Александр Маринеско. Подводник № 1. Документальный портрет. Сборник документов

Следователи, занимавшиеся делом ЛИПК, должно быть, обрадовались новой возможности получить компромат на Кухарчика и его окружение. Согласно объяснительной, сразу же по выходу на работу, то есть в пятницу 11 ноября, Маринеско был арестован и задержан на трое суток, в течение которых на его квартире был произведен обыск. Там следователи обнаружили кровать и две тонны брикетов (!). Затем Александр Иванович был выпущен до суда под подписку о невыезде. В институте переливания крови он более не работал, но все ещё оставался членом его партийной организации, чем не преминул вскоре воспользоваться.

28 ноября 1949 года состоялось партийное собрание коммунистов ЛИПК[24 - Стенограмма партсобрания хранится в ЦГАИПД Санкт-Петербурга. – Ф Р-1728. – Оп. 1. – Д. 821599. – Л. 49–59.], где вторым вопросом повестки дня стояло обсуждение решений октябрьского пленума городского комитета ВКП(б). В данном случае речь шла не об отвлеченных темах вроде построения коммунизма, а о вполне конкретных делах – новое, по результатам чистки 1949 года, руководство горкома информировало рядовых коммунистов города о «страшных прегрешениях» предыдущих руководителей Ленинграда. Как и в годы недавней «перестройки» это стимулировало рядовых членов партии к поднятию злободневных вопросов и критике местного руководства. Нечто подобное произошло и на партсобрании ЛИПК. После оглашения решений пленума директору стали поступать вопросы с мест, одним из которых был: «Почему не были приняты соответствующие меры тогда, когда были выявлены пьянки у т. Маринеско?» Ещё раньше, чем на него ответил Кухарчик, слово взял сам Александр Иванович, попытавшийся перехватить инициативу: «Смена завхозов происходит из-за того, что работать в институте невозможно. Директор абсолютно не помогает в работе, дает разрешение на работы, а потом отказывается от них. Зачем это? Это для того, чтобы убрать меня с работы. Если я брал себе из института кровать во временное пользование, то директор облицевал себе кухню институтскими плитками. И делал многое другое, о чём я могу рассказать. Я болел 2 дня, бюллетень не брал, но директор тоже никогда, когда болеет, бюллетеня не берет. Мне приписали прогул. Почему меня делают преступником? Разве так поступают с советским гражданином и членом партии?»

После того как прозвучал ещё ряд критических выступлений в адрес директора, ответное слово взял сам Кухарчик. Он снова отверг большинство предъявлявшихся ему обвинений, которые большей частью повторяли содержание анонимок, а по поводу Маринеско ограничился лишь одной короткой фразой: «т. Маринеско неплохой работник, но сорвался на пьянке». Это вызвало у Александра Ивановича настоящий взрыв эмоций: «Директор двуличен, обманывает собрание, говоря что я неплохой работник, а аттестацию в следственные органы дал мне следующую – пьяница и ничего не делает. Кухарчик нахал и мерзавец! Он подделал мою подпись на ремонт [в институтской мастерской] 4-х [собственных] кроватей, но я его разоблачил. Я знаю ещё многое и о делах до моего поступления в институт!» Последнее косвенно указывает на дружбу Маринеско с анонимщиками или, по крайней мере, на то, что он верил в сообщавшиеся ими факты. Не приходится сомневаться в том, что все возможные и невозможные грехи Кухарчика были сообщены им следствию, но, как мы уже знаем, это не привело к появлению новых пунктов обвинения против директора.

Читая все эти документы, невольно поражаешься уверенности Маринеско в собственной правоте и непризнанию им вины за собственные проступки, даже такие очевидные, как хищение того же конского волоса и прогулы по причине «болезни» известного свойства. Позже, в местах «не столь отдаленных», наш герой, видимо, имел возможность поразмыслить над своим поведением и стал высказываться о нём в иных интонациях. Так, например, в своей объяснительной, написанной в Смольнинский райком КПСС в январе 1953 года (док. № 7.16) Александр Иванович писал: «Честно говоря, считаю, что приговор по моему делу был строг, но это послужило мне хорошим уроком в жизни. Моя прежняя деятельность до института была связана с морем, где я чувствовал себя немного “героем”, имея ряд военных успехов и наград за участие в Отечественной войне. Конечно, я никогда не расхищал государственную собственность, если в институте и попал под суд, то виной этому послужила моя халатность, незнание дела и даже некоторая легкомысленность, которая сквозила в моём поведении и отношение к делу». И далее: «…всё то, что мне пришлось пережить за последнее время, позволило мне подвергнуть все свои проступки резкой критике, осудить себя и выбросить весь “мусор” за борт». Впрочем, возможно и эти признания были не искренни, поскольку в 1960–1962 гг. во время общения с А. А. Кроном Александр Иванович высказывался об этом в совершенно ином ключе. Мы же считаем, что настоящий сборник содержит достаточное количество документов, чтобы любой читатель сделал самостоятельный вывод о том, кто был прав, а кто нет в конфликте между Маринеско и Кухарчиком, кто кого подставил, кто пострадал незаслуженно, а кто был наказан пусть и сурово, но за реальные нарушения закона.

Суд над Маринеско состоялся 14 декабря 1949 года. О том, как он проходил, доводилось читать немало легенд в различных публикациях последних лет, посвященных «подводнику № 1». Например, такую: «В суде А. И. Маринеско говорил судьям, что принес старую кровать в свою коммунальную квартиру на время, потому что ему, его новой супруге, грудному ребенку и теще не на чем было спать. И прокурор, бывший фронтовик, поверил. Убедившись, что дело не стоит выеденного яйца, отказался от обвинения. Народные заседатели заявили особое мнение. Однако судья не решилась вынести оправдательного приговора. Тогда это не практиковалось. Дело отложили, Маринеско взяли под стражу. И уже в другом составе суда вынесли обвинительный приговор». Примечательно, что всё это писал отставной полковник юстиции, а людям этой профессии, вроде, должно быть свойственно проверять факты. Вот лишь один из них: откуда в семье Маринеско в 1949 году мог взяться грудной ребенок? Известно, что первая его дочь родилась в 1933 году, вторая лишь в 1953-м, а сын Горомовой от первого брака был 1938 года рождения (док. № 7.20). По-видимому, в роли грудных младенцев оказываются те читатели, кто поверил этому рассказу вместо того, чтобы потратить пару минут на проверку состава семьи народного героя (он есть даже в Википедии). По свидетельству неоднократно бывавшей у Маринеско старшей дочери Леоноры, жил он не в коммунальной, а в двухкомнатной квартире, правда с родителями жены. Позже овдовевшая теща нашла себе другое жилье, поскольку точно известно, что в 1962 году у неё был иной адрес проживания, нежели у её дочери Валентины.

