О лапах и лапках

– Приехали!

Оливка радостно выскочила из машины и растерянно посмотрела по сторонам. А где лодка? Эй, хозяйка, а что это ты делаешь? Стой-стой, нет! Давай, сначала на остров…

Увы. Хозяйка, не обращая внимания на нее никакого внимания ставила палатку прямо на берегу. Никакой тебе лодки, ветра, камней… Стоп. Камни как раз были. Много.

– Нравится тебе Ладога?

Хозяйка смотрела на Оливку, выкапывающую камень из песка.

– Фррр. Это, конечно, не Вуокса, совсем, но тоже, фрр, апчхи, ничего.

Этот день был наполнен бегом за камнями, которые выдрессированная хозяйка послушно бросала ей раз за разом. А еще была прогулка в лес, где она бежала по тропинке между валунами и опутанными паутиной деревьями, под пение птиц и кукование кукушки… В лесу было тихо, и потому шуршание в траве возле тропинки было четко слышно. И чего хозяйка так всполошилась, Оливка не поняла, хвост как хвост, тонкий, на ползуба не хвати, черный и быстрый. Подумаешь, «гадюка». Таких шуршаний в лесу много. Если из-за каждого так переживать, нервов не хватит.

За день собака набегалась и устала, поэтому не могла дождаться, пока хозяйка отправится в палатку, чтобы без задних, да на самом деле и передних тоже, лап завалиться на одеяло.

Ночью на поляне, где раскинулась их маленькая палатка, жизнь била ключом. Приезжали и уезжали машины, шумели моторы лодок, как с тоской сквозь сон понимала Оливка, продолжающая мечтать об островах, говорили люди. Пару раз Оливка поднимала голову и принималась лаять, выполняя свой охранный долг, но убедившись, что хозяйка крепко спит, и потому все равно не оценит ее рвение, поэтому остаток ночи проспала, не обращая внимания на шум и людей. Зачем прерывать свой сон, когда все равно никто не видит, а спать хочется крепко и долго? И палатка, нагретая восходящим солнцем, кажется уютной крепостью, которой не страшна никакая осада?

5. Оливка дома.

На улице было страшно. Оливка не любила туда ходить, если только не шли в парк, где можно было всласть набегаться за камнями или палками. А вот по улице – увольте. Машины громко ездили мимо, велосипеды и скейты норовили ее задавить прямо на тротуаре, а в лесу ног, окружающих ее, так легко терялись ноги хозяйки. И хотя Оливка шла на поводке и, понятно, никуда от хозяйки деться не могла, она часто растерянно останавливалась, чтобы, замерев, поймать взглядом знакомые джинсы и затрусить рядом с ними.

Но страшно было и дома. Не только из-за громкой музыки, грозы с дождем или салюта. Дома была она – ванная. Единственное помещение, в которое Оливка никогда не просилась и старалась обходить стороной. Даже если хозяйка испытывала необъяснимый для Оливки порыв закрыться в этой маленькой комнатке, собака, испытывая сожаление по поводу пошатнувшегося психического здоровья дорогого ей человека, спокойно отправлялась в комнату лежать на диване в уютном гнезде, утоптанном ею в подушке.

Но наступал день… Рано или поздно, он наступал. Когда хозяйка доставала из комода большое коричневое махровое полотенце. И Оливка все понимала, все-все. Ей не надо было видеть следующие приготовления, как то корзинка с расческами (да, у нее была личная корзинка с личными расческами, но она не любила об этом говорить, максимум, могла выдавить из себя, что глаза б ее это не видели, о благодарности же не могло быть и речи) и красный, пугающе шумный и обжигающий горячим воздухом фен. Собака и так знала свою судьбу на ближайшие полчаса: душ, шампунь, бальзам, полотенце, фен, расческа.

Нет, могло быть и хуже. Еще больше мытья Оливка не любила стрижку когтей. Когтерезка вызывала в ней панический ужас, она пыталась спрятаться, отвернуться, она даже осмеливалась огрызаться на хозяйку, а когда и это не помогало, жалобно скулила. В ее широко раскрытых от ужаса выпуклых круглых глазах рисовались картины, как хозяйка отрезает ей палец вместе с когтем и злобно хохоча выбрасывает в ведро. На самом деле такого, конечно, не происходило, ей тихонько, по миллиметру отрезали когти и отпускали на пол, поцеловав в нос и погладив по голове. Но уверенности, что в следующий раз все не закончится пальце-, а то и лапо-отрезанием, у Оливки не было. Когда-то она слышала, как хозяйка обсуждала фильм, используя слово «ужас». Она так и говорила: «фильм ужасов». Там было что-то про бензопилу. И Техас. А в другом фильме, тут Оливка фыркала от смеха, и вовсе был клоун. С воздушным шариком. Нет, если бы она, Оливка, снимала фильм ужасов, главным героем был бы когтерез. Это точно.

