0:1 в пользу в(б)реда

Ещё искреннее, что называется, от чистого, умученного атеросклерозом сердца Александр Александрович завидовал левой руке Изабеллы Игоревны. Почти прозрачная кисть во время красивого, пусть и местами непонятного рассказа касалась тонкими пальцами то длинных ресниц, уставших за день от туши, то мягких губ, изнывающих от множества слов, то бледных скул, тоскующих по ветреной улице. Как будто этими краткими поглаживаниями почти прозрачная рука пыталась успокоить свою хозяйку, помочь смириться с неизбежным или просто искала повод лишний раз дотронуться до кожи. Медовой кожи. Цвета малинового мёда.

– Но это не наш с вами случай, – всё это время сжимавшая карандаш правая рука Изабеллы Игоревны постучала оным по столу.

– Не наш? – завмастерской мужественно сражался с вероломно напавшим желанием отведать чего-нибудь малинового.

Врач легонько покачала головой. Бордюров сглотнул слюну, предательски затопившую ротовую полость. Улица смолкла, и на кабинет обрушился неслыханный ранее термин:

– Шунтирование!

Пациентам, чьи кровеносные сосуды закупорены более, чем на 50 процентов, малоинвазивное…

– ?

…щадящее стентирование – что слепому бусы: все всё видят, а ему, бедолаге, от этого нелегче. Но однажды давшие клятву Гиппократа не сдаются даже в морге. И для холестериновых олигархов кое-что придумали. А именно: аортокоронарное шунтирование. Или АКэШа – это если в целях экономии вербалики. Когда знакомым сетчатым расширителем ситуацию кардинально, увы, не исправить, на помощь приходят шунты. Причём приходят не откуда-нибудь, а из самого пациента.

– Тут никаких тебе металлических протезов, неизвестно кем состряпанных, – Александр Александрович фонтанировал воодушевлением в трубку. – Только всё своё, родное.

– Батюшки, – единственно, что смогла выдавить Ангелина Ароновна, беспомощно оглядывая немую кухню.

– И стенты эти – это ведь что такое? – распалялся жених.

– Что? – взаимно вспыхивала невеста.

– Баловство это, Ангел мой, и ничего более! К тому же, – Бордюров с интересом косился на полуразобранный пакет из магазина, – Ещё неизвестно, сколько та конструкция прослужит. Может, всю жизнь, а, может, всего год, – выглядывающий из целлофана початый батон белого невозможно сбивал с толку.

– Только год? – чуть не плакала Ангелина Ароновна.

– И мы решили, – Боренька героически отодрал взгляд от сваленных покупок, – Что мне нужно шунтирование.

– Мы? – горько переспросили в кухне.

– И? – не расслышали в палате. – И ничего сложного: разрежут грудину, потом возьмут шунт – это будет мой собственный кровеносный сосудик, добытый из ноги или из руки….

– О, Господи….

– …Один конец его прикрепят к аорте, а другой соединят с коронарной артерий в обход закупоренного участка….

– И? – умоляюще вскрикнула невеста: она погибала в каждую паузу невыносимой смертью и оживала, едва любимый голос звучал.

– И…, – жених одним челюстным махом разодрал упаковку нарезанного карбоната, – Сердце запустят, – шваркнул розовым куском на мякоть белого, – Грудину скрепят металлическими скобами, – с характерным звуком сверху прыснула томатная жижа, – Кожу зашьют, и я как новенький!

– Что значит – «сердце запустят»? Как это – «грудину скрепят»? Тебя что, Боренька, будут резать? – не на шутку разволновалась Ангелина Ароновна, хотя со стороны могло показаться, что одинокая дама развлечения ради пытается запихнуть телефонную трубку в раскрасневшуюся ушную раковину.

– Ну, конечно, будут, – засмеялся Александр Александрович, громя зубами хлебо-мясо-томатное сооружение, – Обычная полостная операция.

– А сердце? Ты мне не ответил, что с сердцем?

– Да нормально всё с сердцем, не болит. Чувствую себя….

– Да я слышу, как ты себя чувствуешь, – негодовала на чавкающего жениха невеста, которой кусок не то, что в горло – в голову не полез бы. – Тебе сердце будут останавливать?