О каких-либо затруднениях по ходу следствия и суда из сохранившихся документов ничего не известно; напротив, то, что Маринеско был арестован 11 ноября, а уже 14 декабря ему вынесли приговор, указывает на то, что их не было. Вызванные в суд свидетели, судя по тому, что позже писал сам Александр Иванович в своей объяснительной, отрицали устные разрешения на взятии замом по АХЧ различного имущества. Даже если согласиться с его версией, что эти разрешения в устной форме имели место быть, то не понятно, как при том уровне взаимоотношений, что существовал между Кухарчиком и Маринеско, последний не озаботился получением письменных документов по своей хозяйственной деятельности. Кто, где и когда мог научить его вести хозяйственные дела на основе устных договоренностей? Тут невольно вспоминается 1942 года, когда Маринеско устно договорился с представителем бригады ПЛ на о. Лавенсари о месте и времени рандеву возвращавшейся из похода М-96 с катерами эскорта. Но делалось это более чем за две недели до выхода в поход, что в условиях войны могло восприниматься лишь как декларация о намерениях. Тогда устная договоренность привела лишь к попаданию под обстрел и бомбежку своими. Похоже, тот случай Александра Ивановича ничему не научил. Сейчас же речь шла о хозяйственной деятельности. Общеизвестно, что хозяйство что войскового подразделения, что гражданской организации ведется на основании документации, а не «по понятиям»! Не будь ситуации с Кухарчиком, все хозяйственные нарушения неизбежно всплыли бы при очередной ревизии института. Интересно, кого наш герой стал бы винить в своих бедах в этом случае? А так Маринеско приговорили по совокупности трех доказанных эпизодов со злоупотреблением служебным положением и двух дней прогула к трем годам лишения свободы. В отношении прогулов следует подчеркнуть, что на тот момент продолжали действовать статьи указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Судить уголовным судом за прогулы в Советском Союзе перестали лишь в 1956 году.

Так или иначе, но в феврале 1950 года Маринеско был отправлен в лагерь. Отбытие наказания осуществлялось в Ванинском исправительно-трудовом лагере Дальстроя. В современных публикациях, с подачи бывшего журналиста газеты «Известия» Э. Л. Поляновского, как правило, пишут, что лагерь находился на Колыме, однако даже двухминутное знакомство с картой России может доказать любому желающему, что порт Ванино находится рядом с другим крупным портом Дальнего Востока – Советской гаванью, и оба они находятся в Хабаровском крае, что достаточно далеко от Колымы. 30 октября 2013 года в год 100-летия со дня рождения Маринеско в Ванино был открыт памятник «подводнику № 1», на плите которого можно прочесть следующий текст: «Герою Советского Союза. Командиру легендарной подводной лодки С-13 Александру Ивановичу Маринеско. С 1950 по 1951 год отбывал наказание в порту Ванино за сфабрикованное преступление. Реабилитирован в 1990 году. Администрация Ванинского муниципального района. Хабаровский краевой «Мемориал». Памятник установлен в двух шагах от Поклонного креста, установленного в память о жертвах массовых политических репрессий – узников Ванинской пересылки 1930–1950-х годов. По всему получается, что жертвой этих репрессий считается и сам Маринеско, что вызвало недоумение у тех, кто занимается данной темой[25 - Кузьмина, М. Как капитан Маринеско стал жертвой политических репрессий в Ванино // URL: http://www.debri-dv.ru/article/8202]. Как справедливо указывает автор данной публикации, единственным документом, подтверждающим реабилитацию, является официальная справка о реабилитации, выданная соответствующими органами, но на Маринеско такой справки нет и никогда не было, поскольку он был осужден не по 58-й, а по 109-й статье УК[26 - Отсутствие точно информации об А. И. Маринеско зачастую приводит к появлению различных фантастических версий, в том числе о политическом характере его преследования у зарубежных историков. Так, например, Э. Бивор в своем труде «Падение Берлина. 1945» написал следующее: «До сих пор российские историки, следуя линии официальной советской историографии, продолжают утверждать, что на борту торпедированного лайнера находилось шесть тысяч гитлеровцев, из которых три тысячи семьсот были подводниками. Но кажется, что наибольшее внимание в России привлекает сегодня не трагедия людей, ставших жертвами советской подводной лодки, а судьба ее капитана Маринеско. Дело в том, что органы НКВД отказали в присвоении ему звания Героя Советского Союза, поскольку он имел сношения с иностранными гражданами. Маринеско едва избежал военного трибунала, за которым последовало бы неизбежное заключение в ГУЛАГ. И лишь в 1990 году, “накануне 45-й годовщины Победы”, ему посмертно было присвоено звание Героя». Вот так! Оказывается, в СССР присвоением наград занимались органы НКВД, суд трибунала неизбежно заканчивался ГУЛАГом, а судить Маринеско собирались за сношения с иностранными гражданами.]. Политических досрочно не освобождали, а он был освобожден за примерное поведение 10 октября 1951 года, не отсидев и двух лет из трех положенных. Документов по этому периоду жизни «подводника № 1» нет, если не считать его писем жене, фрагменты которых опубликованы в различных работах и показаны в документальных фильмах. Судя по твердому и аккуратному почерку этих писем, в лагере он не был сломлен ни духовно, ни физически. Помимо многочисленных минусов в новом положении нашлись и плюсы. Несомненно, на пользу нашему герою пошло отсутствие алкоголя, заставившее перебороть зависимость от пагубной привычки на достаточно большой срок.

После освобождения с ноября 1951 года Маринеско работал топографом в полевой геодезической партии № 10 Западного геофизического треста (ЗГТ) Главного геофизического управления Министерства геологии РСФСР, штаб-квартира которого находилась в Ленинграде. В ряде документов эта партия называется Межозерной партией Онежско-Ладожской экспедиции ЗГТ, что довольно точно указывает на район фактического местопребывания нашего героя в данный период. Несомненно, что решение пойти работать туда не было добровольным, а определялось условиями досрочного освобождения и неснятой судимостью. Работа в тресте, судя по положительной характеристике (док. № 7.13) нареканий не вызывала. Выждав почти три года с момента злополучного суда, 5 ноября 1952 года. Александр Иванович уволился из треста и сразу же приехал в Ленинград. До июня 1953 года он официально нигде не работал, что, по-видимому, опять же определялось судимостью, которая была снята только по небезызвестной «бериевской» амнистии – указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года. Впрочем, это не означает, что этот короткий период в жизни Маринеско не был ознаменован крупными событиями. Таким стало разрешение вопроса о членстве в партии.

