Сад и весна. История четырех дервишей

Раз утром, намереваясь совершить омовение, я велел служанке согреть немного воды. Госпожа с улыбкой спросила:

– На что тебе теплую воду?

Я промолчал, хотя давно уже заметил, что пери недовольна моим поведением.

– Что за странный вы человек: то так горячи, то столь холодны, – наконец, сказала она мне однажды. – Как это назвать? Если у вас нет мужской силы, то к чему было это нелепое стремление жениться на мне?

– О любимая! – ответил я тогда, не раздумывая. – Будьте же справедливы. В своем суждении никто не должен уклоняться от беспристрастия.

– Какая остается еще справедливость? – спросила она. – Что было можно, все уже сделано.

– Действительно, мое самое большое желанье исполнилось, – сказал я, – но в сердце моем царят сомнения; а у того, кем владеет раздумье, душа неспокойна, и потому он становится ни к чему не способным и не походит на обычных людей. Я поклялся себе, что после нашей свадьбы, поистине напоившей радостью мое сердце, я расспрошу вас о многих вещах, которые не вмещает мой ум и смысл которых мне самому не раскрыть. Когда из благословенных уст ваших я услышу повесть о них, покой снизойдет на мою душу.

– Ах вот что! – нахмурила она лоб. – Неужели вы так скоро забыли? Так вспомните! Сколько раз я говорила вам: не вмешивайтесь никогда в мои дела и ни о чем не спрашивайте. Зачем понадобилось вам, не в пример обычаю, позволить себе такую неучтивость?

– Раз вы простили другие дерзости, так простится и эта, – засмеялся я.

Красавица гневно сверкнула очами и воскликнула, пылая гневом, как огненный вихрь:

– Ты что-то чересчур задрал голову! Иди займись своим делом! Что за польза тебе знать эти вещи?

– Нет большего стыда в мире, чем показать другому свое обнаженное тело, – отвечал я. – Но настолько-то мы уже знаем друг друга. Теперь, когда сердце даже с этим смирилось, что еще может заслуживать тайны?

– Это верно, – подумав, согласилась она. – Но предчувствие говорит мне, что, если секрет мой откроется, произойдет большая беда.

– Что вы! – вскричал я. – Неужели я не заслужил доверия? Вы можете спокойно поведать мне все, что с вами случилось, и я сокрою это в сердце своем и никогда в жизни не вынесу на язык вашу тайну. Как же сможет она дойти до чьих-либо ушей?

Когда она увидела, что отделаться от меня, не раскрыв мне секрет, невозможно, ей поневоле пришлось говорить.

– Разглашение моих дел сулит многие неприятности, но ничего не поделаешь, ты слишком настаивал. Что же, я хочу доставить тебе утешение, поэтому расскажу свою историю. Но помни, ты должен держать ее в тайне.

Предупредив меня строго-настрого, она приступила к рассказу.

– Я, злосчастная, – начала она, – дочь падишаха страны Димашк. Мой отец – величайший из султанов, и других детей, кроме меня, у него не было. С самого дня своего рождения я воспитывалась под родительской опекой в ласке и неге, окруженная счастьем и радостью. Когда я немного вошла в разум, у меня обнаружилась склонность к красивым и привлекательным лицам, поэтому в подружки мне были даны самые прекрасные девушки из благородных семей, прелестные, как дочери пери, а прислуживали мне лучшие из хорошеньких рабынь и служанок, сверстниц моих. Я вечно любовалась танцами, услаждала свой слух пением, и не было мне никакого дела до мирской суеты. Глядя на свою беззаботную жизнь, я только и могла благодарить бога.

И вдруг мой характер сам собой так испортился, что ничье общество не стало мне нравиться и никакие веселые сборища меня больше не радовали. Словно черная немочь овладела мной: сердце погрузилось в печаль и расстройство, ни одно лицо мне не казалось больше приятным, разговаривать ни с кем не хотелось. Видя меня в таком состоянии, няньки и мамки, кормилицы и служанки – все до единой переполошились и сбились с ног, не зная как быть. Мою тоску заметил преданный евнух, которого ты уже знаешь, – он с давних пор был поверенным всех моих тайн, и я от него ничего не скрывала.

