Лёля

– А ты знаешь, что я подумала? Я, наверное, это все заслужила.

Мать оторвала глаза от телефона с фотографиями и недоумевающе уставилась на дочь.

– Мне все вернулось. Мам, это мое наказание, понимаешь? За то, что увела мужа из семьи. У нас в начале просто шуры-муры были, ничего серьезного, а потом я знала, на что иду. Ты даже не представляешь, как я замужества добивалась. Самой от себя страшно становится. И противно. Это так ужасно… И я ужасная… Вот за это мне и наказание…

Любовь Семеновна взяла свою стопку с наливкой, к которой за весь вечер не притронулась, и выпила ее до дна. Закусывать не стала. Не привыкла.

– Знаешь, дочечка, – начала говорить Любовь Семеновна. – Ты Бога-то не гневи! Наказание! Какое такое наказание? За что? Ну развелся мужик, к тебе ушел. Ну полюбились, полюбовничали, чего уж отрицать. Так что ж, убивать теперь за это? А бывшая его – дура, если такого мужика упустила. И ты дурой будешь, если скандалить начнешь: пока мужика за руку не словила, с бабы чужой не сняла – ослепни и оглохни!

Теперь уже Лёля молчала в недоумении. Таких наставлений от матери она никогда не получала.

– Он на развод не подавал, ночами дома, к тебе не цепляется, ничем не попрекает. Значит не серьезно там все, – подытожила мать. – Так, загулял, да и все. Забудь!

Любовь Семеновна посмотрела на часы и пробубнила себе под нос:

– Ты подумай, почти двенадцать! Как засиделись!

Она смахнула со скатерти соринку и сразу же разгладила кончиком пальца образовавшуюся складочку, потом вздохнула и поднялась с места – надо прибирать со стола. Хватая тарелки с угощениями и пустую грязную посуду, она проворно маневрировала от стола к мойке, от мойки к столу, от стола к холодильнику. Что-то выбрасывала, что-то складывала в литровые банки и между делом продолжала свои нравоучения:

– Ты, Лёлечка, не выдумывай про наказания всякие, про судьбу. Глупости это все! Будешь обо всех думать, сама ни с чем останешься. А о тебе кто подумает? А? Жизнь нам дается одна и со всеми возможностями. Главное их заметить, и не прощелкать! Я сколько? – мать многозначительно растопырила перед лицом дочки три пальца, – Целых три раза вдова и ничего! После папашки твоего, царствие небесное гаду такому, с вами малыми на руках осталась. Он долгов наделал и в петлю, а мне куда? В Гнилку нашу с обрыва кидаться?

Любовь Семеновна успела убрать стол, разложить остатки еды в холодильнике, перемыть посуду, а заодно рассказать дочери всю свою непростую личную жизнь. Впервые она была так откровенна не только с Лёлей, но и сама с собой. Ей было больно вспоминать тяжелые моменты, но она считала это необходимым.

Рассказала Любовь Семеновна, как после смерти первого мужа, им очень не хватало денег.

– На зарплату кладовщицы сильно не разгуляешься, а тут еще кредиторы папкины пороги оббивают. Опять же, вы совсем малышня сопливая, вам сколько не дай, все мало. Не вытягивала я совсем, стала выносить с завода и продавать. Воровала значится.

Любовь Семеновна говорила, опустив глаза вниз, совсем не глядя на дочь. Казалось, что она ведет диалог сама с собой: объясняет, корит, оправдывает, утвердительно кивает головой или грустно пожимает плечами. Это была исповедь. Но не перед Лёлей. Это была исповедь перед самой собой.

– Очень быстро меня поймали. Мастер смены, Василий Маркович, пожалел и не доложил куда следует. У него самого трое детей было, понимал, как это тяжело и простил меня. Я, не будь дурой, смекнула, что мужик толковый, с пониманием, и приласкала разок-другой. Так и сошлись. – Любовь Семеновна вздохнула и добавила уже громче, посмотрев на дочь, – И совестей никаких не испытывала, что троих без отца оставила! Выживать надо было! А если его жена за таким мужиком не присматривала, то это ее грех, пусть она за него и отвечает. Я взяла, что без присмотру лежало.

Лёля хорошо помнила Василия Марковича. Они всего семь лет прожили с мамой, три из которых, он воевал с бывшей женой. Та писала на него анонимки, требовала на заводе вернуть гулящего мужа в семью, просила исключить из партии, а он так нервничал, что, как говорила Любовь Семеновна, к нему рак и прицепился. Несмотря на то что после наконец полученного развода, Василий Маркович свою бывшую никогда больше не видел, вина за его спустя годы случившуюся смерть, все равно была возложена на нее.

Любовь Семеновна перекрестилась, глядя в ночное окно и, немного помолчав, продолжила свои рассуждения:

– Как схоронили Василия Марковича, я уже точно знала, что траур отношу и замуж надо. Тебе только-только тринадцать стукнуло, Вовчику и того меньше, некогда мне было во вдовах сидеть.

Ломать голову, с кем связать свою дальнейшую жизнь, Любовь Семеновна не стала. Она рассказала Лёле, как еще на поминках обратила внимание на соседа, который вместе с женой помогал с похоронами и кладбищем. Степка-сантехник, его все знали! Хороший человек, добряк, простой и трудолюбивый. По-соседски помогал с мужской работой овдовевшей женщине – тут прибьет, там подкрутит. И за благодарностью дело не стало. Ходил-ходил Степан к соседке, да и остался.

Лёля не могла забыть, как к ним однажды нагрянула бывшая жена дяди Степы и бросалась на мать с кулаками. В доме стоял такой визг, что испугавшись, они с братом убежали к себе и до следующего дня так и не вышли из комнаты. А взрослые этого даже не заметили: мама разбиралась с милицией, которую вызвали соседи и, «чтобы два раза не вставать», написала заявление на бывшую жену дяди Степы.

