоса. Теперь оно ухало тяжело и больно, редко и с надрывом, а пепел от костра, разносимый ветром, поднимался все выше и выше и, будто притянутый моими слезами, оседал на щеки, превращая чистые слезы в грязные, серые ручьи, стекавшие по лицу.

Всё разом стало бессмысленно и безразлично. Прошлой ночью я думала, как скажу ему, что он значит для меня, что в нем теперь и заключается смысл моей жизни, что при первом же удобном случае мы выберемся отсюда… Что все это теперь мне кажется бредом. Хрупкая надежда, которая так явно стояла передо мной в последние дни, предстала теперь передо мной в другом свете. Без одежды, сломленная, слабая. Холод бетонной камеры забирался под кожу, будущее, утонувшее во тьме, теперь не заботило меня и я, казалось, существовала отдельно от собственного тела. Никакого сопротивления санитарам, никаких плевков в их лица и пинков по моим и так уже отбитым органам. Не было криков и проклятий, не было ничего кроме пустоты внутри и покорности снаружи. Кажется, что в огурце и то больше силы воли, чем во мне. Это была не жизнь и даже не выживание, я давно уже перестала чувствовать голод, физическую боль, меня не заботило отсутствие чистой одежды, теплой еды. Все в этом мире потеряло ценность, хотя наверное очень глупо попытаться уместить все прекрасное, что осталось на свете, в одного человека, потому что в конечном счете, всегда есть шанс его потерять.

Дни волочились по календарю медленно и вязко. Вроде бы я слышала уже март, надзиратели говорили что-то о прогрессе в экспериментах, санитары шептались, что «вот-вот», а я только и могла что бессмысленно подчиняться чьим-то усердно составленным графикам приема таблеток, расписанию осмотров и прочей лабораторной ерунде.

Я всегда любила март. Скупое далекое солнце, пробивающееся сквозь рваные, быстро бегущие облака. Ветер еще холодный, но тот аромат первого тепла и талой воды, что он несет с собой, греет душу и, покачивая скрипучими еще голыми ветками деревьев говорит – скоро все изменится к лучшему.

Сегодня меня забрали на процедуры раньше обычного. Санитары и надзиратели пребывали в каком-то легком возбуждении. Они быстро о чем-то перешептывались друг с другом и были на редкость вежливы. Меня проводили в тот отсек лаборатории, где прежде я не бывала. Она была стерильно чистая, врачи были совершенно мне не знакомы и учтивы. Санитары не швырнули меня на замызганную койку, а вежливо усадили в высокое кресло, подключили бесчисленное количество датчиков и приготовили инъекции. Пока они фиксировали мое тело, я обратила внимание, что напротив кресла располагается зеркало. Увидев себя, я поразилась, тому, во что превратилась моя оболочка. Она была слишком худая, выпирал хребет, а серого цвета кожа, обтягивающая его, была сухая как пергамент. Коротко остриженная, с огромными глазами и тонкой нитью посиневших губ. Я улыбнулась своему отражению и прошептала «Пора бы тебе отдохнуть. Что-то вид у тебя уставший». Где-то на краю сознания промелькнула мысль, что это не зеркало, а окно, сквозь которое кто-то будет наблюдать за мной и ходом эксперимента.