Следствие и суд по делу нашего героя прошли столь стремительно, что партийная организация ЛИПК не успела рассмотреть вопрос о его персональном деле до момента его убытия в лагерь в феврале 1950 года. Как следует из справки, подготовленной секретарем парторганизации института (док. № 7.18), этот вопрос был рассмотрен только в апреле того же года и завершился исключением Маринеско из партии. В подобном исходе можно было не сомневаться, поскольку посадка в лагерь и членство в ВКП(б) были вещами не совместимыми. Однако судьба тут совершила необычайный финт – тогдашний секретарь парторганизации ЛИПК не передал документы об этом в райком на утверждение, а значит, решение не состоялось! Это обстоятельство выяснилось только в сентябре 1952 года, и после возвращения Маринеско в Ленинград он был приглашен на заседание парторганизации своего бывшего института, которой предстояло решить вопрос о его членстве повторно. Для Александра Ивановича такой поворот событий оказался неожиданным. Сам он считал себя из партии давно исключенным, но сразу же сориентировался в обстановке и увидел возможность избежать этого, а значит увеличить свои шансы при назначении на должность на очередной работе. Ведь ни для кого не секрет, что именно членство в компартии в советский период открывало путь к занятию любых должностей, а по путевке райкома можно было неплохо устроиться на работу, перескочив сразу через несколько первичных должностей, как это было при устройстве Маринеско в ЛИПК. Правда, на пути к желанному результату лежал ряд препятствий. Самым неприятным являлось то, что партийные выговоры, полученные в декабре 1944-го и августе 1945 года, всё ещё оставались не снятыми. Не понятно, пытался ли Маринеско их снять за время работы в БГМП и ЛИПК, и если да, то почему ему не удалось этого сделать. В то же время есть все основания полагать, что герой сам не предпринимал такие попытки и вспоминал о своей принадлежности к коммунистической партии только тогда, когда этом могло ему в чём-то поспособствовать, а в остальное время оставался человеком, далеким от соблюдения норм, диктовавшихся уставом ВКП(б). По крайней мере, именно об этом говорят регулярные «пьяные истории» с его участием. В данном случае равнодушное отношение Маринеско к неснятым выговорам сыграло против него. Наличие двух выговоров означало, что третье нарушение партийной дисциплины – злоупотребление служебным положением, за которое наш герой был осужден в 1949 году, – должно было закончиться уже не выговором, а исключением. Именно это показали и результаты заседания партбюро ЛИПК, состоявшегося 4 декабря 1952 года (док. № 7.14). Однако решения партбюро по какой-то причине оказалось недостаточно, и вопрос вынесли на заседание всей первичной организации, где продолжали работать бывшие коллеги Александра Ивановича, несомненно, прекрасно помнившие его и суть его дела. Мы не станем пересказывать содержание стенограммы партсобрания, поскольку любой желающий может прочитать её сам (док. № 7.15). Несмотря на то, что Маринеско, отбросив приписываемую ему апологетами скромность, упирал на свои заслуги во время войны – якобы потопил пять судов, на которых погибло 16 тысяч немцев – мнения разделились. С перевесом в один голос парторганизация ЛИПК вынесла решение об исключении Александра Ивановича из партии. Удар был серьезным, но бывший командир подлодки не прекратил борьбу, а написал объяснительную записку в Смольнинский райком (док. № 7.16), где должно было утверждаться решение. Это возымело действие. Несмотря на то, что в документах, подготовленных к заседанию партбюро (док. № 7.17, 7.18), не было никаких иных предложений, кроме исключения, собрание решило, «учитывая его заслуги перед Родиной в период Великой Отечественной войны, наличие боевых орденов за совершенный геройский подвиг будучи командиром подводной лодки оставить его членом партии» с заменой исключения строгим выговором с занесением в учетную карточку (док. № 7.19). Иными словами, Маринеско вышел практически сухим из воды – коммунистом с непрерывным стажем с 1944 года. В наши годы, памятуя о тех временах, невозможно поверить в то, что человек, отбывавший заключение в лагере, всё это время оставался членом ВКП(б). Однако именно это и написал Александр Иванович в своей очередной автобиографии при устройстве на работу на заводе «Мезон» в июне 1953 года (док. № 7.20).

Завод радиодеталей «Мезон» был создан в Ленинграде в 1951 года, как предприятие, работавшее на нужды обороны страны. Из книги А. А. Крона известно, что работать на нем Маринеско предложил бывший сослуживец по 1-му дивизиону ПЛ отставной инженер-капитан 2 ранга И. Р. Рамазанов. На этот раз с Александра Ивановича взяли весь положенный комплект документов, включая характеристику с предыдущего места работы. Впрочем, ничего настораживающего в этих документах не нашли. Факт своего разжалования перед увольнением из ВМФ Маринеско, как и при устройстве в БГМП, скрыл, о причинах демобилизации не написал. Факт отсидки он скрыть не решился, но объяснил его, как впоследствии и А. Крону, личной неприязнью директора ЛИПК. 18 июня 1953 года Александр Иванович был принят на работу на должность диспетчера производственного отдела с окладом в 700 рублей.

Очередная попытка начать жизнь с чистого листа, казалось, начала удаваться. 1 августа у Александра Ивановича родилась вторая дочь – Татьяна, что окончательно укрепило его союз с женой Валентиной. Впрочем, почти в самом начале этого периода произошло одно событие, которое могло поколебать уверенность в уже выбранном курсе, а именно, призыв Маринеско для прохождения сборов офицеров запаса. Это дало внезапную надежду на восстановление в кадрах ВМФ, чему готов был содействовать целый ряд товарищей нашего героя, продолжавших служить на флоте, в том числе и с достаточно большими звездами на погонах. Как это ни покажется парадоксальным, но, став военным моряком не по доброй воле, Александр Иванович, пока служил, мечтал о жизни на «гражданке», но после увольнения в запас, если верить признаниям, сделанным им А. А. Крону, стал скучать по службе на подлодках.

О попытке восстановиться на флоте публицисты и журналисты упоминают крайне редко, пишут о каких-то малозначительных деталях, но не дают ответа на главный вопрос: почему это «второе пришествие» так и не состоялось? Ссылки на «бдительный политотдел» малоубедительны – люди там за прошедшие после войны годы сменились, имя Маринеско там было мало кому известно, если известно вообще. Несомненно, что направление призванного на сборы офицеров запаса Александра Ивановича на должность дублера командира «эски» С-20 состоялось не случайно, а благодаря протекции старого товарища – бывшего комдива 26-го ДПЛ, а тогда начальника штаба 17-й дивизии подлодок Балтфлота капитана 1 ранга Е. Г. Юнакова. Ответ на поставленный нами вопрос содержит аттестация, подписанная командиром 156-й бригады контр-адмиралом Н. И. Морозовым (док. № 7.22). Только две её фразы «Уставы знает не твердо, выполнения их не требует. Лично дисциплинирован недостаточно, имел ряд случаев выпивок со своими бывшими сослуживцами» уже ставили крест на так и не начавшейся повторно карьере «подводника № 1». Документ для нашего героя весьма нелестный, а потому необходимо пояснить: Николай Иванович Морозов на протяжении всей Великой Отечественной войны с первого её дня был командиром дивизиона «малюток» Северного флота и в качестве обеспечивающего участвовал в 23 боевых походах (более чем в четыре раза превзошел по этому показателю «подводника № 1»), неоднократно участвовал в торпедных атаках, в том числе и успешных, высадках разведгрупп, форсировании минных полей, бывал под бомбежками, одним словом, был настоящим морским волком. Его питомцы И. И. Фисанович и В. Г. Стариков стали Героями Советского Союза, причем задолго до того, как кому-либо стало известно имя Маринеско. Сам Морозов за время войны был награжден тремя орденами Красного Знамени, орденом Александра Невского и Нахимова 2-й степени, так что не доверять мнению этого заслуженного боевого офицера у нас оснований нет. Не смогли не посчитаться с данной оценкой и те, кто пытался помочь «подводнику № 1» восстановиться на флоте. В результате Маринеско вернулся на завод «Мезон», а данная стажировка если и имела результат, то только в плане утраты душевного равновесия и накопления обиды на ВМФ. В год своего сорокалетия Александру Ивановичу пришлось окончательно расстаться с мечтой: служить на флоте. Оставалось только трудиться на заводе, на не очень высокой и недостаточно хорошо оплачиваемой должности.

А. А. Крон в своей книге так описывал этот период в жизни нашего героя (со слов сына И. Р. Рамазанова – Наримана): «На заводе знали, что Маринеско – моряк, чувствовалась морская косточка. Внешняя опрятность, четкость, вежливость, умение держать слово. Производство у нас грязноватое, чисто только в сборочных цехах, а в других есть и масляные брызги, и копоть. Александр Иванович всегда являлся на работу в белой рубашке с галстуком, в отглаженном костюмчике, а бывать ему приходилось всюду, и в штамповочном, и на складах. Работа диспетчера очень сложна, нужно, чтобы во все цехи заготовки попадали своевременно, нужно знать, что заказано на смежных предприятиях, и обеспечивать сборку деталями. Александру Ивановичу очень помогало отличное знание устройства корабля. На корабле, особенно на подводном, тоже всё основано на взаимодействии частей, там слаженность – вопрос жизни и смерти. У нас на заводе старший диспетчер – это высокое положение. Вроде как вахтенный командир на корабле. Надо быть всё время в напряжении, постоянно держать в памяти много разных дел. Александр Иванович был очень аккуратен, корректен, всегда готов прийти на помощь. У него была своя система и особая тетрадка, куда он заносил свои наблюдения, в затруднительных случаях я к ней прибегал, он охотно её давал, она так и осталась у меня. Жалею, что не сохранил, вам было бы понятнее, почему у него всегда был порядок. Он был волевой человек и честности непреклонной, хитрить не умел совсем. А ведь на производстве есть свои хитрости. Есть работа выгодная и невыгодная. Это в руках мастеров. Есть такие рабочие, что, получив выгодную работу, припрятывают её до удобного времени. А в это время завод выполняет срочный заказ, из-за них происходит задержка. Александра Ивановича это возмущало до глубины души, он говорил мне: «Нариман, на флоте мы таких людей не терпели». Когда кто-нибудь из начальников цехов пускался в пустые отговорки, он шел проверять и, если находил обман, во всеуслышание стыдил по заводскому селектору. В отделе снабжения он тоже отлично работал. Почему он перестал быть диспетчером – не знаю»[27 - Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 155–156.].

