Састер. Крымский детектив. Часть I

Ладонь словно бы сама потянулась для рукопожатия, но усилием Иннокентий остановил ее, опустил.

Ну какие тут, к черту, вежливости?

– С повышением, – сипло сказал Иннокентий.

– Здесь направление на постановку на учет в инспекцию Ростова. – Костян положил на стол портфель, достал бумаги. – И новая регистрация. Ростовская.

Иннокентий потер затылок. Боль в голове усиливалась, и приход Костяна казался нереальным – будто шёл волнами, размазывался и ускользал.

– Какой Ростов?

Костян моргнул, сцепил пальцы в замок. Расцепил.

– Так всем будет спокойнее.

Иннокентий почувствовал, что лоб у него собирается гармошкой от удивления.

– Что я, по-твоему, сделаю?

– Давай не будем! – Костян шлепнул свою лопату-ладонь на бумаги и передвинул их к Иннокентию. – Деньги на дорогу я дам.

К горлу что-то подкатило, обожгло, ошпарило. Иннокентий стиснул челюсти и усилием воли смолчал.

Принтер загудел, захрустел пластиковыми внутренностями.

Открылась дверь, женский голос пискнул «Ой, здравствуйте, Константин Михайлович!», рука с аккуратными, как конфеты, ногтями схватила распечатку, и снова все затихло.

Костян достал из кармана телефон, покопался там и положил перед Иннокентием.

– Что? – не понял тот.

Рука-лопата протянулась через стол и ткнула толстым пальцем в экран. Закрутился белый кружок, и появилась девушка – лет пятнадцати, изможденная, анорексичная, болезненная. Скелетик, а не человек.

Аня?

У Иннокентия сдавило горло, рука дернулась, будто сквозь телефон он мог коснуться дочери.

– … у Марины Леонидовны на могиле не были, конечно? – спросил скелетик. – Туплю, вы и у мамы не были. Вас же сразу арестовали… – дочка помолчала, затем с гордостью сообщила: – Цветы для клумбы я сама выбирала. Мы бы как-нибудь вместе сходить могли. Ну, на годовщину. Отметить, что одной гнидой на земле стало меньше. Нет?

Иннокентий обмер и застыл от этой «гниды». Секунду или две спустя он сообразил, что до треска сжимает в руке телефон, едва не раздавливая его. Запись приостановилась от прикосновения к экрану, скелетик дочери открыл рот и молчал.

– Хочешь и дальше ей жизнь ломать? – спросил Костян и добавил после паузы: – Не поедешь сам – попадешь под нарушение условно-досрочного. Все официально оформлено на Ростов.

Иннокентий медленно опустил телефон на стол, разжал пальцы. Посмотрел в карие глаза Костяна, окруженные морщинками, красноватые, усталые. Выпятил подбородок.

Молчать.

Молчать.

– Да ешь твою! – выругался Костян и отвернулся, посмотрел в окно, за которым блестело сквозь голенькую иву беспощадное солнце. Потом он резко встал и вышел.

Секунд через десять загудел принтер, и сквозь его шум донесся злой голос Костяна:

– Этого в СИЗО!

Иннокентий закрыл глаза и набрал полную грудь воздуха. Перед внутренним его взором стояла бледная, как призрак, Аня. На видео ей было лет пятнадцать. Сейчас…

Сколько же ей? Двадцать шесть или двадцать семь?

Какая она сейчас?

Какая?

#8. АЛЕКС

Слепило солнце. Налево и направо тянулся покосившийся, проржавшей проволочный забор. Полицейская направилась к едва различимой калитке с табличкой «Проход на причал закрыт». Табличка была грязно-белая, буквы – красные, написанные от руки. Ниже была еще одна:

СОБАКА

БЫСТРАЯ, ХИТРАЯ, ОПЫТНАЯ,

АГРЕССИВНАЯ И ЗЛОПАМЯТНАЯ

– Алекс?

Саша вздрогнула, оглянулась на подъездную дорогу и двинулась следом. Полицейская достала ключи, стала открывать ржавый замок, но забинтованная рука не слушалась, и она вполголоса ругалась:

– Блин. Блин. Блин…

Пальто ее хлопало от ветра, черные волосы швыряло по белому лицу. Было в ней что-то от Возрождения, подумала Саша, только не золотоволосого, не весеннего, а мрачного и болезненного – босхианского. Глаза расставлены чуть дальше, чем надо; щеки чуть круглее, чем принято. Нос кнопкой, на губах – недоулыбка, под нижними веками складка от легкого прищура. Будто полицейская всегда что-то знала про тебя, и знала что-то нехорошее.

Замок наконец щёлкнул, и калитка заскрипела, открываясь; задребезжала ржавая проволока.

Они прошли на убитую набережную, где – не будь такой солнечный день – все навевало бы мысли о конце света. Слева гнил дом охраны; под ногами зияли трещины и провалы, будто после землетрясения. Асфальт выламывали пучки пожухлой травы, нагие деревца, кустики. Вдали набережная переходила в бетонный причал. Одна из его секций просела под воду, а другая плавала посреди залива, превратившись в остров чаек. Тут и там тянулись граффити и надписи белой краской: «Опасно!», «Аварийная зона!», «Проход воспрещён!».

Саша кивнула на дом охраны и спросила:

– Надеюсь, ты не тут живешь?

– Это о… отца. Я теперь там. – Полицейская показала на старую баржу за причалом. На борту ее виднелась надпись: «Завод Ленинская кузница. Судно № 966, Построено в 1966 г.». Дальше вытянулся к голубому небу ржавый портовый кран, который своей стрелой перекрывал шар солнца, а еще выше и дальше темнело в соснах здание не то отеля, не то санатория – тоже на вид заброшенное.

– Ты милая. Ты живешь в заброшенном порту на грузовой… галоше.

Полицейская покачала головой.

– Это не порт, это затон. Сюда приходили корабли, которые ждали груз или… окончания карантина. Или… запоя.

– Скамейка в парке уже не кажется такой ужасной.