Честно говоря, я смутно осознавала происходящее. Для меня это был просто еще один день. Лаборатория, в которой я сейчас находилась, напомнила мне комнату для смертников из голливудских фильмов с той только разницей, что в моей располагался еще и проектор. После того, как меня полностью подготовили к процедуре и подключили к аппаратам, он включился. Картинка транслировалась на белую стену прямо напротив «зеркала», а мое кресло располагалось сбоку, чуть правее так, что я краем глаза могла наблюдать за происходящим. Оказалось, это была запись с первым этапом эксперимента над Поэтом. Как я узнала из видео, новая вакцина состояла из двух инъекций. Входе первого этапа, врачи были убеждены, что инъекции нужно вводить последовательно одну за одной, но они просчитались и сочетание этих компонентов, введенных друг за другом, дало не тот результат, на который они рассчитывали. Видео шло со звуком, но очень тихим, в стороне от меня стоял врач, разработавший эту вакцину, и сейчас сухим, монотонным голосом вещавший о их провале и рождении новой концепции. Он был абсолютно бесстрастен, происходящее на записи его волновало в наименьшей степени, думаю, от того, что он был очень усталым, потерявшим всякую человечность и надежду. Но вот я никак не могла разделить с ним его чувств. Все их достижения, им описанные, их взлеты и падения на пути создания вакцины, казались мне абсолютной ложью. Во всем том, что он говорил не было ни намека на спасение людей, ни сострадания, ни жажды исцелять и помогать. Передо мной стоял не человек, а лишь его изможденное подобие, перегоревшая лампочка и больше ничего. Пока он приводил сухие цифры и факты, я смотрела на мелькавшие передо мной кадры и не верила своим глазам. Вот он еще живой. Врачи в радостном предвкушении делают ему первую инъекцию, за ней вторую. Вот он лежит спокойно, и приборы говорят о том, что пока он стабилен и эксперимент под контролем, но вот постепенно ритм его сердца начинает сбиваться, пульс поднимается и у него начинаются припадки. Вот врачи на видео пытаются понять, что не так, считывают показания приборов, ищут ошибку и никак не могут найти. Они вводят ему то один, то другой препарат, но все бесполезно, фиксаторы на койке не могут сдержать конвульсивные приступы, а я, глядя на все это, не могу сдерживать слезы.

Казалось бы, я давно уже смирилась с его утратой, я выплакала не только все глаза, но и всю себя без остатка. Здесь и сейчас, к креслу была пристегнута пустая оболочка давно забывшая, что значит чувствовать, но снова увидев его, я вспомнила, что такое боль утраты. Простившись с ним тогда, много дней назад, я сделала все возможное, чтобы всё то, что он зародил во мне силой своего духа, своими стихами и мыслями, покинуло меня без остатка, ведь я потеряла его, а значит надежду на спасение и выход. Врачи, конечно, не догадывались о том, что их подопытные мышата могут иметь чувства, мечты, могут чего-то желать. Они думали, что предел наших желаний – кусочек сыра в виде сухого пайка, да мнимый выход из лабиринта. Мышатам большего и не нужно, а они напрочь забыли, что мы люди и что когда-то у всех нас были права, самое главное из которых – право на жизнь.

Вот я вижу, как эксперимент над НИМ подошел к концу, как приборы считывают ровную непрерывную нить пульса, результатом которого стала слишком большая нагрузка на сердце, а вкупе с веденными препаратами, спровоцировавшими его разрыв. Буквально его сердце не выдержало и разорвалось. Он как-то разом обмяк, врачи и санитары скорбно опустили головы, после чего сияющий глаз проектора отключился.

Врач выдержал паузу и продолжил шелестеть своим обессилевшим голосом о новом подходе, о более точных расчетах дозировки и прочем, прочем, прочем… Я слишком устала, чтобы его слушать. Наконец он прекратил разговаривать с «зеркалом», оживились санитары и все разом подошли ко мне. Как я поняла из его монотонного диалога, я была тем самым вторым после моего Поэта выбранным мышонком, для абсолютно нового эксперимента, суть которого заключалась не в последовательном, а в одновременном вводе препаратов.

Человек, вещавший о ходе эксперимента, отошел в сторону, давая санитарам подойти ко мне и приступить к вводу препаратов. Что ж, пусть так, мне порядком уже осточертело гнить здесь, жрать какую-то дрянь, которую как будто уже кто-то ел до меня и не справившись отторгнул обратно, меня достал холод и вонь моей клетки, и мне уже совершенно была не интересна эта борьба остатков человечества за «светлое будущее». Я не вижу здесь людей, только зверье, а раз так, то пусть лучше мы все сдохнем и дадим планете шанс выжить уже без нас.

Забавно, я думала во мне уже не осталось ненависти, но я заблуждалась. Если уже нечего терять, не к чему стремиться, когда отобрано всё, включая мысли и свободу и ты понимаешь, что скорее всего наступит тот самый долгожданный конец и освобождение, включаются неизвестные, скрытые ресурсы и теперь, глядя на их мерзкие, сытые рожи, мне хотелось только одного – схватить первый попавшийся в руки инструмент со стола и искромсать их всех к чертям собачьим!