Добавим недостающие детали из документов. Первые четыре года работы прошли достаточно спокойно. У Маринеско имелись периодические нарушения трудовой дисциплины, но начальство ограничивалось лишь устными внушениями. В марте 1957 года наш герой написал заявление (док. № 7.23), в котором просил перевести его на более высокооплачиваемую работу, поскольку занимаемая им должность – с окладом в 700 рублей – его материально не устраивала. Дирекция пошла навстречу и с 1 апреля Александр Иванович стал уже старшим диспетчером с окладом 900 рублей. Однако прибавка в деньгах сопровождалась и серьезной прибавкой в ответственности. Старшие диспетчеры были начальниками смен на круглосуточно работавшем заводе, а в вечернее и ночное время, в отсутствии дирекции, самым главным начальством, несшим полную ответственность за производство. Понимал ли это наш герой в тот момент, когда писал заявление о переводе на работу с бо?льшим окладом? Полной уверенности в этом нет, поскольку уже 10 мая, то есть на следующий день после пятнадцатой годовщины Победы, по прошествии чуть больше месяца с момента нового назначения, он прибыл на ночную смену в нетрезвом виде. И речь шла явно не об одной пропущенной рюмке, а о неспособности нести смену, для чего пришлось срочно вызывать другого диспетчера. Реакция начальства была молниеносной и жесткой: приказом по заводу от 22 мая Маринеско объявили строгий выговор, но что ещё хуже, сняли с должности и приказали отделу кадров подобрать ему работу в одном из цехов завода.

В отделе кадров долго размышляли и, наконец, 18 июня предложили бывшему командиру подлодки и кавалеру ордена Ленина на выбор должности маляра-смазчика, упаковщика или подсобного рабочего. На это Александр Иванович согласиться, естественно, не мог и решил перейти в контрнаступление – написал заявление в расценочно-квалификационную комиссию завода. Текст его не сохранился, но из протокола заседания комиссии (док. № 7.25) следует, что в нём содержалась жалоба на то, как было наложено взыскание и произошло отстранение от должности. С Маринеско не была взята объяснительная записка, а строгий выговор и отстранение были объявлены сразу, без предшествующих им взысканий меньшей степени строгости. Тут руководство завода, должно быть, пожалело о своей доброте и о том, что в предыдущих случаях ограничивалось устными внушениями. С формальной точки зрения Маринеско был прав, и начальству пришлось дать задний ход. Решением РКК от 27 июня отстранение от должности отменили, хотя выговор остался в силе. В то же время было ясно, что продолжать работать старшим диспетчером Александр Иванович в создавшейся ситуации не может и потому, в результате полюбовного соглашения сторон, с 4 июля он был переведен в отдел снабжения на должность руководителя группы по обеспечению материалами капитального строительства с окладом в 800 рублей. Поскольку строительство явно не было основным видом деятельности производящего радиодетали завода, можно предположить, что это была «тихая заводь», где руководство могло закрывать глаза на трудовую дисциплину Маринеско при том, что он получал зарплату всё-таки большую, чем обычный диспетчер. Впрочем, иногда происходили случаи, на которые закрыть глаза не удавалось. Таким стал трехдневный невыход на работу с 21-го по 23 марта 1959 года (на этот раз отмечалась годовщина Парижской коммуны?)[28 - Праздник ежегодно отмечался в СССР 18 марта (с 1918 по 1951 гг.). – Прим. ред. Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 156.], по поводу чего Александр Иванович написал достаточно откровенную объяснительную (док. № 7.28). Подобные явления А. А. Крон в своей повести романтическим языком описал как разрешение Маринеско самому себе «сделать выход». «Конечно, это была болезнь, – писал Крон, вынужденный признать нелицеприятную, но слишком уж очевидную правду о своём герое. – Отступившая во время самых тяжких испытаний и вновь подкравшаяся, когда напряжение спало»

. Думается, всем понятно, какую именно болезнь имел в виду литератор. Это не мог быть рак, который был обнаружен врачами у Александра Ивановича только в 1962 году. Это был алкоголизм, о котором командование бригады ПЛ писало ещё в 1945 году. Впрочем, в тот момент Маринеско ещё удавалось скрывать от большинства окружающих эту «подводную часть айсберга» своей личности, и в этом ему немало способствовала начавшаяся кампания его прославления.

Стараниями А. А. Крона сложился особый образ Маринеско: скромный человек, не любивший говорить о своих заслугах. Например, в его повести можно прочитать следующие строки: «Мария Гавриловна (хозяйка квартиры) добавляет: «Хороший был человек. И работник хороший. Выпившим я его никогда не видела. О своих заслугах никогда не говорил. Однажды я увидела его с орденом Ленина, попросила рассказать, за что он его получил. Отшутился: “А нечего рассказывать. Была война, тогда многие получали…”»[29 - Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 150.] Подобные слова плохо вяжутся с признаниями самого Александра Ивановича («Моя прежняя деятельность до института была связана с морем, где я чувствовал себя немного “героем”, имея ряд военных успехов и наград за участие в Отечественной войне», док. № 7.16) и его фотографиями того периода с орденом Ленина в петлице гражданского пиджака. Как мы знаем, он заявлял, что этим орденом его наградили вместо присвоения звания Герой Советского Союза (док. № 7.15), что также не было очком ни в пользу его скромности, ни в пользу правдивости. К этому можно добавить и заявление, что он потопил пять судов, на которых погибли 16 тысяч немцев (док. № 7.15). Таких цифр на тот момент он не мог почерпнуть ни в советской, ни даже в не читаемой в СССР западногерманской литературе! Масла в костер тщеславия подлили бывшие сослуживцы.

