Кукум

Когда мы прибыли в зимний лагерь, мужчины уже ушли в лес, а женщины дубили шкуру оленя карибу. Палатки, поставленные в некотором отдалении друг от друга, выглядели как небольшая деревушка на вершине холма, нависавшего над озером.

Сестры Томаса, Кристина и Мария, встретили нас очень тепло. Мария заварила чай. Кристина, немного говорившая по-французски, подсела ко мне и принялась расспрашивать, как прошло путешествие.

Я, как могла, постаралась описать ей, какое ощущение свободы наполнило меня, когда мы спустили на воду нашу лодку. Моя золовка заметила, каким счастьем лучились и мое лицо, и взгляд ее брата. Любовь – то, что понятно всем, и неважно, на каком языке о ней говорят. Ее теплое чувство ко мне успокоило мои опасения чужачки, нежданной гостьи в замкнутом и разветвленном клане. То, что и она, и все остальные приняли меня к себе с такой легкостью, доказывало, насколько открытой душой обладало семейство Симеон. Не могу даже представить, как отнеслись бы жители Сен-Прима, если бы мой длинноволосый Томас вдруг вторгся в жизнь деревни.

А он, пока мы разговаривали, принялся разбивать лагерь на зиму. Нарубил елок, топором очистив их стволы от зеленой хвои, а потом заточил вершины, чтобы превратить их в опорные столбы.

Когда мы закончили с чаепитием, Мария потянула меня за рукав и повлекла куда-то. Я оказалась вместе с ней и Кристиной у туши карибу. Сперва они кремнем сняли с нее шкуру и подвесили ее. Потом, вооружившись терпением и лосиным ребром, выскребли так, чтобы жир впитался в ткани. После чего растянули шкуру на раме из березовых стволов, чтобы высушить, и наконец, намазав ее всю бобровым салом, погрузили в кипяток.

Для дубления мои золовки развели огонь, в который набросали сырых корней и коры красных сосен, чтобы шкура прокоптилась и густой дым сделал бы ее непромокаемой.

Я наблюдала и училась. Сколько же шкур я потом так обработала за всю свою жизнь? Даже и не вспомню, но тогда, внимательно следя за неторопливыми и уверенными действиями сестер Симеон, я, как малое дитя, приобщалась к древнему умению.

Томас закончил возиться с палаткой уже на закате. Он поставил ее немного подальше от других, на склоне, спускавшемся прямо к озеру.

«Вид – лучше не бывает», – сказал он с улыбкой. Прямоугольный вигвам, достаточно высокий, чтобы внутри можно было стоять, казался немногим больше кухни моего детства. Устилавший пол ковер из свежей еловой хвои наполнял воздух благоуханием. В самом центре он установил очаг, предназначенный как для приготовления пищи, так и для обогрева. Но мне еще не хотелось думать о зиме – она и так была уже слишком близко.

Мы уснули в месте, которое на ближайшие месяцы станет нашим домом. Придет день, когда я буду учить здесь всему моих детей и беспокоиться за них, если слишком сильно задует северный ветер или снегопад начнет грозить занести нас и похоронить заживо. Но в тот вечер, в нашу первую ночь на Перибонке, для меня существовало лишь одно – мгновенье, когда я сжимала в ладонях плоть своего мужчины.

На следующий день Томас сказал мне, что пойдет догонять отца и брата, которые ушли охотиться на север. У меня заныло сердце при мысли, что придется с ним расстаться, мне хотелось пойти с ним. Я всегда хотела идти следом за ним. Я бы и сегодня за ним… и как же тяжко мне сознавать, что его больше нет.

В то же утро он отправился пешком, с поклажей, по тропинке, тянувшейся до самой вершины гор. Погода уже была прохладной. В таком климате зима всегда где-то рядом и, кажется, вот-вот наступит.

Мария, Кристина и я закончили дубление шкур. Потом, когда Мария готовила обед, Кристина вынула свой карабин.

– Пойдем-ка поохотимся.