Мои мысли начал заволакивать туман. Я и не заметила за всеми этими размышлениями, что мне уже сделали обе инъекции и теперь все взгляды прикованы к приборам. Голова слегка кружилась, сначала руки, а потом и ноги начали гореть и наливаться тяжестью, сердце начало биться быстрее, еще быстрее, на лбу выступил пот. Все те мысли о кровавой расправе над санитарами, мои путанные чувства боли и ярости, сплелись в немыслимый бешеный клубок. Я начала вырываться. Такой силы я не ощущала даже тогда, когда была свободным, здоровым человеком. Худые руки, покрытые испариной, выскользнули из фиксаторов. Схватив со стола шприц с успокоительным, я всадила его одному санитару и тот отшатнулся. Уже пустой шприц угодил второму санитару в глаз и, взвыв от боли, он кинулся в противоположный от меня угол. Остолбеневший врач продолжал стоять и смотреть на меня, временами поглядывая на свои наручные часы. Воспользовавшись бездействием санитаров, я освободила ноги и, вырвав из рук провода капельниц, бросилась на врача, пытаясь его удушить. Они не ожидали, что я, уже находясь между жизнью и смертью, в истощении, смогу дать им отпор, но они просчитались. Когда я накинула провода на шею врачу, он смотрел на меня с каким-то благоговением и все еще пытался глядеть на часы. Его сухие губы лепетали – «удалось, нам удалось», но для меня это не имело уже никакого значения. Казалось, что я целую вечность устраиваю в этой крошечной комнатушке показательную казнь, но увы, это ловушка разума. Прошло лишь несколько минут с того момента как я сорвалась с кушетки. К слову, Поэту сделать этого вовсе не удалось, что значило – эксперимент прошел успешно. На этой мысли в комнату ворвались надзиратели, я услышала оглушающий хлопок и вдруг стало темно и тепло.

Санитары стащили обмякшее тело.

Врач поднялся и сбивающимся голосом произнес: «Подопытный образец 17031989, вакцина номер 2020, начало эксперимента 16 марта, 9:17, окончание эксперимента 9:25.

Эксперимент считается удачным при сохранении сердечного ритма в течение  5 минут и более и отсутствии симптомов его остановки, либо разрыва. Испытуемый ликвидирован входе приступа агрессии.

За стеклом врачу аплодировали, он утирал скупые слезы и потирал шею, на полу скуля от боли валялись два санитара и одно мертвое тело.

Ночью на плацу зажгли костры, падал мокрый мартовский снег, грязь хлюпала под сапогами надзирателей. Под руки они волочили тело девушки. Худое и блеклое: ежик коротких каштановых волос, нить посиневших губ, запрокинутая голова и  широко открытые глаза, которые так никто и не удосужился закрыть. На ее ресницы тихо ложились серые снежинки, но до этого ей уже не было никакого дела. Она обрела долгожданную свободу.

09.08.2020 – 21.10.2020

Голодный город

На мрачный, холодный город надвигалась ночь. Она неспешно разливала свои чернила по лабиринту улиц, скрывая прожорливых троглодитов, которых пока ещё не выпускали на волю алые лучи закатного солнца. Чем ниже скатывалось солнце к горизонту, тем ожесточеннее и нетерпимее становилось злобное рычание, доносившееся из подвалов заброшенных домов. Их чёрные глазницы сияли первозданной пустотой и лютым холодом, они давно не отапливались, в них не билось тепло человеческой жизни, потому что оставшаяся на земле кучка чудовищ не являлась больше человеческой расой. Всё пропало, но как – не мог сказать уже никто. Плотоядным зверям, по привычке перемещавшимся на двух ногах, было не важно, что было ДО, что станет ПОСЛЕ… Их цель была только жрать, уничтожать любую жизнь и превращать её в пищу для того, чтобы выжить самим. Как голодные, дикие псы, они сбивались в стаи. Слабых пускали на корм, сильных использовали в ожесточённых схватках, которые ежедневно случались на ночных улицах. Каждая стая хотела отгрызть себе новый ломоть от города, каждая хотела владеть и разрастаться, но, когда в головах нет ничего кроме голода и жадности, долго не проживёшь и быстро превратишься в корм.

