Давид

Они вписаны в квадратуру лбов.
Вбитые как «извращённый пучок».
Вычерченные круговертью мозгов
как три «д», впрочем, буквы здесь не причём —
Дерево – Дом – Дитя, это форматы для
нас, одиноких, с оком смотрящим в склеп,
где нет Природы – Молодости – Жилья,
где только насущный хлеб.

Словно «п» -«м» -«ж» это не та же тень
на ту же плетень, но по наклону дорожка,
а может драже, с одним «ж», где стен
дорожание – дрянь, дрожащая ложноножка.
Разговор не о том, что вся «чудь» не «весь».
Испокон всё Сын – Светлица – Сев,
или Дерево – Дочь – Дом, как у всех:
эх, скачусь на скупой слезе.

Рубим хату повыше, крепче ла?жем стену…
И мой профиль под спил в профильный сруб
значит сверху ближе, ну-ка сверзи, ну!
Свергнуть веру – значит снести гору.
Раз, «холмы – это выше нас»,
два – мощь и мощи – у нас внутри,
значит всё, что снаружи народный сказ,
во красе людской на раз-два-три.

Что мне смочь? В этом теле, в этой твердыне,
на волне радио-бурь и рифм зефире
шебаршащих во мне издревле и до ныне,
в троллейбуса проводах, в Давидовом стихире.
И будь трижды конус, ишь ты, угол игл
тех возражений на моё восхожденье сниже —
всё же есть моё возрождение от игр
детско-кнопочных до песен слышимых свыше.

Все возвышенности души топки
во своих вертикалях гласных,
всем горланящим бьют по попке,
даже если они сидят у власти.
Стоп! Высо?ты. Гимн. Масштабы.
Гербы и эмаль геральдик.
Гербарий детский даже как бы
не в счёт, и фиолет от кальки

вдавленной мощью всей от пальцев,
но нет отпечатков от белых перчаток.
Даже горлинка поёт не в счёт и в пяльцах
сестра вышивает нечётных бельчат… ох,
утоп я, утоп в своих воспеваниях…
В Вышних Слава, а на земл?  радости песнь
и в рождественских наших чаяниях
семья Давида ждёт со времён одну весть.

Значит, есть места во Христа соизмерять себя,
свою жизнь, гору Синайскую, Голгофу
мерить локтём, или колени свои свербя,
ползти каждым днём к вершине теософии.
И на той, на горе скалистой возвыситься
над собою, потому что кто сам в себе,
никогда не увидит, то, что видит всяк,
кто чуть выше ходит в своей ходьбе.

И моё кочевьё между склонов и гор
не умаслит, а умозолит мой стих.
Что мне смочь среди кратеров пор
на покатости «з» лобной моей кости.
Ибо, се человек! Несмотря на то
сколько бы он не знал простых этих букв,
он всё же в гору идёт, завидев цветок
и привстав на цыпочки, ждёт солнца круг.

Эта мощь – только, то прощает нас,
что мы такие, какие мы есть.
И прощать по природе своей цена
для меня, такая как в сердце честь.
Но чтоб нас прощали, это беда —
в сердце гордость с гордыней ещё стучат.
Мы храним как царь спартанский Архидам
мощь дитю, что мощами хром подчас.

Так что же ты, молодой Давид,
не спеши, твой путь это смерть других,
смерть друзей, смерть вокруг как вид
веры, как срезать плоть ради ранга – жених.
Не спеши, будь ты и Эльханаан *

,
будь «возлюбленным», будь избранным Самуила,
вдруг ты ещё во врага станешь стан,
станешь грабить, сооружать могилы.

Не спеши, плоть солдат не режь
за плоть Мелхолы *

 или чтобы служить,
так как земная служба это большая брешь
между любовью и тем, что есть жизнь
человека в её образе и в её красоте,
в её замысле вышнем на той заре…