Превращения Арсена Люпена

– В смертный час? В смертный час? Но ведь речь не о смерти, правда же? Боманьян не говорил об этом… Он говорил о доме умалишенных…

Барон не ответил. Слышен был лишь голос несчастной, которая лепетала:

– О боже мой, он обманул меня… Дом умалишенных – это неправда, тут другое… Меня сбросят в море, ночью… О! Какой ужас! Но это невозможно… Мне – и умереть?!. Помогите!

Годфруа д’Этиг схватил припасенный плед, грубо накинул его на лицо молодой женщины и зажал ей рот рукой, чтобы заглушить крики.

Вернулся Беннето. Они вдвоем уложили свою жертву на носилки и крепко привязали к ним, пропустив между неплотно прилегающими досками веревку с железным кольцом, чтобы позже подвесить к нему камень…

Глава 4

Пробитая лодка

Сгущалась тьма. Годфруа д’Этиг зажег лампу, и кузены приготовились к своему мрачному бдению. В тусклом свете их лица, искаженные мыслью о предстоящем преступлении, выглядели зловеще.

– Тебе надо было захватить с собой бутылку рома, – проворчал Беннето, – в иных случаях лучше не думать о том, что делаешь.

– Сейчас не тот случай, – возразил барон. – Наоборот! Мы должны быть бдительны как никогда!

– Весело, нечего сказать.

– Не надо было соглашаться с Боманьяном и обещать ему поддержку.

– Это невозможно.

– Тогда подчиняйся.

Шло время. Из замка не доносилось ни звука; деревня тоже спала.

Беннето подошел к пленнице, прислушался и, обернувшись, заметил:

– Она даже не стонет. У нее стальные нервы.

И добавил с некоторым страхом:

– Ты веришь тому, что о ней говорят?

– Чему именно?

– Ее возраст… все эти истории из прежних времен…

– Полный вздор!

– А Боманьян верит.

– Откуда нам знать, чему он верит!

– И все-таки согласись, Годфруа, что тут есть нечто удивительное… И все говорит за то, что родилась она довольно давно…

Годфруа д’Этиг пробормотал:

– Это верно… Я тоже, когда читал записку Боманьяна, думал, будто эта женщина действительно жила в то время.

– Значит, ты тоже веришь?

– Хватит! Не будем больше об этом деле. Довольно и того, что мы все в нем замешаны. Ах, клянусь Богом, – тут он повысил голос, – что если я бы мог просто отказаться, не опасаясь последствий!.. Вот только…

Годфруа явно не хотелось продолжать разговор о предмете, который, видимо, был ему чрезвычайно неприятен.

Однако Беннето не умолкал:

– Да уж, если бы только представилась возможность, я бы тоже сбежал. Вдобавок я подозреваю, что нас одурачили по всем пунктам. Я ведь уже говорил тебе, что Боманьян знает больше нашего, а мы всего лишь марионетки в его руках. Рано или поздно мы станем ему не нужны и он распрощается с нами, а потом выяснится, что он обстряпал дельце в свою пользу.

– Этого не может быть.

– И все же… – возразил Беннето.

Годфруа зажал ему рот и прошептал:

– Замолчи. Она все слышит.

– Не важно, – глухо отозвался тот, – потому что совсем скоро…

Больше они не проронили ни слова. Время от времени раздавался звон церковного колокола, и они, безмолвно шевеля губами, считали его удары, глядя друг на друга.

Когда пробило десять часов, Годфруа д’Этиг так яростно стукнул кулаком по столу, что подскочила лампа:

– Проклятье! Пора начинать.

– Ох! – отозвался Беннето. – Как же это гнусно! Мы пойдем одни?

– Нет, остальные хотят сопровождать нас. Но я остановлю их наверху скалы, потому что они верят в английское судно.

– Я бы предпочел, чтобы мы сделали это все вместе.

– Замолчи, приказ касается только нас. И потом – другие могут проболтаться… А это будет катастрофой. Ну вот и остальные!

Остальных – тех, кто не уехал на поезде, – было трое: д’Ормон, Ру д’Эстье и Рольвиль. Они захватили с собой фонарь из конюшни, но барон велел немедленно его потушить.

– Никакого света, – сказал он. – Увидят, как мы поднимаемся на скалу, и пойдут толки. Прислуга спит?

– Да.

– А Кларисса?

– Она весь день не выходила из спальни.

– Действительно, – сказал барон, – ей же нынче нездоровилось. В путь!