Точкой отсчета в эпопее, завершившейся в 1990 году присвоением Маринеско звания Герой Советского Союза, следует считать 29 мая 1959 года, когда в Кронштадте состоялась первая встреча ветеранов бригады подплава КБФ. Её инициатором и организатором был всё тот же Е. Г. Юнаков, ставший к тому времени командиром 3-го учебного отряда подводного плавания Кронштадтской военно-морской крепости. Встреча происходила с участием заместителя начальника Военно-морской академии контр-адмирала Л. А. Курникова, Героев Советского Союза С. П. Лисина и М. С. Калинина и многих других. Доподлинно не известно, был ли именно тогда впервые вручен Маринеско молочный поросенок, но именно на этой встрече были оглашены данные, почерпнутые из немецкого журнала «Марине Рундшау», о том, что Маринеско потопил лайнеры «Густлоф» и «Штойбен», а, следовательно, по потопленному вражескому тоннажу является «подводником № 1» советского ВМФ. Подобные встречи происходили ежегодно, вплоть до последнего года жизни Маринеско, и в них принимали участие даже такие «большие люди» как бывший командующий КБФ адмирал В. Ф. Трибуц, который, судя по фото, общался с Александром Ивановичем в курилке «по-простому». Всё это способствовало не только распространению информации о незаслуженно забытом герое, но и проникновению симпатией к нему со стороны влиятельных лиц, которые могли повлиять если не на официальное награждение, то на материальное положение Маринеско.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Дело в том, что в 1950-е годы журнал «Марине Рундшау» публиковал сравнительно мало статей, посвященных военным действиям на море между СССР и Германией в 1941–1945-м гг. Сказывалось отсутствие доступа к архивам: немецким по причине захвата их союзниками, советским – по вполне понятным причинам. Накапливались документальная и статистическая базы, формировались первые выводы об эффективности или неэффективности тех или иных родов сил ВМФ различных государств на разных этапах войны и театрах военных действий. В рамках этого в апрельском, майском и июньском номерах за 1959 год были опубликованы списки судов всех стран мира тоннажем более 10 000 брт, потопленных за время Второй мировой войны подводными лодками. Каково же было удивление наших исследователей (журнал попадал в спецхраны библиотек и был доступен только для военно-морских историков в погонах), когда в списке оказалось всего два судна, уничтоженных советскими подводниками, причём оба из них приходились на счет С-13 и её командира А. И. Маринеско, о чём прямо и было написано в немецком журнале. Получалось, что немцы лучше знали имена наших героев, чем мы сами. Это обстоятельство и уязвило национальную гордость и как бы вдохнуло новую жизнь в тезис об оклеветанном и незаслуженно уволенном герое, а эта тема на самых разных конкретных примерах уже стала частью российского национального эпоса.

Для нас же во всей этой истории примечателен другой момент: получив цифры из немецкого журнала, наши историки и ветераны подплава, по всей видимости, незаметно для себя, позаимствовали и немецкий подход к определению успешности командира – суммарный тоннаж потопленных им судов. Для наших бывших противников такой стандарт был более-менее оправдан: подавляющее большинство подводных лодок кригсмарине сражалось на одном и том же театре (Северная Атлантика), где в рамках различных периодов войны все они действовали в примерно одинаковых условиях обстановки. Более того, сам командующий немецким подводным флотом гросс-адмирал Карл Дёниц прямо указывал, что борьба за потопленный тоннаж является главным смыслом и содержанием борьбы на вражеских коммуникациях, и, если удастся потопить больше тоннажа, чем его строят союзники, можно будет добиться блокады Великобритании и принуждения её к сдаче. С учетом этого для немцев не имело значения, везло ли судно груз или нет, следовало в составе конвоя или одиночно, двигалось курсом на Англию или стояло на приколе на рейде какого-нибудь далекого колониального порта. Тот из командиров, кто топил больше тоннажа, и считался наиболее заслуженным. При длительном периоде боевой карьеры немецких «U-ботов» в начале Второй мировой войны, при списках, включавших 20 и более потопленных судов, разница в обстоятельствах потоплений и в тоннаже отдельных единиц в целом нивелировалась и в сухом остатке оставались только суммарные цифры.

Совсем другая ситуация складывалась для советских подводников. На каждом из трех театров военных действий существовала своя, не сравнимая с другим театром, специфика. Например, на Севере противник почти не использовал для перевозок лайнеры, а на Черном море не то что 10-тысячников, там судов более 1000 брт у противника одновременно на ходу было не более двух десятков и ни одно из них не превышало 7000 брт. В то же время подводники Севера и Черного моря не имели препятствий к выходу в открытое море, в то время как балтийские уже фактически с осени 1941 года были поставлены перед необходимостью форсировать мощные противолодочные рубежи в Финском заливе. В 1943 году и трех первых кварталах 1944 года эти рубежи не смогла прорвать ни одна подлодка КБФ. Зато в 1942 году и в завершающие месяцы войны после прибытия на позицию балтийские подлодки сталкивались со слабо или даже вовсе не охраняемым судоходством, в то время как на Севере, с начала 1943 года, немецкое командование проводило суда в конвоях за двойной линией эскортных кораблей. В результате получалось, что для потопления скромного судна на Северном театре в рамках конкретной атаки командиру подлодки приходилось проявлять куда больше мастерства, чем для потопления крупного лайнера на Балтике. Именно по этой причине в качестве мерила успеха в годы войны для советских подводников был установлен не суммарный тоннаж, а количество побед – ведь и для потопления скромной БДБ и лайнера размером со «Штойбен» требовалось попадание всего одной торпеды, и размеры судна никак не говорили о военном таланте командира, проявленном для того, чтобы эта цель отправилась на дно. Мастерство, скорее, требовалось для попадания в малоразмерную цель.

И ещё один момент: статистика тоннажа, как и любая другая статистика, начинает давать правильный результат, только когда существует достаточно широкая цифровая база для анализа. Понять это можно на простом примере: глупо хвалить спортсмена за то, что он занял второе место, если в соревнованиях участвовало всего двое. Применительно к советским подводным лодкам, ни одна из которых, по подтвержденным данным, не потопила более семи судов, да и то в основном малого и среднего тоннажа, это означает, что один «Густлоф» может «перевесить» показатели целого дивизиона субмарин Северного или Черноморского флота, а это уже противоречит всякой нормальной логике.

Но вернемся к рассмотрению последних лет жизни А. И. Маринеско и начавшей набирать обороты кампании за присвоение ему звания Герой Советского Союза.

Важной вехой на пути к этому стала состоявшаяся летом 1960 года вторая встреча ветеранов-подводников, на которой Александр Иванович познакомился с А. А. Кроном. Точнее, знакомы они были с зимы 1942 года, но настоящая дружба завязалась между ними именно тогда – в 1960 году. К тому же периоду жизни относится и запись бесед, легшая впоследствии в основу книги «Капитан дальнего плавания». Публикация статьи А. А. Крона о Маринеско в «Литературной газете» вызвала шквал писем в редакцию и разожгла интерес к теме в широких кругах населения Советского Союза.

Во многом благодаря этому и наличию старых друзей Маринеско удалось добиться и такого важного для себя решения, как изменение приказа об увольнении из ВМФ. Приказом Министра обороны СССР № 600 от 26 ноября 1960 года отменялись пункты всех приказов по отстранению от должности, разжалованию и увольнению его из Вооруженных сил, а вместо них теперь следовало считать, что он был уволен с должности командира С-13 в звании капитана 3 ранга по сокращению штатов. Конечно, стремление помочь старому товарищу свято, но сами по себе новые формулировки не могут не вызывать недоумения. Понятно, что командование может снять взыскание, если посчитает, что оно было наложено незаслуженно или сыграло свою воспитательную роль. Но как оно могло отменить «собственное желание», по которому уволился Маринеско? И потом, разве экипаж С-13 расформировывался или в штат вносились какие-то изменения, да такие, что командира подлодки можно было уволить «по сокращению штатов»? И вообще, как можно уволить с плавающей подлодки «по сокращению штатов» командира? Даже в качестве анекдота такое звучит дико. Ничего подобного в действительности, конечно же, не было, более того с августа по ноябрь 1945 года эту должность занимал совсем другой человек, а это значит, что согласно новому приказу в тот период у корабля было два командира. Впрочем, это было далеко не последнее не вполне законное решение в «борьбе за восстановление честного имени народного героя».

