Тринадцать способов убить Лалабелль Рок

Узнать Портреты довольно просто. И дело не только в том, что они красивы. В них есть удивительная отточенность, сделанная аэрографом, и странная неподвижность, которая не исчезает, даже когда они идут или разговаривают. Создается впечатление, будто их движения составлены из бесконечной череды фотографий. Проходя мимо кофейни, я вижу, как муха садится на щеку какой-то женщины, которая смеется над шуткой. Женщина даже не вздрагивает, просто поднимает руку и грациозным жестом смахивает муху.

Все они выглядят так, словно их нужно держать за стеклом. Мне страшно идти мимо них, когда нас ничего не разделяет – думаю, такой же страх возникает в картинной галерее. Везде, куда бы ни посмотрела, я вижу фрагменты Лалабелль: копну белых волос, вздернутый нос, всполох голубых ногтей. Присматриваясь, понимаю, что это не она, а еще одна великолепная дебютантка, вышедшая на прогулку. В этом месте, на этой улице ее красота – не достопримечательность, а униформа.

Когда я наконец вижу ее, она движется, как длинная тень по освещенной улице. Строгий серый костюм с юбкой плотно облегает ее тело от коленей до шеи. На руках длинные серые перчатки, на голове черная шляпа с широкими полями. Она похожа на тонкую линию от карандаша, увенчанную чернильной кляксой.

Я иду за ней три квартала и тяну время. Вскоре понимаю, что я не одинока. Зайдя в тенистый проулок, наблюдаю, как она переходит улицу, и вижу, как то же самое делает небольшая группа мужчин. Все они что-то держат в руках, словно это тотем. Когда один из них подносит эту штуку к лицу, я замечаю вспышку фотоаппарата.

Происходит то же, что и когда обнаруживаешь копошащихся в высокой траве жуков: увидев папарацци, я обнаруживаю, что они везде. Они кишат на улице. Высовываются из окон, сидят скрючившись в машинах, выглядывают из-за газет. Один мужчина сидит на электрическом скутере, задумчиво курит сигарету и настраивает телескопический зум. Он похож на погруженного в себя готического героя. У него борода необычной формы и элегантно обвисшие усы. Черные волосы образуют странный треугольник на голове. Даже в окружении поддельных созданий высокой моды его свитер с косами выглядит круто.

Я стучу его по плечу.

– Прошу прощения, – говорю я. – Вы преследуете Лалабелль Рок?

– Ага, – отвечает он, его взгляд устремлен на серый силуэт вдали. – А тебе какое дело?

– Ну, видите ли, это я, – говорю я и величественным жестом снимаю солнцезащитные очки. – Она – это я.

Он бросает взгляд в мою сторону, и я вижу, что его внимание обращено на мои брюки цвета хаки.

– Гм, – без всякого интереса говорит он. – Портрет.

– Она тоже Портрет, – говорю я, чувствуя себя уязвленной.

– Знаю. Но на тебе не дизайнерские вещи.

Я хмуро смотрю на него, но его взгляд уже обращен на ту сторону улицы. Я откашливаюсь, однако мне не удается произвести на него впечатление, и я снова кашляю. После четвертого раза фотограф поворачивает ко мне кислую физиономию.

– Послушай, – говорит он, – я знаю, что она заказала пошив платья в «Уэллспрингс». Вероятно, сегодня она зайдет к ним.

– Спасибо, – говорю я, но он уже завел двигатель. Я остаюсь стоять в клубах пыли.

Не без труда нахожу «Уэллспрингс», хотя он всего в двух улицах от меня. В смутных воспоминаниях Лалабелль ее обычно привозили туда.

Все же мне приходится дважды спрашивать направление: первый раз у мужчины с желтыми контактными линзами и в гавайской рубахе, а второй – у женщины в прозрачном пластиковом костюме-тройке, одетом на голое тело. Оба странно смотрят на меня, как будто пытаются понять, что я за птица. Сомневаюсь, что тут дело в узнавании – просто они недоумевают, что кто-то вообще обратился к ним.

Инструкции, что они мне дали, уводят меня из просторных, сияющих долин в более грязные и мрачные закоулки. Я быстро иду по узкому переулку между двумя чудовищно огромными универмагами. Когда оглядываюсь, вижу, что в переулке появился силуэт. Против солнца я не могу разглядеть ее лицо, мне видно только светлое облако волос. Ее неподвижность мешает мне отвести от нее взгляд, поэтому я оступаюсь, попадаю ногой в канаву и, чтобы не упасть, хватаюсь за стену.