– Если царевна соизволит выпить немного настойки из листьев растения, которое называется «лист мечты», – предложил он мне, – то здоровье ваше, наверно, поправится, и жизнерадостность снова вернется к вам.

Совет его пришелся мне по душе, и я приказала, чтоб он поскорей доставил мне этот напиток. Евнух ушел и заботливо приготовил кувшинчик такого питья. Хорошенько охладив его на льду, он вручил сосуд мальчику и вместе с ним вернулся ко мне. Я выпила напиток и вскоре почувствовала, что его целебное действие вполне отвечает тому, что было обещано. Тогда в награду за эту услугу я подарила евнуху богатый халат и приказала, чтобы всегда в этот час мне доставляли такой же кувшинчик с напитком. С тех пор и повелось, что евнух все с тем же мальчиком приносил мне кувшинчик, а я его выпивала. Когда же опьянение давало себя знать, легкими волнами окутывая мой рассудок, я услаждала свое сердце шутками и забавами с отроком. А он, когда осмелел, начал говорить приятные сладкие речи и рассказывать изумительные истории; временами принимался даже вздыхать и плакать. И собою он был хорош – стоило посмотреть. Поневоле душа моя потянулась к нему. По склонности сердца, да и в благодарность за развлечения я каждый день что-нибудь дарила ему, но этот несчастный продолжал приходить ко мне в той же одежде, которую обычно носил, – грязной и рваной. Однажды я спросила его:

– Ты столько всего от меня получаешь, а внешностью своей пренебрегаешь по-прежнему. Что это значит? На что тратишь ты эти деньги, или ты их, может быть, копишь?

Когда мальчик услыхал мои участливые речи и увидел, что я о нем беспокоюсь, глаза его наполнились слезами.

– Все, что вы жалуете мне, вашему рабу, – сказал он, – забирает мой наставник, а мне не дает ни гроша. Откуда же мне взять новое платье, в котором я мог бы явиться к вам? Я в этом вовсе не виноват. Что я тут могу сделать?

Весть о том, как ему приходится бедствовать, вызвала у меня сострадание. Я тотчас же приказала евнуху, чтобы с этого дня он взял мальчика к себе в обучение, велел сшить ему хорошее платье, да не давал бы ему попусту бегать и резвиться со сверстниками, а лучше, чтобы доставить мне удовольствие, поучил его хорошим манерам, подобающим слугам падишахов, и приставил его служить мне. Евнух сделал все, что было сказано, и, следуя моей воле, принялся за ним хорошенько присматривать. Вскоре досуг и хорошая пища сделали свое дело – внешность отрока совсем изменилась, будто он, как змея, сменил кожу. Как я ни сдерживала свои чувства, образ этого несносного отрока так глубоко проник в мою душу, так завладел ею, что я готова была носить его в своем сердце и ни на миг не отпускать с глаз своих.

Наконец, я взяла его к себе в услужение и, нарядив в роскошнейшие халаты и украсив всяческими драгоценными камнями, постоянно им любовалась. И вот благодаря тому, что он всегда был поблизости, в глазах у меня появился блеск счастья и тоска отлегла от сердца. Я думала о нем ежечасно и дошла до того, что если он хоть на миг отлучался по какому-нибудь нужному делу, я не могла найти себе покоя.

Через несколько лет он возмужал: у него стали пробиваться усы, тело и грудь его окрепли. Тут между придворными пошли о нем толки. Привратники, слуги и стража перестали пускать его во дворец. Посещения его совсем прекратились, а я без него не знала покоя – каждый миг был мне тяжек. Когда же я поняла безнадежность своего положения, то почувствовала, точно надо мной разразилось страшнейшее бедствие, и в такое пришла состояние, что ни сказать ничего не могла, ни жить без него не хотела, а предпринять что-нибудь у меня уже не было сил. О Аллах! Что мне было делать? Горе мое не поддавалось описанию. В расстройстве, я позвала к себе верного евнуха.