Смыслом же в изменении статей приказа было не моральное удовлетворение, а куда более прозаические материальные мотивы. Маринеско и его товарищи верили в то, что если пенсия будет насчитана не старшему лейтенанту, а капитану 3 ранга и не командиру тральщика, а командиру подлодки, её размер значительно вырастет. После вышеописанного приказа Министра обороны финотдел военкомата произвел перерасчет пенсии и… она осталось точно такой же – 700 рублей. Как оказалось, звание на размер пенсии не влияло, а последняя должность при расчете, по непонятной причине, и ранее была учтена как командир подводной лодки. Таким образом, с учетом 25 лет выслуги Маринеско в ВМФ в льготном исчислении ему полагалось 50 % от должностного оклада в 1400 рублей. В общем, все хлопоты были потрачены впустую. Интересно отметить, но в тот же год, 1 июня, на заводе «Мезон» тихо, без всякого скандала и формального повода, Александра Ивановича перевели с должности руководителя группы на должность старшего техника отдела снабжения. Как ни странно, но оклад при этом остался старый – 800 рублей. Несомненно, что такая щедрость была проявлена именно с учетом военных заслуг бывшего командира С-13. Что же касается причин перевода, то и о них догадаться не трудно – Маринеско в его тогдашнем состоянии уже не справлялся с работой руководителя и мог быть только рядовым исполнителем – одним из многих, про дисциплину которого, в крайнем случае, можно и забыть. Одним словом, после начавшейся весной 1959 года кампании по прославлению руководство завода перестало предъявлять Александру Ивановичу какие-либо претензии, свидетельством чего могут считаться и выданная в военкомат характеристика (док. № 7.30), и перевод на должность техника с сохранением оклада руководителя, и сохранение в кадрах завода в тот момент, когда Маринеско уже физически не мог работать из-за заболевания раком.

Финальный акт жизненной драмы нашего героя начался в декабре 1961 года. В современной литературе есть упоминания о нём, но нигде данный факт не излагается верно. Вот, как описывает его в своих работах один отставной полковник юстиции: «Сведений о втором судебном процессе над Маринеско ещё меньше, чем о первом. Не установлено точно – когда это было. Неизвестно даже по каким правилам – уголовного или гражданского производства – слушалось это дело. Суть же его была в следующем. Маринеско остро нуждался в деньгах – пенсию он получал мизерную, заработок был небольшой. К тому же платил алименты. Руководство завода пошло ему навстречу, разрешило подрабатывать сверх установленного оклада. Внезапно нагрянувшая ревизия выявила нарушения, материалы были направлены в суд, который постановил взыскать с Маринеско все полученные им излишки. Даже когда он уволился в связи с раком горла и пищевода, эти излишки продолжали вычитать по исполнительному листу из пенсии». Как мы покажем ниже, правды в этом абзаце столько же, сколько неправды. Начнем с утверждения, что государство решило отобрать у Маринеско честно заработанные им деньги свыше какого-то мифического «установленного оклада». Работнику юстиции должны быть известны действовавшие в то время советские законы, в том числе и те, которые не позволяли получать деньги свыше оклада, но ссылки на них он не приводит. Не делает он этого потому, что их не было. А вот что было на самом деле.

Толчком ко всему послужила ревизия бухгалтерии завода «Мезон» на предмет правильности выдачи справок о зарплате работающим военным пенсионерам. Дело в том, что в то время размер пенсии военнослужащих не был фиксированным, а играл роль определенного пособия, которое позволяло пенсионеру не умереть с голода, если он совсем не работал, но быстро «теряло в весе» до половины своего значения, если пенсионер работал и много получал. Конкретно для Маринеско это выглядело так:

– если заработок и пенсия в сумме не превышали 1400 рублей, то пенсия выплачивалась в полном размере – 700 рублей;

– если заработок пенсионера и полная пенсия, взятые вместе, превышали 1400 рублей, то причитающаяся к выплате сумма пенсии уменьшалась с таким расчетом, чтобы заработок и часть пенсии не превышали этой суммы;

– при заработке 1050 рублей и более пенсия выплачивалась в половинном размере.

Ревизия, проверявшая только документы с декабря 1959 года по ноябрь 1961 года, показала, что Маринеско, регулярно предоставлявший справки о том, что его зарплата составляет 700 рублей, что было меньше заводской зарплаты, только за этот период переполучил 654 рубля 46 копеек. «Считаю необходимым обратить внимание пенсионного отдела горвоенкомата на то, – писал в своём акте проверяющий, – что в данном случае систематического обмана государства со стороны гражданина Маринеско А.И… следовало бы проверить правильность справок, сдаваемых Маринеско в Госбанк за все предшествующие годы» (Подчеркнуто в документе. – Прим. сост.)[30 - Санкт-Петербургский городской военкомат. Личное дело № 122248 на Маринеско А.И. – Л. 166об – 117об.]. И такая проверка была произведена. Согласно её акту (док. № 7.32) общая сумма переплаты за время работы Маринеско в «Мезоне» составила 1262 рубля 12 копеек (в новом масштабе цен после денежной реформы 1961 г., когда все суммы сократились в 10 раз; в старом масштабе цен – 12 621 рубль). Позже был произведен ещё один перерасчет, окончательно установивший размер переплаты, и он составил 1432 рубля 65 копеек – огромную по тем временам сумму. Но это была лишь денежная сторона вопроса, а была ещё и другая. Чтобы получить свой незаконный доход, Маринеско за девять лет представил в Госбанк 15 фиктивных справок и две подписки (док. № 7.37). В своей объяснительной (док. № 7.34) он писал, что фиктивные справки его заставляла получать нужда и наличие трех иждивенцев, и ему оформляли их в бухгалтерии завода из сочувствия. Впрочем, в бухгалтерии полностью отвергли эти заявления (док. № 7.33), а это означало, что всю ответственность за подделку документов и подписей должностных лиц должен был нести сам Маринеско. Даже если предположить, что бухгалтеры настолько сильно сочувствовали Александру Ивановичу, что действительно подделывали зарплатные справки, подставлять их под удар кажется совсем не этичным. Кроме того, невольно в этой ситуации просматривается параллель с историей, случившейся в ЛИПК, где, по словам Маринеско, во всём был виноват директор, отказавшийся от своих устных разрешений. Неизвестно, чем закончилось расследование для сотрудников бухгалтерии «Мезона», но для нашего героя оно имело крайне неприятный поворот.

Представляется, что он мог быть ещё более неприятным, если бы ревизоры не стали ограничивать своё расследование заводом «Мезон», а попытались бы провести проверку по другим местам работы Маринеско. Из материалов его личного дела, ныне хранящегося в Санкт-Петербургском городском военкомате, следует, что в период службы в БГМП он стабильно представлял справки о том, что, работая старпомом, получает по 680–690 рублей. Возможно, его должностной оклад действительно был таким, но в эту сумму абсолютно точно не входили выплаты по тем премиям, которые он получал в период службы на плавающих судах. В то же время, по закону суммы выплаты премиальных тоже должны были учитываться при расчете пенсии. Но всё это было ещё «цветочками» по сравнению с периодом работы в ЛИПК. По всей вероятности, поняв, что липовую справку о зарплате в 700 рублей при фактической в 930 Кухарчик ему не подпишет, «человек непреклонной честности» решил вопрос кардинально – начал оформлять справки от управдома, что он вообще не работает. В последней из них (док. № 7.12) утверждалось, что Маринеско не работал с 7 декабря 1948 года по 1 февраля 1950 года, то есть практически весь период работы в ЛИПК. Дело дошло до того, что с него даже удержали переплату в размере 1925 рублей 30 копеек за незаконно полученную пенсию за вторую половину декабря 1949 года, январь и февраль 1950 года – гражданам, приговоренным судом к отбыванию наказания в лагере, выплата пенсии не полагалась. Вместе с тем никто в военкомате не попытался сопоставить два лежавших на поверхности факта: то, что Маринеско был осужден как зам директора ЛИПК по АХЧ, и пенсионные справки о том, что на момент суда он являлся безработным.