Я взяла свой винчестер с патронами и пошла за ней. Кристина передвигалась с той же неторопливостью, что и Томас. Обычно думают, что ходить – это как дышать: самое простое дело на свете. Достаточно всего-то переставлять ноги: сперва одну, потом другую. Но ходить по лесу – это требует немалой сноровки, ибо малейший шум способен вспугнуть дичь. Со временем приходит опыт: где, когда и как поставить ногу, какой нужен ритм шагов. А в те времена, как я ни старалась сливаться с природой, моя неловкость распугивала всю живность, и это приводило меня в ярость. Раз уж я не в силах научиться такому простому делу – значит, и пользы от меня никакой не будет.

Золовка моя не проявляла ни малейшего нетерпения. Держась настороже, не снимая пальца со спускового крючка, переводя взгляд слева направо, она размеренно шла вперед все той же неторопливой походкой.

Мы вышли к озеру, на котором расположилась стая казарок. Подошли поближе. Когда птицы начали тревожиться и оживились, Кристина вскинула карабин. Я сделала так же. Она пальнула, а следом выстрелила и я. Огромная стая с шумом и гамом взлетела ввысь, и на мгновенье образованный ею купол, бескрайний и великолепный, заслонил все небо. Я быстро перезарядила винчестер, но как только собралась снова нажать на спусковой крючок, Кристина положила руку на ствол.

– На сегодня хватит.

Казарки улетали все дальше, гомон стаи затихал вдалеке. Моя золовка зашла в воду и схватила трех плававших птиц за шеи.

– Две из них твои, – сказала она и улыбнулась. – Кто научил тебя целиться как настоящая инну?

Птицы истекали кровью, и по воде озера поплыли багровые пятна. Кристина положила добычу в сумку, вынула из кармана юбки трубку, набила ее, потом раскурила.

– Попробуй, хочешь?

Я вдохнула дым. Он заполнил все мои легкие, и я задохнулась. Плюнув на землю, я страшно закашлялась. Кристина расхохоталась – тоненьким, почти детским смехом.

В Сен-Приме курили исключительно мужчины. После ужина дядюшка всегда набивал трубку и спокойно усаживался в гостиной. Я никогда не видела, чтобы моя тетенька притрагивалась к табаку, и мне самой даже в голову такое прийти не могло.

– Ты все-таки еще не настоящая инну, Анда.

Она хотела было забрать у меня трубку, но я решила попробовать снова и затянулась. Когда рот наполнился вкусом табака, у меня выступили слезы. Я выпустила белое облачко дыма, и вернула трубку Кристине, которая ответила мне понимающим взглядом. На обратном пути я изо всех сил сдерживала рвоту.

В тот вечер я легла спать без Томаса. Где он был? Кого убил? Нашлось ли мне место в его мыслях – так же, как он ни на миг не покидал моих? Я так на это надеялась.

Силки

Мария и Кристина перекидывались фразами на своем языке инну-эймун, а мне едва удавалось понять хотя бы обрывки их разговоров. Слова так и роились в сознании, у меня складывалось впечатление, что девушки все время повторяют одно и то же, менялся только темп их речей. И все-таки мне нравился убаюкивающий, певучий ритм этого языка, который так трудно давался мне.

– Пока Мария пойдет немножко поохотиться, мы расставим силки.

Я выразила согласие кивком. Что думала Кристина о юной белокурой мечтательнице, разглядывавшей ее так пристально? Я не знала. Но никогда не читала в ее взгляде осуждения. Потрескивал огонь. Ветер раскачивал верхушки деревьев. Я покрепче натянула на голову берет, закуталась до плеч в одеяло, сжала руками чашку, чтобы сохранить побольше тепла, подышала ароматом напитка. Издалека доносился гомон большой стаи казарок. Скоро зима придет на Опасные перевалы.

Еще несколько недель – и снег плотной пеленой покроет Перибонку, все вокруг будет сковано лютым морозом. Кристина понимала, что я не представляю, что меня ждет, но ей хватило деликатности ничего мне не говорить. Я должна буду всему научиться сама.

Мы пустились в путь – на север, до устья небольшой речушки, которая текла в долине, со всех сторон опоясанной высокими горами с побелевшими вершинами. Кристина вынула силок. Она растянула его и вскарабкалась на скалы. Вытянула руку, чтобы зацепить одним концом за мох, потом установила другой конец немного подальше, но тоже на густом ковре лишайников.