Напряженную тишину улиц разрезал прерывистый скрип железной тележки. Она спотыкалась на мусоре и костях, густо разбросанных по тротуару, на её ручке все ещё можно было различить название супермаркета, в котором она когда-то стояла, хотя содержимое вряд ли можно было назвать продуктовой корзиной среднестатистического человека. Тряпье и сковородки, обглоданные конечности, уродливо срезанные скальпы, и одна единственная, неестественно яркая и режущая глаз банка консервированных персиков, как отголосок прошлой жизни. Это был главный трофей Волокуши, кативший свою тележку к окраине города. Когда-то Волокушу мама ласково звала Валюшей, потом Валюша стала Валькой, а когда "всё изменилось" – стала Волокушей. Она постоянно катила сою бессменную тележку по улицам выеденного города, собирала хлам и обменивала его у троглодитов на еду или что-то ещё, что оставалось в качестве трофеев после уличных боев. Волокушу никто не собирался жрать. На вид она была дохлая и грязная, воняло от неё за километр, потому что Волокуша сразу смекнула – хочешь выжить – не будь похожей на еду. Она обмазывала себя дерьмом и вешала на шею человеческие потроха, её грязную патлатую голову украшал где-нибудь добытый очередной скальп, ну а о том, чтобы сменить свои лохмотья не могло быть и речи – чем чище, тем больше шансов у тебя быть съеденной. Всё считали её безумной, но порой в её глазах сквозило куда больше разумного, нежели у прожорливых обитателей города.

Лиловые густые сумерки сменила чёрная вуаль прохладной ночи. Весь день раскаленный июльский ветер завывал меж опустевших домов вымершего мегаполиса, и теперь долгожданная прохлада гнала на волю диких существ, которые когда-то называли себя людьми. Худые и поджарые, крепкие и коренастые, полуголые или же облаченные в рваные, грязные одежды, они теперь выползали из своих укрытий в поисках новой жертвы.

И жертва эта нашлась. Стая, сколоченная из городских отбросов, которая по своим личным мотивам покинула насиженные места, теперь обитала в промзоне и, по счастливому случаю, напала на чей-то след. Эта стая уродливых недолюдей не брезговала ничем. Они забивали и сжирали любого, кто попадался им на пути, а в последнее время не попадался никто и голодные, озлобленные существа готовы были начать жрать членов своей стаи, но удача наконец улыбнулась им. Свежая кровь мелкими каплями рассыпалась по асфальту и, учуяв её, они дружно двинулись в том направлении, куда их вёл медно-солоноватый запах. Когда нестройная цепочка кровавых капелек прервалась, стая занервничала. Они уже предвкушали знатный пир на несколько дней, ведь если они напали на след взрослого раненого человека, то мяса у них будет вдоволь. Стая была небольшая – человек восемь осталось с тех пор, как троих они потеряли несколько дней назад в схватке со стаей окраины.

Обессиленные от голода, они не выстояли бой и стали кормом для победителей, но такова жизнь и тут ничего не поделаешь. Человеческим существам стало чуждо сострадание и скорбь, а потому они не оплакивали свои потери. Каждый день на пустеющих улицах города кто-то умирал и от этого невозможно было сбежать. Если ты покинешь город, тебя сожрёт промзона, если вдруг тебе удастся выбраться из неё, не спеши радоваться, стаи окраин тебя точно пустят на фарш, ну а если тебе всё же посчастливится выбраться из этого ада, знай, тебя добьют те, кто прячется в лесах. Среди «городских» бытовало мнение, что в лесах живут травоядные, те, кто выстоял в самые тёмные времена и не опустился до каннибализма. Жители же окраин считали иначе. По ночам из леса до их ушей доносились страшные звуки, глаз касались отсветы костров и, смешиваясь, от чего-то они вселяли не поддельный ужас в жителей окраин, но это только домыслы. Каждая стая доживала свою маленькую жизнь, каждый знал, что никто не в безопасности и рано или поздно настанет и его черёд. Эти существа больше не двигались в сторону прогресса и после того, как случилось страшное, и облака ядовитых испарений захлестнули города и страны, выжившие решили, что оставаться людьми уже не обязательно.