– Я хочу позаботиться об этом юноше, – заявила я ему. – По нынешним временам лучше всего будет дать ему тысячу золотых и построить ювелирную лавку на людном перекрестке базара – на доходы с торговли он сможет безбедно существовать. А неподалеку от моего дворца постройте ему красивый дом для жилья, купите сколько нужно рабынь и рабов и наймите хороших слуг, чтобы он ни в чем не ощущал недостатка.

Так евнух и сделал. Он приготовил все, что было нужно юноше для жизни, а также для занятий ювелирным мастерством и торговлей. В скором времени лавка молодого ювелира так заблистала среди других и так прославилась, что, когда шахскому двору или эмирам бывали нужны роскошные халаты и дорогие изделия из самоцветных камней, то покупали их только у него. Понемногу торговля его все расширялась, и вскоре в лавке юноши можно было найти любые заморские диковинки. Дела же других городских ювелиров пришли в упадок. Одним словом, никто в городе не мог с ним соперничать, да и в других странах не было ему равных.

В то время как он преуспевал, зарабатывая на своих делах сотни тысяч рупий, мое здоровье из-за разлуки с юношей изо дня в день ухудшалось. Я не могла придумать никакого способа встретиться с ним и облегчить свое сердце. В конце концов я обратилась за помощью к опытному в делах евнуху и сказала:

– Вели прокопать из его дома подземный ход во дворец. Другой возможности хоть на миг увидеть его я не могу найти, а сердце мое не хочет больше терпеть.

Через несколько дней, после того как я отдала этот приказ, подземный ход был готов, и каждый день, лишь наступали сумерки, евнух приводил ко мне юношу. Вся ночь протекала у нас за вином и едой в радостях и веселье. Встречи с ним приносили мне покой, а ему было приятно глядеть на меня. Когда же восходила утренняя звезда и муэззин[45] возглашал призыв на молитву, евнух тем же путем отводил юношу обратно. Кроме трех человек: этого евнуха да двух нянек, вскормивших и вспоивших меня, не было никого, кто знал бы об этом деле.

Так прошло некоторое время. Помню, однажды евнух, как обычно, отправился за юношей. Смотрит, он сидит молчаливо, погруженный в задумчивость.

– Все ли в порядке сегодня? – спросил евнух. – Почему вы такой грустный? Идемте, госпожа зовет вас.

Но тот ничего не ответил; даже уст не раскрыл.

Евнух вернулся ни с чем и доложил, в каком состоянии он застал юношу. Видно, дьявол мной овладел, раз даже это не заставило меня изгнать из сердца любовь. Если б я знала, что страсть к этому вероломному в конце концов покроет меня позором и бесславием, я тут же отвернулась бы и отреклась от него, забыла бы навсегда его имя и выкинула навек из своего сердца. Но случилось иное. Я не заподозрила его в недостойных намерениях, а то, что он не пришел, истолковала как кокетство и любовный каприз. Результат же вышел такой, что и тебе пришлось неожиданно столкнуться с этой историей. Не то, где бы теперь была я, а где ты? Ладно, что вышло, то вышло.

Так вот, не задумываясь глубоко над упрямством этого осла, я снова послала к нему евнуха и велела сказать так: «Если ты тотчас же не придешь, то я сама так или иначе проникну к тебе. Но мой приход будет связан с большой опасностью, потому что тебе придется очень плохо, если тайна наша откроется. Не доводи дела до того, что не даст иных плодов, кроме бесчестья, а лучше приходи поскорей; не то знай, я приду сама». Получив это сообщение и видя мою безудержную страсть, он состроил несчастное лицо и явился с лестью и обманом.

Когда он сел рядом со мною, я спросила его:

– Почему ты сегодня задержался и чем недоволен? Ты никогда не позволял себе такой дерзкой небрежности и всегда приходил без отговорок.

– Я, ничтожный бедняк, достиг такого высокого положения благодаря вашему вниманию и покровительству, и жизнь моя течет в полном довольстве, – отвечал он. – Я вечно молюсь за вашу жизнь и имущество. Грешен, провинился я, уповая на милость царевны. Надеюсь, вы простите меня.