Но сегодня когтерез покоился на дне корзинки, а ее подхватила хозяйка, держа под мышкой полотенце, и понесла в ненавистную ванную. "Не знаю,– думала Оливка, стоял на задних лапах в душевой кабинке и отфыркиваясь, пока ее поливали из душа теплой водой,– что хорошего находят в этом люди." Хозяйка обычно говорит, что она стала вонять и ее пора мыть. Вонять! Да она только-только нагуляла свой природный запах, шерстка пропиталась улицей, едой, метками, которые она тщательно оставляла для других собак у каждого фонарного столба, пылью и другими, не менее важными для ее собачьего сердца и носа, ароматами! И опять начинать все сначала. Заглушать едкий запах бальзама, которым так восхищается хозяйка. Мол, свежестью и чистотой она пахнет. Ну уж нет. Свежестью и чистотой она пахнет после леса, после травы, по которой можно кататься и которая так приятно щекочет бока. Но никак не после душа, который заставляет ее испытывать жуткое унижение, когда ее шерсть намокает и облепляет ее маленькое тельце, от чего она становится раза в два меньше. И тогда Оливка не знает, от чего она так сильно дрожит: от холода или стыда.

А потом ее, завернув, словно младенца, в полотенце, так что наружу торчит только мокрый холодный нос, который хозяйка зачем-то целует, несут к дивану, на котором уже разложены орудия пытки: фен, расческа, массажная щетка, пуходерка, ножницы – хозяйка не упускает возможности заодно подрезать ее шелковистую шерстку на лапах или животе.

В-общем, это день, который Оливка отмечает в календаре черным. День, когда она несчастна. Когда мир отворачивается и отрекается от маленькой и еще вчера всеми любимой собачки. День, когда она отчаянно жалеет, что родилась йоркширским терьером.

Но если вы думаете, что она так это оставляет, вы очень сильно ошибаетесь. У нее, конечно, нет фена, расчески и когтереза. Но Оливка знает и умеет, как показать хозяйке свою смертельную обиду. И поэтому сегодня она не придет спать к ней под бок и не уткнется носом в сгиб локтя. Ну уж нет. Она повернется, ээээ, скажем, спиной, или хвостом, как вам угоднее, и так будет спать себе, не удостаивая подлизывающуюся к ней хозяйку даже взглядом. Пусть пострадает. Как пострадала она.

6. Оливка в разочаровании.

Это было особенное лето, не похожее на другие. Ведь обычно как было? На полтора-два месяца Оливку отвозили к бабушке и оставляли там, безжалостно бросали. Нет, конечно, хозяйка утирала крокодиловы слезы, тысячу раз целовала ее в черный блестящий нос – но что толку, если потом она закрывала дверь и уходила. К другим собакам. Наверняка.

Когда хозяйка, наконец, возвращалась за ней, уверяя, что она самая-пресамая любимая, единственная собака, самая красивая и умная, что она, хозяйка, весь отпуск только о ней и думала, и скучала – ага, а чего было тогда оставлять,– скептически думала Оливка, – собака придирчиво ее обнюхивала в поисках следов преступления. Явных следов не было, вроде как. Ну, спаниэля гладила хозяйка. И вот, какая-то такса долго сидела рядом с ней, оставив едва заметный ароматный след на ее юбке. А на коленях, кажется – фу! – сидела кошка. Зачем-то. Странная она какая-то, зачем кошку брать на колени? Но все это мало убеждало Оливку. Она отчаянно ревновала и страдала.

В это же лето дни шли за днями, а хозяйка ее никуда не отвозила. То есть, наоборот, отвозила, в тысячу прекрасных мест, одно лучше другого, река сменялась озером, а то – заливом, палатка ставилась то на песчаном, то на каменном берегу, то на траве среди сосен.  И везде можно было найти камни или, на худой конец, палку, которые без устали бросала ей хорошо выдрессированная хозяйка. А бабушка… Они заезжали к ней в гости, но уезжали обратно вместе.