Уровень прогресса когда-то был так высок, что передовые разработки в области биохимического оружия достигли своего апогея и, не сумев подчинить себе своё же творение, эксперименты вышли из под контроля. Утечка данных в одной лаборатории, пропажа образцов в другой… Одно необдуманное действие влекло за собой другое и вот уже лихорадило один город, за ним второй, третий, далее переход за границу государства, агрессия государства соседнего, высокопарные речи глав правительств, сменившиеся оскорблениями и угрозами и за считанные месяцы мир преобразится до неузнаваемого. Голодные монстры рыскали по улицам города, в бункерах увядала элита, не способная себя защитить, потому как оказалось, что в постапокалиптическом мире деньги не имеют значения, только сила, только стая, а когда твои телохранители съедены, то…

Ночь не самое любимое время Волокуши. Она предпочитала передвигаться днем, когда надоедливые твари не снуют по улицам в поисках еды, воды или "веселья". Она знала, что даже ночью никто не будет её жрать, но всё же предпочитала солнечные лучи и яркое синее небо ночному мраку и холоду. В прошлой жизни Валюша дважды в год моталась на море, и дважды в год меняла того, кто бы её сопровождал и всячески развлекал там. Валюша была красоткой, жившей в центре мегаполиса, носила под кожей немного силикона, немного ботокса, немного черной туши в виде затейливых узоров, немного краски для волос модного оттенка и вот простушка из области превращалось в городскую львицу, чего конечно не скажешь о ней теперь.

Этой ночью Волокуше нужно было пересечь город и добраться до окраин. Путь её лежал через промзону и она, неспешно катя свою скрипучую телегу, медленно, шаг за шагом, двигалась к своей цели, чтобы у стай окраин обменять кое-какие свои безделушки.

Ночь стояла такая же ясная, каким был день, с той только разницей, что яркое, палящее солнце сменила такая же яркая, но холодная луна. Она разбрасывала свой потусторонний свет на скелеты брошенных заводов и складов. Когда-то здесь кипела жизнь, работяги сменяли друг друга, товары приезжали и уезжали и всё было хорошо, но, видимо, настал черёд и этих железных машин. Им было суждено остановить свой ход, ведь в этом новом мире нет места ни заработку, ни покупкам. Этот мир был лишён системы, чёткого и ясного распорядка, позволяющего контролировать течение жизни. Теперь же, лишённые смысла, эти заводы уныло вздыхали своими несмазанными механизмами, а склады манили своей пустотой, ведь в их мрачных чревах можно было укрыться от непогоды, разделать тело и даже приготовить его, если удастся договориться с Волокушей, ну а если не удастся, то можно сожрать и так. Чудовищам не привыкать, а мнение жертвы никому не интересно.

Волокуша остановила свою скрипучую тележку и прислушалась – где-то поблизости рыскала стая. Она слышала их тихие перебежки, слышала, как они шумно тянут воздух, припадая к земле. Видно взяли след, подумала Волокуша. Где-то в глубине гниющего завода, послышался металлический грохот, за ним шелест одежды и жалобные, еле слышные всхлипы. Стая сорвалась с места и нырнула в чёрные глазницы выбитых окон.

Волокуша стояла в нерешительности. Сколько раз ей доводилось видеть, как стаи рвут на части слабых, не способных себя защитить одиночек. Ей было плевать. Сколько раз она слышала, как человекоподобные твари вырывали конечности и тут же принимались их жрать. Ей было всё равно. Она ждала сою порцию за обмен или остатки от пира в виде одежды, побрякушек или ещё чего. Всё знали, что Волокуша не от мира сего и никто не воспринимал её в всерьёз. Она была необходимым винтиком, связывающим все стаи в округе, некоторые даже передавали послания через неё в виде, например, отрубленной головы врага. Все знали, что она нужна городу, а потому она не раз была свидетелем пиршеств, и при этом всегда возвращалась с них живой. Но мало кто знал, что Волокуша не ела человечину. Когда-то Валюша поддалась модным веяниям и течениям, перешла на ЗОЖ и ПП, а потом и вовсе стала вегетарианкой, как ни как, а оболочку нужно беречь, думала она тогда. Те времена давно прошли, Валюша сменила имя на Вальку, потом – Волокушу, а привычка не есть мясо (чьё бы оно ни было) осталась. По крайней мере, это позволяло ей чувствовать себя человеком, хотя на вид таковым и не являлась.

Она оставила тележку на дороге и бесшумно двинулась за стаей. Внутри завода холодная тьма раскинула свои щупальца во все углы и лишь изредка можно было увидеть, как робкие осколки лунного света проникают сквозь битые окна. Стараясь держаться на расстоянии, она увидела в свете луны рассыпанные по пыльному полу кровавые следы, а потом услышала плотоядный клич стаи – они нашли жертву.