Рассказала Любовь Семеновна и про то, сколько пересудов было, сколько проклятий выслушала в свою сторону, но ни на что она не обращала внимания. Люди поговорили и успокоились, а она, тем временем, и разводом занималась с мужем, по судам ходила и имущество помогала делить. Ничего не дала новому мужу подарить бывшей жене, проследила, чтоб разделили ровно пополам. Вот и дачка с огородом появилась, и мебель в доме новая и дети все с иголочки одеты.

– Жаловаться мне было не на что, – говорила Любовь Семеновна, – а от косых взглядов и сплетен, масло не горкнет и хлеб не черствеет, можно пережить. Зато я цвела за Степаном, как майская роза, пока не случился у него сердечный приступ. Был и нет. Похоронила.

Обо всех своих мужьях горевала Любовь Семеновна, даже о самом непутевом, об отце детей, Григории, но вот убивалась на похоронах больше по Степану. С ним детей выучила, дочку замуж отдала, сына в столице пристроила, узнала жизнь без забот и хлопот. Казалось, впервые искренне полюбила и до последнего своего дня хотела прожить с ним. Но жизнь распорядилась иначе.

– Вот так вот, дочечка. А если б я про морали ваши думала, об том, что люди скажут, да что подумают, разве сложилась бы у тебя так жизнь? Сидела б тут как Верка, подружка твоя, и ссаные штаны мужу-пьянице стирала, да синяки от людей прятала. Ради вас ведь всё.

Любовь Семеновна смахнула выступившую слезу, шмыгнула носом и продолжила нравоучения.

– А ты тут сидишь, сопли развесила, ой-ой, мужик загулял. Ну загулял! Ну и что! Ты первая что ли? Главное, чтоб не ушел! Терпи и молчи, дочечка. Терпи и молчи. Бабья доля она такая…

Лёля дослушала нехитрую философию матери и отправилась спать.

Лежа в постели, в комнате, которая когда-то была ее детской, раздираемая воспоминаниями и мыслями, Лёля перебирала в голове мимолетные выводы, сделанные в этот, богатый на события, день. Как в детстве, повернувшись к стене, она рисовала пальцем узор на висящем ковре, освещаемом дворовым фонарем из окна. Выводя новую закорючку в цветастом ворсе, она вспоминала ошарашенное лицо своей подруги, узнавшей о Сашиной любовнице, слышала сиплый голос гадалки с обвинениями и страшными предсказаниями, мамины рассказы о тяжелой жизни после смерти отца. Так и заснула в гуле этих голосов, пробиваясь сквозь людей, которые рисовала память.

***

Из незашторенного окна, сквозь сомкнутые ресницы спящей Лёли, настойчиво продиралось солнце. Шум возни на кухне, разговоры и работающий телевизор не оставляли даже малейшего шанса подремать еще чуть-чуть. Сладко потянувшись в кровати, Лёля поднялась и присела на край.

Растрепанная и немного опухшая после вчерашней наливки, она бездвижно застыла, глядя в одну точку и перебирая в голове воспоминания о вчерашнем дне.

Где-то рядом зазвонил телефон.

Прощупав глазами комнату, Лёля увидела на столе тренькающую коробочку. Она нехотя поковыляла в ее направлении, пытаясь по дороге распрямить затекшее тело.

– Алло!

– Детка, доброе утро! Еще спишь что ли? – пробасил из телефона голос мужа.

– Ага, – нехотя ответила Лёля.

– Пока я тут вкалываю ей на новую шубку, она беззаботно спит, – в привычно шутливом тоне прокомментировал ответ Саша. – Просыпайся, моя радость!

– Угу.

– Ладно, ты еще сонная. Пытаться поговорить бесполезно. Короче, у меня все норм. Сегодня весь день работаю, вечером банкет с партнерами. Не знаю, позвоню или нет. Завтра, если без форс-мажоров, к трем буду дома.

– Угу.

– Целую. Не скучай.

В динамике послышался звук причмокивания.

– Ага. И я тебя.

По утрам Лёля и раньше предпочитала общаться жестами и мычанием, пока полностью не проснется, но именно это начало дня было другим. Сегодня ее «многословность» была вызвана омерзением. Ей не хотелось ничего говорить этому человеку, а может просто было страшно, что если уж начнет, то не остановится и обязательно выпалит то, о чем пожалеет.

«Завтра Саша будет дома. А я? А что я? Я до сих пор не знаю, что ему сказать. И надо ли что-то говорить? Да, прислали фотографии. Да, я узнала… А о чем я собственно узнала? Что на вечеринке он зажимался с какой-то шалавой. Пьяный был. Конечно же, он был пьян! Напился и потерял контроль. Мужики все одним местом думают, а под коньячок-вискарик вообще соображать перестают».

Лёля почти объяснила себе все случившееся вчерашним утром, но в руках все еще был телефон. Она заглянула в переписку с неизвестным абонентом, надеясь найти подтверждение своих мыслей, но присмотревшись к лицу мужа, к счастливой улыбке незнакомки, убедилась в совершенно обратном.

– Сука-а-а! – цедила сквозь зубы Лёля прямо в телефон, сжимая его до боли в ладони.

Дверь в комнату тихонечко приоткрылась и в щель заглянула Любовь Семеновна.

– Дочечка, проснулась? Ну давай, иди умываться и к столу. Сергей Сергеич уже пришел с дежурства и ждет тебя, чтобы позавтракать вместе. Давай-давай, поднимайся! – промурлыкала дочери Любовь Семеновна, протягивая приготовленный халат.