В-общем, это было прекрасное, многообещающее лето, когда Оливка вновь полюбила слово «гулять», в котором таилось столько сюрпризов.

Так было и этим утром.

– Оливка, собирайся, мы едем за город.

За город! Это было любимое слово. Или два слова? А какая, собственно, разница, если за этим скрывалась радость свободы!

И они поехали. Машина, руль, дорога – все такое знакомое и каждый раз не знакомое. Оливка вставала на задние лапы, опираясь передними на руку хозяйки, и выглядывала в окно, проверяя, куда они едут, знает ли она эту дорогу, или впервые на ней. Путь был длинный, но чем длиннее путь, тем интереснее приключение, изогнутый дугой оливкин язык захватывал воздух, а глаза щурились. Собака была счастлива.

– Приехали.

Что??? Куда приехали? Оливка смотрела по сторонам и не понимала. Машины, дома, улицы – ради этого стоило ехать в машине почти три часа?

– Пойдем гулять. – И хозяйка прицепила к ошейнику поводок и начала вышагивать по пыльной мостовой между каменными, а порой и деревянными домами, останавливаясь, чтобы сделать кадр на телефон или просто поглазеть на какие-то совершенно неинтересные развалины. Оливка семенила сзади, обиженно и недоуменно поводя носом.

Разве можно хождение по улицам называть словом «гулять». А «за город» – это как? Ведь она точно слышала это слово. Или эти два слова. Но разве можно город назвать «за городом»? Оливка испытывала такое чувство, будто ее обманули в самом сокровенном, словно показали мороженое жарким днем, поманили, да прямо на глазах и съели. Впрочем, она же не ела мороженое. Ну, кусок огурца. За кусок огурца она бы поборолась. И вот, протянув ей кусок огурца, рука отправила его себе в рот. Не в рот руки, а в человеческий рот, рот того человека, которому принадлежала рука. Оливка слегка запыхалась, раздраженно понимания, что совсем запуталась в аналогиях. Но вы-то поняли, о чем она. О страшном обмане. О том, что ее увезли, практически насильно – сейчас она была уверена, что предчувствовала и сопротивлялась – из города, чтобы гулять…по городу. Уф. И даже иначе – УФФФ. Ну разве так можно? Странные эти люди, и идеи у них странные, и представления об отдыхе и «за городе» – тоже странные.

Потом хозяйка зашла в какой-то двор и села за столик, чтобы съесть обед и отдохнуть. Для Оливки принесли тарелку с водой – «какие воспитанные люди»,– отметила она и напилась после бессмысленного хождения между рядами домов. И пока хозяйка ждала заказ, собака нашла-таки для себя развлечение, выкапывая из дорожки камни и принося их хозяйке.

– Оливка-Оливка,– ласково упрекнула хозяйка,– будь аккуратнее, а то сейчас довыкапываешься. Выкопаешь камень из фундамента, и дом Бюргера обвалится. То-то выборжцы будут тебе благодарны!

– Какого-такого бюргера,– думала Оливка, тащя в зубах громадный камень, чуть меньше ее головы,– и если будут благодарны, то почему бы и нет?

– Ирония, Оливка, это называется ирония. Я не всерьез. Не надо подкапывать дом.

А позже они все-таки доехали до озера. «Беличий залив». Красиво, но белок там Оливка не увидела. Да не очень и хотела. Там был песчаный берег, теплая вода, набегающая на ноги хозяйки, снявшей кроссовки и носки, там был ветер, солнце и камни. А что еще надо? Ну уж конечно, не Выборг!

7. У Оливки выходной.

К походам, палаткам, озерам и лесам Оливка привыкла этим сумасшедшим летом. Она влюбилась в плеск воды под дном лодки, идущей по озеру, по ветерку, обдувающему длинную шерстку на ее мордочке. Ей нравилось подставлять нос потокам воздуха, отчего шерсть взлетала и, облегая ее маленькую аккуратную головку, послушно струилась вдоль тела до самого хвоста. Спать в палатке, забравшись в спальник к хозяйке, как оказалось, уютно и сладко. А в песке на берегу было множество камней всех размеров, на любой вкус, выбирай – не хочу.

Она и выбирала, испытывая особенное пристрастие к огромным каменюкам, размером почти с ее голову.