Подойдя ближе, к тому месту, где собралась стая, она услышала женский плачь. Кто-то выволок девушку из угла, в который она забилась, на осколок лунного света. Стая расступилась, и в глаза Волокуше врезались её пышные формы и выдающийся круглый живот. Что-то кольнуло её внутри, в самое сердце, и холод заструился по венам Волокуши. Неужели они сделают это, пронеслось у неё в голове. Да, мир жесток, и она не просто знала это, она жила в этом мире, но даже теперь, видя все его ужасы, не могла осознать того, что происходило на её глазах. Беременная женщина сидела в круге лунного света, а её обступали голодные злобные твари. В их глазах не было ни намёка на жалость. Только голод. Волокуша была не так глупа, как казалась, напротив, в этом диком мире, она одна из немногих, не утратила рассудок. Она знала обо всех опасностях, которые могут подстерегать на улицах голодного города, и она всегда была наготове. В складках и карманах её лохмотьев можно было найти всё, что угодно, причём именно то, что нужно было в конкретный момент. Сейчас она бесшумно вытащила обрез, достала и сразу положила в ладонь патроны и тихо, словно тень двинулась на стаю. Они не видели её, будучи полностью поглощенными своей добычей. Выстрел, ещё один, перезарядить, выстрел, выстрел, повторить. От неожиданности стая растерялась, и она успела положить пятерых. Больше патронов в руке не оказалось и она, спрятав обрез, выхватила нож. Кинувшись на одного, она всадила ему в живот шесть-семь глубоких, частых ударов, превращая его внутренности в фарш. Двое оставшихся тащили женщину в более безопасное место, но она была слишком тяжёлая и неповоротливая, и к тому же сочилась кровью, поэтому дело у них шло плохо. Как пиявка Волокуша вцепилась в одного из них, нанося хаотичные удары в шею. Он даже не успел взвыть от боли, кровь заполнила рваное горло и, издавая предсмертные хрипы, он так и умер, пока Волокуша давила на него всем своим весом. Последний решил не испытывать судьбу и, бросив беременную, дернулся к выходу, но Волокуша понимала, что оставлять его в живых никак нельзя и как обезумевшая бросилась на него. От голода и усталости он упал на землю, а Волокуша, словно огромная тень укрыла его своими лохмотьями и частыми ударами небольшого ножа изрешетила ему грудь.

Подойдя к женщине, она осмотрела её и поняла, что та сильно ранена. Женщина вела себя странно, она покрылась испариной, и всё пыталась поудобнее сесть, но у неё это плохо получалось – её бок был сильно распорот и шансов на спасение у неё не было. Внезапно Волокуша поняла, что у женщины начались роды. Она понимала, что скорее не выживут оба, но все же, сняла с себя часть одежды, выстелила пол и уложила на него женщину. В бочке на улице нашлось совсем немного дождевой воды, которая могла бы пригодиться малышу.

Сколько прошло времени сказать трудно. Ночь была черна, а женщина всё не могла разродиться. Волокуша была с ней всё время. Держала за руку, помогала дышать, утирала испарину со лба и, когда небо начало светлеть, здание давно умершего завода наполнил громкий детский плачь. Женщина упала без сил, а Волокуша, умыла и укутала малыша и только собралась протянуть его матери, как поняла, что та не дышит. Свои последние силы она отдала малышу, чтобы тот смог появиться на свет. Волокуша смотрела на него, а в голове всплывали воспоминания и обрывки бесцветных фраз врача – бесплодие, эко, у вас ещё есть время, медицина сейчас на многое способна… Она смотрела в его крошечные глазки и ей казалось, что мир так прекрасен и удивителен, что всё теперь можно пережить, ведь теперь ей было ради кого жить. Они вышла из здания, пропахшего смертью и болью и, кутая кроху в свое тряпье и прижимая его к сердцу как можно ближе, они ступили в новый день и новую жизнь. Двигаясь на восток, за солнцем и к солнцу, они оставляли далеко позади ненавистный город. Впереди их ждал лес, и пусть там опасно, думала Волокуша, это не сложнее, чем жить в городе.

Новый июльский день разливал адскую жару, по улицам вымершего города. Уже сытые и еще голодные его обитатели, словно вампиры, попрятались в своих убежищах ровно до того момента, пока улицы снова не укроет своим чёрным пологом ночь. А пока голодный город спит.

18.05.2021