Книга песочницы. Рассказы и повести

Мимо всей этой весёлой жизни шёл Федя, размахивая длинными конечностями и едя кукурузный перчаток. За Федей шли три коротеньких лба, якобы его дети, и мадам, якобы его дочь. Замыкал шествие кургузый пиджачок непонятного покроя, якобы его кузен по материнской линии.

Над Парфеноном, кучей ботвы и шествием парила Личность. Она умела пить водку, страшно ругаться и, как мы уже видели, парить. Своим парением эта личность всех запарила, но продолжала.

Когда стрясся вечер, Клячкин собрал струмент, втыкнул паяльник в нёбо неба, и ушёл вочужаси, грызя семки из жмени. Соискатели ботвяного клада подустали и зарюхались носами в гнилозём, Федя сдал своих попутчиков, их посадили и теперь пришёл черёд свести счеты с Личностью.

«Покажи мне пятку, и я скажу, кто твой друг».

Личность показала пятку и была профессионально, чисто по-кагэбистски схвачена за лодыжку и стянута вниз на расправу. Те, кто прежде ушёл, вернулись, дабы принять участие в моргии.

Клячкин сделал Личности чудесную татуировку на спине (смотри схему телевизора «Рассвет-304»), ботвокопатели отпихивали друг друга и, визжа, колотили Личность ботинками в харю, вышедшие на свободу лбы и мадам, осужденная за простительную туцию, выдёргивали волосы низверженной парившей гадости.

Федя стоял в стороне и рыдал. Он теперь убедился, что людям нужно для счастья только одного: унизить возвышенную душу.

1997

Таинственные разговоры тех

Морковка – не телефон

Шли, как ни странно, молча. А когда утомились и уселись на лавочку, оно сказало:

– Да, муха это не слон. И даже далеко не слон.

– Почему же, – вяло возразил он, особенно не желая вступать в полемику.

– Ибо ног не топчет, потому и не слон, – агрессивно выпалило оно и от злобы даже закашлялось.

– Вам не топчет, – горько усмехнулся он.

– Это мне—то не топчет? – взвилось оно и приподняло со скамейки подобие зада. – Как раз мне-то и топчет, да еще как!

– Как же? – саркастически скривился он.

– Сильно! – выдохнуло оно, рухнуло обратно на скамью и в бессилии зарыдало. Черепичные уши вздрагивали, поршневой нос заклинивал и хрюкал, пальцы ног нервно вгрызались в грунт.

– Муха – это слон, – злорадствуя, повторил он. Ему не было жаль оппонента. Наоборот, он желал растоптать собеседника, раздавить и размазать по асфальту: вот так, вот так!

– Муха – не слон, – безразлично произнесло оно, обронив на траву скипидарную каплю. Капля повисла в воздухе, а потом вдруг вскрикнула и умерла. Мимо грустно прошагали тараканы.

– Вы продолжаете настаивать на том, что муха это не слон? – наклонил лицо к собеседнику румяный от наслаждения он. – Вы продолжаете утверждать…

– Не-ет! – из последних сил взвизгнуло оно. – Муха это слон! И слон это муха! Всё! Отстаньте от меня!

– Как бы не так, – оскалил зубы он. – Муха не только слон, но и стрекоза.

– Что—что? – округлило глаза оно. – Что вы сказали?

– Я говорю, что муха это не только слон, – свою фразу он произнес нараспев, как бы любуясь собой со стороны, – муха это еще и кенгуру.

– А—а! – страшно закричало оно. – Люди, люди, помогите! Убивают истину!

Но людей вокруг не было. На мгновение к скамейке подбежали два лихуса и, не получив ожидаемого корма, тут же отпрянули и скрылись в зарослях маргарина.

Несколько минут оба спорщика молчали. Затем раздался далекий взрыв селёдки, и первым молчание нарушил он:

– Сепаратор это не чайник, – предложил он новую, как ему казалось, интересную тему.

– Как же это? – весьма усомнившись, устало пролепетало оно. – Как же не чайник, если сепаратор не пригоден для ловли рыбы и производства рисовых котлет?

– А потому, – поднял он кверху перепачканный нос, – потому что индейки, когда несутся, разбивают свои яйца не справа налево, а только после чего-нибудь рядышком.

– Рядышком? – попыталось проанализировать верность свежего тезиса оно. – Почему же рядышком? Неужто чуть дальше стёклышко?

– Ситечко, – победоносно задрал подбородок он.

– Черт те что, – пробормотало оно и упало навзничь. К его недвижному телу подбежал доверчивый лихус и юркнул в ноздрю. По дороге, подозрительно косясь, проскакала бездомная антилопа.

– Ситечко, – еще раз, вкусно чмокая губами, произнес он.

Через полчаса оно очнулось, протерло почку и, спотыкаясь, пошло. Он, усмехаясь и, сверяя часы с настроением, отправился следом и скоро поравнялся со своим спутником, не заглядывая тому в документы.

Шагреневый муж

– Ты слишком доверчив, – это была первая фраза, которой она огорошила его спозаранку. – Ночью ты спал и не следил за моими действиями. А ведь я могла бы уйти черт те знает куда, и делать там всякие разные пакости, а ты спал бы… И откуда в таком тщедушном теле столько силы для сна?

– Я читал где—то, – потягиваясь и отпивая из коленной чашки бром с кремом для бутс, отвечал он, – что чем человек ничтожнее, тем величественнее его сон. И наоборот. Очевидцы утверждали, что Александр спал, скукожившись в букашку и завернувшись в промокашку, и однажды приближенный перепутал его с предметом личной гигиены, и отдал старьевщику в обмен на лапу гиены.

– Значит, ты ничтожество, – заключила она, слишком рано торжествуя, – потому что во сне ты был настолько величественен, что я не решаюсь уйти от тебя к нему и изменить нашей бессмертной любви, ибо кары неизбежной пугаюсь, ибо скоры на расправу фигурирующие в анналах.

– В чем же выражается это мое ночное величие? – он уже встал и хотел было надеть брюки, как тут же выпал из рейтуз и затерялся где—то под каблуком ночной туфли. – Ой, где это я?

– Здесь, – сказал она, и пнула нехитрую обувку, – нашелся? Молодец. Так вот, во сне ты вырастаешь до невиданных размеров и становишься похож на мою резиночку для венепункций, только у тебя есть еще глазки.

– Моя мама так и говорила, – вдруг вспомнил он. – Сынок, ты будешь истинной находкой для своей потерянной жены.

– Что имела в виду старая ведьма?

– Мои колоссальные ночные размеры и мое дневное ничтожество. Ты ведь заметила, что в темноте я как-то шершав на ощупь, а днем гладок, как лебединый клык? Ты заметила? Скажи, что не заметила.

– Я скажу: заметила! И еще раз: заметила!

– Энтузиазм такой откуда?

– От ботокуда! Вставай на табуретку, я защелкну твой шейный позвонок.

– Он болезнен!

– Надо, надо, а то твоя голова напоминает капюшон!