– Пока не знаю, Ангел мой. Врач ещё не решила, – завмастерской твёрдой рукой смахнул с упитанных колен то, что потерял дырявый рот.

– Не решила? – одинокую кухню шваркнуло женским визгом. – А с каких пор она распоряжается твоим сердцем?

– Ангелочек, – примирительно начал Бордюров, – Не переживай ты так, всё у меня хорошо. Ты же завтра приедешь?

– Приеду….

– Вот сама и спросишь. А ты во сколько приедешь?

– Во сколько можно?

– Пока с трёх до восьми. Зато после операции – в любое время!

– Господи! – Ангелину Ароновну словно кто по седому темечку неожиданно ладошкой саданул. – А операцию-то на когда назначили?

– Денька через два-три, – умаянный пищей Александр Александрович, растекшись по заправленной койке, отрешённо уставился в сумрачный потолок. – Скучно здесь, Ангелуся, один я в палате как сыч.

– Так тебя только положили, – засмеялась невеста, – А он уж соскучиться успел!

– А я без тебя всегда скучаю, – замурчал жених, переваливаясь на особо урчащий бочок.

– Тебе одноместную палату дали? Это, наверное, дорого?

– Двухместную, – завмастерской вернулся на спину, – Сосед на операции, говорили, послезавтра привезут.

– Ну вот, – повеселела Ангелина, – Дай Бог, чтоб человек хороший оказался. И я приезжать буду! Скучать не придётся!

– Ага, – пространно согласился Бордюров, слипаясь глазами.

Про особенности реабилитации перенесших шунтирование он решил любимой не докладывать. Чего раньше времени волновать? Да и не так всё и сложно, если верить Изабелле Игоревне. А чего ей не верить? Ей. Её медовому голосу. Подумаешь, денёк в реанимации, денёк в палате исключительно лёжа с катетером и капельницами в обнимку.

– Мы вас на ноги быстро поставим! – усмехнулась медовая врач, подразумевая то, что играть в бедного больного Бореньке никто тут не позволит. – Движение – жизнь! – заключила она, выпроваживая его из кабинета, а себя домой.

– Движение! Жизнь! – соглашался придавливаемый дрёмой Александр Александрович, воображая, как он после операции будет резво носиться по ступенькам театрального училища.

Возможно, на радостях он даже наградит щелбаном неприлично гладкий для его возраста лоб зазнайки Коромыслова. И тут же убежит! Перепрыгивая через три, а, может, и через пять ступенек разом.

****

Прытко вечерело. Будто миска с темнотой опрокинулась на город. Мгла капала с крыш домов, стекая по обшарпанным стенам в огромную бетонную лужу. Ангелина Ароновна, задумчиво размахивая опустошенными сумками, шла по направлению к красной буковке «М». Гляделось отчего-то только себе под ноги: наверное, за день глаза слишком устали от испачканных эмоциями лиц, посему невыразительный асфальт составлял приятную отдушину. А, может, сыграло роль то, что за последние три дня эта дорога от салатового ЦеКа из хорошо знакомой превратилась в невыносимо узнаваемую. Тут мало того, что с закрытыми очами можно добраться, здесь в принципе, ежели не пускаться в самолукавство, ни ноги бы не шли, ни глаза б не смотрели.

Митрофан Митрофанович с датой операции определяться не спешил. Скорее всего, рассчитывал спихнуть не такого уж и важного театрального деятеля, каким ему виделся Александр Александрович, на дебютанта от хирургии Илью Ильича. Мол, надо же с чего-то начинать. Ангелина Ароновна, как и подобает людям, которые во всяких шумных компаниях незамедлительно впадают в немногословие, целиком отдаваясь наблюдениям, подобные обстоятельства прочитывала на раз-два. Посему, дабы не гулять вокруг да около, улучшив момент, произвела точный выстрел в холёное лицо:

– Сколько?

– С нашим прейскурантом, – Митрофан Митрофанович шумно сглотнул неловкость, – Вы можете ознакомиться на сайте Центра Кардиологии. Или, – врач посмотрел на уставшее немолодое лицо, – Попросите распечатку на первом этаже в Бюро пропусков.