Так же хотелось бы кратко осветить тему количества иждивенцев в семье Александра Ивановича. Согласно объяснительной, в семье их было трое, но приемный сын Борис (1938 г. р.), даже при условии учебы его в дневном очном отделении ВУЗа с 1959 года иждивенцем считаться уже не мог. Никаких алиментов до июня 1962 года Маринеско не выплачивал, и утверждение об этом оставим на совести тех, кто про них написал. Остаются младшая дочь и жена. Последняя была вполне трудоспособного возраста и могла бы работать, если бы не проблемы со здоровьем. В своей книге старшая дочь Леонора передала разговор, состоявшийся между ней и отцом, в ходе которого он сказал, что «Валентина пристрастилась к спиртному и он уже не может влиять на неё»[31 - Маринеско, Л.А., Леонов, Б.Г. Ты наша гордость, отец! – Одесса, 2005. – С. 143.]. Как мы знаем, из-за этого в марте 1959 года она попала на излечение в диспансер, как об этом написал в объяснительной сам Маринеско. В конечном итоге, между Александром и Валентиной произошел разрыв и их семья распалась, но, насколько можно судить по документам, это случилось ближе к концу весны 1962 года. В середине 1950-х, когда Маринеско вовсю подделывал справки, ничто не мешало Валентине работать, как и миллионам других советских женщин, имевших детей. Другое дело, что против того, чтобы она работала, мог выступать сам Александр Иванович. В любом случае, материальное положение коллег Маринеско по работе, которые не получали ежемесячно 1400 рублей зарплаты и пенсии, было хуже, но они не шли из-за этого воровать или подделывать документы. Он нарушил закон и теперь должен был за это ответить.

Сначала казалось, что проблему можно решить по взаимному согласию сторон. 31 января 1962 года Александр Иванович написал заявление на имя начальника пенсионного отдела Ленинградского городского военкомата с просьбой в связи с его тяжелым материальным положением дать ему возможность погасить переплату, вычитая ежемесячно по 50 % пенсии, и получил на это его резолюцию «согласен». Но дело уже попало в прокуратуру Ждановского района Ленинграда, а там махинатора решили судить по закону. Прокуратура собрала все необходимые документы, в том числе затребовала исковое заявление в суд от военкомата, как от пострадавшей стороны (док. № 7.38). Впрочем, в нём содержалось лишь ходатайство взыскать с Маринеско переполученную сумму. Приговор суда нам, к сожалению, обнаружить не удалось, но из других документов (док. № 7.42) известно, что он состоялся в апреле 1962 года и был вынесен: помимо обязательства погасить переплату, А. И. Маринеско приговорили ещё и к двум годам лишения свободы условно. Такой приговор можно считать максимально мягким для человека, который до этого уже преступал закон и был осужден. Сложно сомневаться в том, что и в этот раз наш герой указывал на свои военные заслуги и просил проявить к нему снисхождение. Его проявили, благодаря чему это темное пятно в жизни «подводника № 1» вообще оказалось скрыто от внимания общественности. Возможно, впервые за свою жизнь наш герой испытал чувство стыда, поскольку не сообщил никому о произошедшем даже в видоизмененной, сглаженной версии. Впервые об этом написал журналист газеты «Известия» Э. Л. Поляновский, но сделал он это лишь после присвоения А. И. Маринеско звания Герой Советского Союза (посмертно) и в весьма своеобразной вычурно-эмоциональной манере, заставлявшей усомниться в источниках и достоверности информации. Возвращаясь же к приговору, нужно подчеркнуть одну важную деталь: по нему полагались ежемесячные вычеты в пользу государства 20 % от всех доходов (зарплаты и пенсии) Александра Ивановича.

Как оказалось, это было только началом целой череды неприятностей. Весной 1962 года распалась вторая семья Маринеско и он ушел жить к другой женщине – Валентине Александровне Филимоновой. Бывшая жена не осталась в долгу и сразу подала на выплату алиментов в пользу малолетней дочери – 25 % от всех доходов. Не понятно, с какого именно момента начались удержания по третьему исполнительному листу – в пользу престарелой матери, которой также полагалось 25 % от всех заработанных средств. Таким образом, Александру Ивановичу оставалось менее трети от его пенсии и зарплаты. Следующим ударом стало смертельное заболевание, обнаруженное у Маринеско в конце 1962 года, – рак пищевода. Об этом он признался А. А. Крону только в августе 1963 года в связи с тяжелым материальным положением. Всё это время друзья Александра Ивановича хлопотали о назначении ему персональной пенсии, но это не находило положительного решения. Согласно статье Э. Л. Поляновского, Маринеско даже написал в одном из писем к писателю фразу (сам Крон её никогда не цитировал): «Последнее время – на 51-м году жизни я начинаю терять веру в советскую власть». Слов нет, материальное положение Александра Ивановича в последние месяцы жизни, тем более с учетом тяжелой болезни, было катастрофическим, но разве советская власть была в нём виновата? Разве она заставляла Маринеско подделывать документы и бросать жен с несовершеннолетними детьми, что и привело к значительным удержаниям его доходов? Впрочем, наше герой оставался верен себе – он всегда находил виновного в своих невзгодах, и никогда не винил в них себя. Его святая вера в собственную невиновность действовала на окружающих магически. На помощь к Александру Ивановичу приходили всё новые воспитанные этой самой советской властью люди: бывший заместитель наркома ВМФ адмирал флота И. С. Исаков и весьма известный в то время писатель С. С. Смирнов, к которым А. А. Крон обратился за помощью. Исаков ежемесячно стал высылать Маринеско по 100 рублей, С. С. Смирнов 4 октября 1963 года посвятил «подводнику № 1» целый выпуск телеальманаха «Подвиг». После этого известность Маринеско стала всесоюзной, со всех концов страны начали приходить денежные переводы, но это уже не могло изменить печального финала – 25 ноября 1963 года Александр Иванович умер от рака.

Растянувшаяся на 27 лет кампания за присвоение А. И. Маринеско звания Герой Советского Союза не является предметом нашего исследования, но о ней всё-таки необходимо вкратце рассказать.

Сразу после смерти Маринеско И. С. Исаков и А. А. Крон задумали совместную книгу о «подводнике № 1», но из-за резкого ухудшения здоровья самого адмирала и последовавшей в октябре 1967 года его смерти этим планам не суждено было сбыться. Вместе с тем эта незавершенная работа оставила довольно заметный след. Дело в том, что, опираясь на тенденциозную подборку фактов из немецкой публицистической литературы и статей в «Марине Рундшау», Исаков выработал собственную, на наш взгляд, неоправданно завышенную оценку результатов атаки С-13 и её влияния на исход Великой Отечественной войны. Возможно, влияние на это оказал тот факт, что после тяжелого ранения с конца 1942 года он был оторван от реальных дел флота и недостаточно представлял себе масштаб и взаимосвязь тех или иных событий. Вопреки известным цифрам и свидетельствам он утверждал, что «героическим подвигом, потрясшим фашистов, начиная с самого Гитлера, является беспримерный успех атак подводной лодки “С-13”». Именно его статье в журнале «Советский Союз» (док. № 8.1), вышедшей к 20-летию Победы, мы должны быть благодарны за большинство тех клише – «бешенство фюрера», «враг рейха № 1», «трехдневный траур», «расстрел командира конвоя», – которыми до сих пор пестрят публикации о «подводнике № 1».