Стена холодная и гладкая на ощупь. Табличка.

«Уэллспрингс и Ко. Осн. в 1822. Точные измерения».

Я нашла его.

Впечатляет не слишком. Маленькое тесное здание, которое я сначала приняла за стену автостоянки. Табличку давно не полировали, а из-за глубокой царапины дата стала почти не читаемой. Темные окна плотно закрыты, к парадной двери ведет калитка. Я дергаю за прутья, но они стоят прочно. Даже не прогибаются.

Слева я замечаю маленькую вызывную панель из нержавейки. У нее только одна кнопка, и я давлю на нее.

Через мгновение раздается щелчок, и из устройства сквозь тихий треск звучит женский голос:

– Алло?

Я соображаю, что не заготовила легенду.

– Я пришла к вам за новым нарядом, – говорю я и тут понимаю, что это правда. – Я ненавижу то, что на мне надето. Я чувствую, что это не мое. Вы поможете мне?

Наступает пауза, которая тянется так долго, что я начинаю сомневаться в наличии кого-либо на том конце. Я догадываюсь, что за мной наблюдают, но камер не вижу. Наконец раздается тихий, почти незаметный звук.

– Я могу вам помочь, – говорит голос.

Замок на калитке щелкает. Я переступаю порог, оглядываясь напоследок. Силуэт исчез.

Внутри здания у меня на секунду возникает ощущение, будто я оказалась в большой каменной комнате с гуляющим эхом, колеблющимся дымком и мерцающим светом. За занавесью – алтарь. И звук капающей воды.

Затем в мгновение ока все меняется, и я уже смотрю на самый обычный коридор без окон, с белыми стенами и деревянными полами. Никаких картин, никаких ковров. Я иду по этому коридору и подхожу к еще одной двери, которая открывается, едва я касаюсь ее. Передо мной уютная маленькая гостиная.

Я вижу стол с кувшином воды и двумя стаканами, большой диван в углу, занимающий большую часть пространства, и трельяж в высоту человеческого роста. Комната отделана с безупречным вкусом; в ней, как и в коридоре, нет окон.

Стены голые, если не считать огромную картину напротив трельяжа. Картина ужасно уродлива: большой белый купол на фоне голубого неба. Я на секунду останавливаюсь перед ней и пытаюсь понять, что это – храм или вареное яйцо. Неровные коричневые линии вполне могут быть и трещинами, и лианами.

Я смотрю на картину и вдруг ощущаю внезапный толчок, стеснение в груди. Картина словно притягивает меня к себе, и я неожиданно ощущаю, что там отвесный обрыв, дыра в мире, а я балансирую на краю. Я покачиваюсь, и тут на мое плечо ложится чья-то рука.

– Присаживайтесь, – говорит голос. – Выпейте воды.

Голос тихий и спокойный, но одновременно настолько повелительный, что я подчиняюсь. Тяжело сажусь. Передо мной появляется стакан воды, я беру его и делаю несколько больших глотков.

Вдыхаю полной грудью, и мое сердцебиение замедляется. Поднимаю голову. В зеркале вижу высокую, красиво одетую женщину, которая стоит позади меня и смотрит на меня с безграничным терпением.

– Лучше? – сочувственно спрашивает она.

Я могу только кивнуть.

– Мы забываем о том, что эмоции связаны с нашим телом, – тем же тоном говорит мне она. – Голод, жажда, усталость, болезнь… Все это может усугубить плохое настроение. Когда в следующий раз почувствуете себя расстроенной или не сможете справиться с ситуацией, составьте себе мысленный список. Я ела сегодня? Спала? Заботиться о себе – это все равно что заботиться о разуме.

– Гм, – говорю я. – Ладно.

Я все еще ощущаю слабость, скованность. Возможно, дело в жаре. Или в мороженом. Я закрываю глаза и слышу, как женщина обходит меня и выдвигает кресло.

– Вы пришли, потому что хотите новую одежду, – напоминает она мне.

Голос у нее странный. У нее акцент, она произносит согласные со щелчком, но определить, что за акцент, я не могу. Он кажется мне то ирландским, то южноафриканским или русским, то говором совсем другой местности – например, Миннесоты.

– Все верно, – говорю я. – Мне хочется чувствовать себя… самой собой.

– А кто вы?

Я не знаю, как ответить. В следующую секунду ей становится жалко меня.

– А давайте так… вы расскажете мне, что делаете в этой одежде.