Я любила этого юношу всем сердцем, поэтому поверила его притворным словам, не обратила никакого внимания на их лживость и даже ласково спросила:

– В чем встретилось тебе затруднение? Чем ты так озабочен? Расскажи – придумаем, как помочь твоему горю.

– Все, что затрудняет меня, когда я один, при вас становится легким, – ответил он все так же смиренно.

Смысл его дальнейших речей сводился к тому, что рядом с его домом, как раз в центре города, продается на редкость красивый сад с высоким домом, с бассейном, прудом и каменными колодцами. А впридачу к этому саду идет рабыня-певица, которой нет равной в музыкальном искусстве. Сад купить отдельно нельзя – продаются они только вместе, как верблюд с кошкой на шее[46]. Тот, кто возьмет этот сад, должен заплатить и за девушку, и самое хитрое то, что сад стоит лакх[47] рупий, а рабыня – пять лакхов. А таких денег ему, понятно, сразу взять неоткуда.

Я увидела, что стремление совершить эту покупку совсем захватило юношу, и оттого сердце его полно волненья, а душа – беспокойства.

И, хоть он сидел рядом со мной, лицо его было печально. Мне же хотелось каждый час и каждое мгновенье видеть его счастливым, поэтому я сразу же позвала евнуха и приказала, чтобы на следующий день поутру с покупкой сада и рабыни было покончено и документы на право владения тем и другим были составлены и отданы юноше, а бывшему хозяину их уплатили бы золотом из шахской казны. Едва услыхав мое повеление, юноша рассыпался в благодарностях и лицо его оживилось. Вся ночь прошла у нас, как обычно – смех и веселье не прекращались. На заре он удалился. Евнух купил сад и рабыню, и каждую ночь юноша по-прежнему продолжал приходить ко мне.

Как-то был чудесный весенний день; по небу медленно проплывали облака, моросил мелкий дождичек, поблескивали молнии и веял нежнейший ветерок. Вдруг взгляд мой упал на полку с разноцветными бутылями и кувшинами, и меня потянуло выпить глоток вина. После двух-трех бокалов я вспомнила о недавно купленном саде. Неудержимо захотелось тотчас же по нему прогуляться. Говорят ведь: когда тебя преследует несчастье, так хоть на верблюда залезь – и там тебя укусит собака.

И вот я беззаботно, с одной только нянькой, прошла подземным ходом в дом к юноше, а оттуда направилась в сад. Гляжу: и верно, сад цветет, словно райские кущи. Капли дождя сияют на яркозеленых листьях деревьев, как жемчуга на изумрудных пластинках; красивые цветы, словно вечерняя заря, рдеют на фоне облаков; а по зеркальной глади полных до берегов водоемов расходятся легкие круги. Я разгуливала по саду, пока не кончился день и не сгустились вечерние тени. И вот на одной из аллей показался мой юноша. Заметив меня, он приветливо и учтиво бросился мне навстречу, заключил мои руки в свои и отвел меня в дом. Когда я вошла туда, то внутреннее убранство дома затмило в сердце моем все, что я видела снаружи. Тут было море огня: повсюду горели фонарики, яркие люстры и канделябры, китайские фонари, гигантские свечи и лампы, так что праздник «шаб-е-барат»[48] с его лунным светом и иллюминацией в сравнении с этим показался бы сумерками. Здесь пускали фейерверк, там летели ракеты, взрывались шутихи, и каких только не было тут замысловатых фигур из огня: одни сияли яркими звездами, другие рассыпались мелкими искрами; они то вертелись, как колесо, то распускались пышными цветами разной формы, переливаясь, как жемчуг, и серебрясь, словно месяц.

В это время, прорвав облака, показалась луна, словно выглянула красавица в багряных одеждах. Как стало красиво! Лишь только луна пролила повсюду свой свет, юноша пригласил меня подняться и посидеть на балконе. Я была так глупа, что верила всем речам этого негодяя. Теперь он надумал свести меня в башню. Она поднималась так высоко, что казалось, все городские дома и огни базара лежат у самого ее подножья.