Стоит подчеркнуть, что благодаря живому интересу к современной немецкой исторической литературе И. С. Исакову были известны правильные цифры (количество и состав пассажиров транспорта «Вильгельм Густлоф») и в своих письмах А. А. Крону он недвусмысленно указывает на это. В вышедшей ещё в 1959 году в Германии книге немецкого историка К. Беккера «Балтийское море – немецкая судьба 1944/45» (её переведенные фрагменты адмирал посылал Маринеско осенью 1963 г.) на страницах 204–205 говорилось, что на лайнере находилось 4658 человек, в том числе около 1000 военнослужащих и членов экипажа, около 400 женщин вспомогательной службы ВМС и около 3000 беженцев. Позже появились и другие цифры, где точно определялось число находившихся на борту подводников и потери среди них. Немалую лепту в их уточнение внес спасшийся 4-й (пассажирский) помощник капитана лайнера Х. Шён, публиковавший свои книги в 1952-м и 1960 году. По его сценарию в том же 1960 году был снят художественный фильм «Ночь опустилась над Готенхафеном», запечатлевший трагедию пассажиров «Густлофа». Опираясь на записи Крона, можно прийти к выводу, что всё это никак не повлияло на позицию И. С. Исакова – он без колебаний использовал те зарубежные цифры, что его устраивали, и не обращал внимания на те, где масштаб катастрофы описывался меньшим, по сравнению с публикациями английских и шведских газет февраля 1945 года. Всё это объяснялось официальной позицией советской пропаганды того времени, схватившейся не на жизнь, а на смерть с пропагандой западной в идеологической составляющей «холодной войны». Эстафетную палочку у покойного адмирала принял сам Н. Г. Кузнецов, которому Исаков передал свою папку с подборкой материалов про Маринеско незадолго до смерти. Статью бывшего наркома в июльском номере журнала «Нева» за 1968 год (док. № 8.3) многие восприняли как запоздалое покаяние и руководство к действию по развертыванию кампании за присвоение «подводнику № 1» Золотой Звезды. На наш же взгляд, явное несоответствие истине легко проверяемых фактов касательно «Густлофа» и «Штойбена», а также высказывание многих оценок без знания всех обстоятельств, предшествовавших походу С-13 в январе 1945 года, явно свидетельствовало не в пользу Николая Герасимовича как военно-морского историка. Фактически он не только подтвердил явно завышенную оценку январско-февральского похода «эски», сделанную Исаковым, но и добавил в неё свою лепту.

Например, он написал, что «Густлоф» шел в составе хорошо охраняемого конвоя, куда входил крейсер «Хиппер», а все, кто находился на борту лайнера, это «отборные офицеры, первоклассные специалисты-подводники, эсэсовцы, фашистские бонзы».

Следует подчеркнуть, что в частной переписке с В. Ф. Трибуцем ещё в 1967 году последний пытался предостеречь бывшего начальника (док. № 8.2) от упрощения ситуации с Маринеско и высказал личную точку зрения на то, почему тому не было своевременно присвоено звание Герой Советского Союза. Но, по-видимому, симпатии опального главкома в тот момент уже были всецело на стороне опального подчиненного, и, возможно, именно личность просителя стала камнем преткновения для Главного совета ВМФ при рассмотрении большого числа ходатайств и представлений о присвоении Маринеско Золотой Звезды. Реальные события уже мало кто помнил, а некоторые сознательно их искажали или упрощали, приводя всё к простым для восприятия трафаретным схемам типа «отличный командир – зависть и месть стоявших над ним штабных и политотдельских ничтожеств». Не удивительно, что служившие в штабах и политотделах реагировали отрицательно. Так сформировалась и окрепла адаптированная для широких кругов версия, старт которой дал сам Маринеско: нарушение у него за всю службу было одно-единственное, море он любил, а экипаж и женщины любили его, и никто не виноват в том, что многие начальники ему завидовали.

Но, кроме этого, в кампании за реабилитацию «подводника № 1» существовало ещё кое-что, о чём не говорилось во всеуслышание, но что точно являлось фактическим мотивом для части активистов. Представляется, что уже в то время эта кампания рассматривалась некоторыми, как своеобразная месть не только политическим органам на флоте, но и всей партийной системе в стране, как попытка расшатать её основы, используя дело Александра Ивановича в качестве точки опоры. А опорой это было прочной – ведь на поверхности, с одной стороны, лежал «величайший подвиг», который признали даже крупные советские флотоводцы, а с другой – нищета, в которой умер «подводник № 1». И в споре – заслужил Маринеско звание Героя или не заслужил – никого не интересовали реальные обстоятельства атаки на «Густлоф» и то, что большинство погибших на нём были не подводники, а гражданские лица, а на «Штойбене» не эсэсовцы-танкисты, а раненые. А раз так, то Маринеско – герой, деяние которого можно и нужно ставить в один ряд со взятием рейхстага, его успех нужно пропагандировать, а не замалчивать. За пропагандой подвига последовало бы более лояльное отношение и к тем наклонностям, которые осуждались на партийных собраниях и в штабных кабинетах, но которыми отличался народный кумир. Ведь чего греха таить: у Маринеско, у его стиля жизни и службы, было и есть много последователей, «свободу поведения» которых всегда душила удавка партийных комиссий – любимого места обращения жен по поводу пьянства и измен своих мужей. С конца 1991 года парткомиссии прекратили существование, но стал ли офицерский корпус Российской армии от этого более боеспособным?

Не утруждали себя знакомством с фактами истории и те, кто придерживался мнения, что Маринеско недостоин награждения. Например, по информации Э. Л. Поляновского, в 1967 году газета КБФ «Страж Балтики» опубликовала статью, в которой утверждалось, что атакой С-13 на «Густлоф» руководил старпом Ефременков, а не Маринеско, который якобы находился в «нерабочем состоянии». С учетом всех обстоятельств того похода, а также нахождения инструктора политотдела БПЛ на борту «эски» (док. № 6.17) такое утверждение не может квалифицироваться иначе, чем глупая выдумка. При этом интересно отметить, что ни та, ни другая сторона конфликта не уделяла практически никакого внимания зарубежным публикациям по теме гибели «Густлофа» и не предпринимала собственных попыток провести расследование по зарубежным архивам, благо такая возможность с середины 1970-х годов появилась. Многие документы в виде фотокопий публиковались в книгах Х. Шёна, и за ними даже не требовалось обращаться в архив. Ряд наших журналистов и писателей встречались с самим Шёном, но и это не привело к выработке какой-то взвешенной и консолидированной позиции по вопросу вклада экипажа и командира С-13 в Победу в Великой Отечественной войне.

Обмен стрелами между сторонниками и противниками награждения с переменной интенсивностью продолжался до начала «перестройки». Выйти на новый качественный уровень этой теме помог случай: в октябре 1986 года в Лиепае на территории базы 14-й эскадры подводных лодок на деньги моряков был установлен памятник работы скульптора В. С. Приходько. На лицевой стороне памятника имелась надпись: «Героическому экипажу Краснознамённой подводной лодки “С-13”, его боевому командиру Маринеско А. И.» Через две недели с памятника сняли фамилию Маринеско и слово «Героическому». Осталось «экипажу Краснознаменной ПЛ “С-13”». По информации Э. Л. Поляновского это было сделано по прямому указанию Главного политуправления ВМФ. Данный факт стал достоянием редакции газеты «Известия», которая развернула двухгодичную кампанию за реабилитацию народного героя. В ходе неё «Известия» опубликовала семь статей о Маринеско. Оппонировала им газета ДКБФ «Страж Балтики». Одновременно инициативу поддержали общественные организации, в частности Союз писателей СССР (док. № 8.6) и созданный в конце 1989 года ленинградский «Комитет в защиту Маринеско». С октября 1989 года по февраль 1990 года указанный комитет собрал более 40 тысяч (а не 1 миллион, как это говорится в некоторых изданиях, – см. док. № 8.11) подписей граждан в поддержку инициативы. В феврале 1990 года эта организация направила в Президиум Верховного Совета СССР копию старого и новое представление, а также наградной лист (док. № 8.10).