– Оливка, ну что ты притащила! Как ты это только поднять сумела?

А Оливка сумела. С трудом, приноравливаясь своим, лишившимся пары-тройки (на самом деле, шестерки, но от такого количества гордость собаки немного страдала, поэтому она предпочитала не вдаваться в подробности) зубов ртом, и несла, высоко подняв голову. Большие камни ей нравились не только чувством подвига, которое они в ней вызывали. Откровенно говоря, их лучше было видно издалека. Представляете, сколько камней она потеряла, рыская в траве, куда, как она отлично видела, хозяйка их кинула? А теперь вообразите, что вы не человек, а собака. Маленькая собака. Очень, надо сказать, маленькая собака, сантиметров двадцать от земли. Вообразили? Попробуйте углядеть с такой высоты лежащий в траве камень. То-то. Поэтому огромный тяжеленный камень, и точка. Что бы там хозяйка ни говорила про остаток зубов, который она, Оливка, грозится потерять в борьбе с игрушкой. Но Оливка относилась к камням со всей серьезностью, не как к каким-нибудь там игрушкам-забавам. Поэтому о зубах не думала и выкапывала лапками из песка свои камни, и носила их без устали и перерыва.

Ничего этого быть не могло дома, в квартире, или в городе. Только на свободе природы, в которую окунулась собака, отдав ей свои восторг и преданную любовь, и выходя с надеждой к двери всякий раз, как хозяйка куда-нибудь соберется. А уж если хозяйка достает огромный рюкзак, Оливок двадцать-двадцать пять в него легко бы поместилось 6- прикидывала собака,– то радость пронизывала ее насквозь. Если бы она могла помочь, она бы помогла. Если бы она знала, где хранится это чудовище упаковочной мысли, она бы утром приносила к ногам хозяйки его, если бы…

Поэтому очередное путешествие на машине Оливка переносила с радостью и трепетным ожиданием. Правда, путешествие в этот раз было длиннее, чем прежде, но собака терпеливо перебралась на заднее сидение, и просто легла спать, не беспокоясь уже о дороге, которую прежде так пристально изучала, доверившись хозяйке за рулем, которая изредка сверялась с картой, и все ехала и ехала вперед по узкой извилистой дороге, посмеиваясь на воздушных ямках, заставляющих оливкин желудок подниматься до глаз, чтобы через миг ухнуть вниз обратно, на свое место в теплом животике.

Как оказалось, приехали они в лес, что не удивило Оливку, к озеру, что так же было знакомо, и скалам. А вот это было необычно и интересно.

Карелия. Это слово Оливка слышала раньше. Вроде, Ладога была в Карелии. Ладожское озеро – поправилась она про себя.

– Да, это Ладога, но дальше на север. – подтвердила хозяйка ее догадку.

Озеро озером, но скалы? Громадные камни, которые не то, что в зубах, хозяйка в руках их никуда не унесет. Да хозяйка рядом с ними выглядела меньше, чем Оливка рядом с походным рюкзаком. Намного меньше. А уж как выглядела она сама, собака решила не думать. Она помнила муравьев, которых видела в лесу, но это сравнение ей не нравилось, поэтому она быстренько отмела его, как и саму мысль. Пока муравьи снова не вспомнились.

Громадные, на оливкин вкус, камни, на которые хозяйка кивнула и заметила, что это, конечно, не горы, но по-своему тоже прекрасны. Горы? Если они больше этих громадин, то Оливка категорически против того, чтобы встретиться с ними.

Скалы, на которые они пошли гулять, забираясь наверх сначала по тропинке между деревьев, поросшей высокой травой, такой, что хозяйке пришлось взять собаку на руки, чтобы не потерять в зелени, а потом и по неровным царапающим глыбам, цепляясь пальцами за трещины и выступы. У Оливки пальцев не было, вернее, были – и есть! – возразила себе собака – но не приспособленные природой к подобным трюкам, поэтому хозяйка или несла ее в одной руке, использую для страховки только вторую, пока собака обозревала все с высоты, или закидывала Оливку наверх, а потом забиралась к ней. И опускала на землю – на камни, на камни! – продолжала уточнять Оливка – когда поверхность была более-менее ровной.

От прогулки захватывало дух, мешало только волнение хозяйки, переживающей, что собака упадет в пропасть, и постоянно подзывающей Оливку к себе.