Обвив руками его шею, я сидела, вся поглощенная счастьем. Между тем с графином вина в руках вошла отвратительнейшая женщина с уродливым лицом и черная, будто только что вылезла из печи. Ее появление пришлось мне очень не по душе, а вид этой уродины поверг меня в ужас.

– Что это за чудовище? – спросила я в волненье. – Откуда ты ее выкопал?

– Это та самая невольница, которая благодаря вашей милости была куплена вместе с садом, – отвечал юноша, сложив руки.

Мне вдруг стало ясно, что этот глупец принял ее с большим удовольствием, может быть, даже сердце его к ней неравнодушно. Опечалившись этим, я замолчала; душой моей с этой самой минуты овладело тяжкое беспокойство и настроение совсем испортилось. А он в своем бесстыдстве дошел до того, что оставил эту дрянь при нас виночерпием. Сердце мое обливалось кровью, и я чувствовала себя, словно самка попугая, которую заперли в одной клетке с вороном: уйти не дают, а сидеть выше сил.

Вино, которое принесла эта эфиопка, оказалось таким крепким, что способно было свести человека с ума. Юноша выпил подряд несколько чаш, и по его настоянию мне тоже пришлось проглотить полбокала этого яда. В конце концов та бессовестная тварь охмелела и затеяла с этим негодяем всяческие бесстыдства, а он, подлец, набравшись спьяну нахальства, сам пустился в разные непотребства.

Мне стало так стыдно, что я готова была провалиться сквозь землю, и все-таки из любви к нему я, глупая, тогда промолчала. Но он, видно, был закоренелый негодяй и не понял моей снисходительности. В пьяном дурмане он хватил еще две чаши и лишился остатков рассудка; уваженье ко мне совсем испарилось из сто сердца. Охваченный страстью, он кинулся на грудь к этой ведьме, и она наградила его всевозможными ласками. Так они обнимались и целовались тут же при мне: ни верности не осталось в вероломном, ни стыда у бесстыдной – они обнажили всю свою душевную низость. Я чувствовала себя певицей, которая, сбившись с такта, поет как попало. «Зачем тебя сюда принесло за таким наказанием? – думала я, проклиная себя. – Сколько можно терпеть?» С головы до ног меня жгло огнем, и сидела я как на углях. Охваченная возмущеньем и гневом, я поняла, что мое присутствие здесь явно излишне, и поднялась, желая уйти.

Но этот пьяница решил, что ему грозит опасность. «Если царевна нынче разгневалась, – наверно, думал он, – то что будет завтра со мной? Какой переполох поднимется утром! Раз так, лучше с ней сразу покончить». Посоветовавшись со своей развратницей и укрепившись в этом решении, он повесил пояс на шею[49], бросился мне прямо в ноги и, сорвав с головы тюрбан, принялся со слезами молить о прощении. А ведь сердце мое было в плену у него, и он вертел мной так же легко, как вертят жерновок ручной мельницы. Так или иначе, он меня улестил, усадил снова и опять, наполнив несколько чаш тем же крепчайшим вином, пил сам и угощал меня. Я уж и без того чересчур распалилась от гнева, да еще это вино – мигом я опьянела и вовсе лишилась сознания, а он, безжалостный предатель с каменным сердцем, нанес мне мечом удар и решил, что со мной уже кончено. Но я все же открыла глаза и прошептала:

– Ладно, я получила по заслугам, но и ты остерегайся возмездия за безвинно пролитую кровь. Берегись жестокого мстителя. Смой мою кровь с полы – что было, то прошло. Никому не открывай эту тайну. Я же верила тебе до последнего вздоха.

Потом я препоручила его богу, и душа моя погрузилась в небытие. Больше я уже ничего не чувствовала. Очевидно, этот мясник счел Меня мертвой, бросил в сундук и спустил с крепостной стены. Это ты сам видел. Я никому не желала зла, но, верно, так было написано мне на роду, а предначертанье судьбы не стирается. Я сама была виновата в своих несчастьях: если бы не моя склонность любоваться красавцами, этот негодяй не стал бы ярмом на моей шее.

Примечания