Мы возвращались лесом, шагая вдоль речки. Заходящее солнце понемногу зажигало небо, и Нитассинан наполнялся свежей ночной прохладой, пропитывавшей воздух запахами земли. Я всегда любила этот миг, когда свет и тьма словно становятся на «ты» – так близки друг другу, что время будто застывает.

Мы пошли быстрее. Я держала винчестер и прокладывала путь, стараясь уловить любой шорох в листве. Зашуршали перья – это торопливо улетала куропатка. Я вскинула оружие, прицелилась и выстрелила. Сбитая прямо в полете, она вдруг вся напряглась, захлопав крыльями, а потом с глухим звуком шлепнулась о скалу.

Я подобрала ее и протянула Кристине – та засунула ее на дно сумки, в которой мы носили силки. Мне хотелось кричать от гордости, но впереди был еще долгий путь, и мы двинулись дальше.

– Ай и повезло же мне. Даже не ожидала. Я просто выстрелила.

Кристина помедлила несколько секунд и только тогда ответила:

– Тут дело не в везении, Анда. Животное приносит в жертву свою жизнь. Оно само так решает. Не ты. И надо быть ему благодарным. Вот и все.

Слова сестры Томаса поразили меня в самое сердце, и гордость постепенно уступила место чувству вины. Я поблагодарила дух животного, чье безжизненное тельце покоилось на дне сумки Кристины. Я надеялась, что он может услышать меня.

Когда мы вернулись в лагерь, уже почти совсем стемнело. Мужчины пришли с охоты и, вдобавок к шкурам, принесли убитого ими лося – чтобы легче было нести, его тушу разрубили на куски. Мясной дымок уже вился над горящим очагом. Чуть подальше, тесно прижавшись друг к другу, спали собаки. Томас раскрыл мне объятия.

Мария занялась прожаркой лося, и воздух наполнился ароматом жареного мяса. В те годы их было еще не так много на Перибонке. Зато оленей карибу, наоборот, попадалось полным-полно. Никто не знает почему, но мало-помалу муш постепенно заменил атук, и сейчас этот последний практически исчез из наших краев, его можно найти только в Северной долине.

Мы поужинали все вместе вокруг костра: Томас, обе его сестры и брат, их отец Малек и я. Мужчины рассказывали о том, как прошла ходка, и я лихорадочно вслушивалась в их речи. Я решила быть в курсе всего, что происходило в лагере. И сама хотела пойти на Север, поохотиться, расставить силки и поглядеть на эти далекие земли. Малек с сыновьями принесли много бобровых и норковых шкур. Год начинался хорошо.

После трапезы мы с Томасом уединились в нашей палатке. Мне так не хватало соленого вкуса его кожи. Как и его нежности, и его крепких объятий.

Мы поднялись с первыми лучами солнца. Густой туман, повисший на верхушках деревьев, придавал долине таинственный вид. Но у нас почти не было времени об этом думать. Пришла пора заняться лосем, закончить с копчением мяса и дублением шкуры. Обе сестры уже вовсю трудились. Кристина попросила меня сходить посмотреть силки, расставленные на куницу.

– Если попалась, ты вынешь ее и снова расставишь силок. Помнишь, как это делается?

Я не была в этом уверена, но все же кивнула: да.

– Не забудь укрепить их во мхах. Куница зверь слишком умный. Она не станет выходить из воды на скалы, оставив следы.

Я снова согласилась и отправилась в путь, захватив карабин и перекинув сумку через плечо. И снова прошла той дорогой, какой мы ходили накануне, до самого озера. Туман рассеялся, и теперь солнце светило по-осеннему мягко. Свежий воздух придавал мне сил и бодрости. Я впервые вышла в лес одна.

Мне оказалось нетрудно переставить силки. В них попались две куницы – ветер играл их прекрасным лощеным мехом. Я вытащила их, потом вернула все на место, как меня научила Кристина, и двинулась обратно, пристально всматриваясь в листву деревьев. Ни один зверь больше не встретился мне по дороге. Еды мы запасли вполне достаточно.