Поклонившись, я двинулся обратно и привел их к своему дому. Невольников я отпустил у дверей, а подносы взял и поставил перед своей пери. Взглянув на них, она сказала:

– Здесь одиннадцать кошелей с золотом. Возьми их и употреби на расходы. Господь – наш кормилец.

Получив деньги, я принялся тратить их на все, что было нужно; но, хотя я избавился от прежних забот, в душе моей зародилось сомненье. «Боже мой! – думал я. – Что это такое? По одному лишь клочку бумаги незнакомый человек иноземного вида, не спросив ни о чем, отдал мне такое богатство! Если бы разузнать об этом таинственном деле у моей пери! Так нет! Она ведь заранее запретила мне любопытствовать». Боясь ее гнева, я и слова молвить не смел.

Через неделю возлюбленная обратилась ко мне со словами:

– Всевышний даровал людям одежду высоких человеческих свойств, которая не пачкается и не рвется. Но, хотя старое платье и не меняет существа человека, в глазах творений Аллаха оно не внушает почтения. Возьми два кошеля золота, пойди в лавку купца Юсуфа, что находится посредине базара, и купи на эти деньги драгоценных украшений и два самых роскошных халата.

Я сразу же сел на коня и подъехал к той лавке. Гляжу – сидит в ней на подушке прекраснейший юноша в шафранных одеждах, и сила его красоты такова, что целая толпа запрудила базар, чтобы полюбоваться им. Я приблизился к нему, объятый восторгом, и произнес: «Салям алейкум – мир вам», – потом сел и спросил, что мне было нужно. Говор мой отличался от речи жителей города, и хозяин лавки это заметил.

– Все, что господину угодно, у нас имеется, – радушно отвечал он. – Соизвольте только сказать, из какой страны вы приехали и что заставляет вас жить в чужом городе? Поведайте нам о себе, будьте так благосклонны.

Мне совсем не хотелось открывать свое положение. Придумав какую-то отговорку, я забрал платье и драгоценности, расплатился за них и стал прощаться. Молодой купец помрачнел.

– Эх, господин! Если вы так стремитесь уклониться от знакомства со мной, – сказал он, – то зачем же вы приветствовали меня так дружески? У добрых людей хороший привет ценится высоко.

Это было сказано так деликатно и с таким чувством меры, что поневоле покорило мое сердце. После такого упрека просто встать и уйти было бы бесчеловечно. Чтобы доставить ему удовольствие, я снова сел и сказал:

– Я покоряюсь вам душою и сердцем и готов служить вам.

Это его очень обрадовало.

– Если вы сегодня почтите своим присутствием мой жалкий дом, – сказал он, просияв, – то, составив благодаря вам веселое общество, мы потешим душу час или два и посидим вместе за едой и питьем.

Я еще ни разу не оставлял свою пери одну и, вспомнив сейчас о ее одиночестве, стал подыскивать разные извинения, но молодой купец и слушать ничего не хотел. Только взяв с меня обещание, что я вернусь тотчас, как отнесу ей покупки, и, заставив в этом поклясться, он разрешил мне уйти. Выйдя из лавки, я доставил драгоценности и халаты своей госпоже.

Она спросила, сколько я за них заплатил и каков был сам ювелир. Я рассказал ей, как покупал и как хозяин настойчиво звал меня в гости.

– Человек должен твердо держать свое слово, – сказала она. – Оставь меня под защитой бога и исполни, что обещал. Сам посланник Аллаха заповедал нам принимать приглашенье на пир.

– Сердце мое не велит мне оставлять вас одну, – ответил я. – Но, раз таково ваше желание, я пойду против своей воли, и, пока не вернусь, душа моя не увидит покоя.

С такими словами я отправился обратно в лавку ювелира. Он уже ждал меня, сидя на пороге.

– Входите, любезный, – сказал он, как только увидел меня. – Вы долго заставили себя ждать, – и, тотчас же поднявшись, он взял меня за руки и повел за собою.

Он привел меня в сад, дивный своей красотой: в бассейнах и вдоль ручейков били фонтаны, деревья сгибались под бременем зреющих плодов, разноцветные птички оглашали все вокруг своим щебетаньем, а великолепные залы стоящего среди сада дома были устланы роскошными коврами. Усадив меня в беседке на берегу ручья, он на мгновение исчез и появился снова уже в другой, подобающей случаю одежде.

– Великий боже! Прочь дурной глаз! – вскричал я, увидав его в таком виде.

– Хорошо бы, если б и господин сменил свое платье, – ответил он улыбаясь.

Уступая его желанию, я тоже переоделся.

Мой хозяин приготовил роскошнейший пир – не забыли ничего, что могло бы служить наслаждению. Он тепло принял меня и повел приятную беседу. Между тем явился виночерпий с кувшином и хрустальной чашей; принесли разные фрукты и сладости, собрали на стол, и вино полилось. Когда настал черед третьей или четвертой чаши, вошли четверо прекрасных, ни разу не бривших еще бороды юношей с распущенными кудрями и принялись петь и играть. В музыке их было столько чувства и стройности, что появись в тот час сам Тан Сен[39], он забыл бы свои мелодии, а Байджу Бавра[40] сошел бы с ума, услыхав их искусство.

Вдруг посреди развлечений грусть овладела хозяином дома.

– Ведь мы с вами уже подружились, – обратился он ко мне, роняя невольные слезы, – а скрывать от друзей сердечную тайну не принято ни в какой вере. Поэтому я без церемоний обращаюсь к вам с просьбой: если вы ничего не имеете против, я позову сюда мою возлюбленную и утешу тем свое сердце. Без нее душа не знает покоя.

Его слова дышали такой страстью, что, еще не видев возлюбленной ювелира, я уже проникся к ней чувством.

– Ваше счастье – мое желание, – отвечал я. – Что может быть лучше?! Не медлите! Поистине, без любимой не мило ничто.

Юноша обернулся к ширмам и подал знак, и тотчас же вышла и села с ним рядом женщина, черная и безобразная, словно ведьма. От одного ее вида можно бы умереть раньше времени. Глядя на нее, мне стало страшно, а про себя я подумал: «Этакое чудовище – возлюбленная такого красивого юноши. И он еще говорит о ней с восторгом и страстью!» Тихо прочел я заклинание и ничего не сказал.

Трое суток предавались мы вместе вину, песням и радостям; на четвертую ночь опьянение и усталость победили нас. Не помню как, я заснул мертвым сном. Наутро хозяин разбудил меня и, дав несколько чашек отрезвляющего напитка, взял за руки и помог мне подняться. Тут я попросил отпустить меня. Довольный моим посещением, он не возражал.

– Нехорошо больше утруждать гостя, – сказал он своей подруге.

Тогда я быстро надел свои старые одежды и, вернувшись домой, предстал перед пери. До сих пор ни разу еще не случалось, чтобы я провел где-нибудь целую ночь, а ее оставил одну. Смущенный своим трехдневным отсутствием, я просил у нее извинения и в оправдание рассказал все о пиршестве и о том, что хозяин не хотел отпустить меня раньше.

Она хорошо знала обычаи света.

– Что за беда, если пришлось задержаться для друга, – сказала она, улыбаясь. – Я уже все простила. В чем ты виноват? Когда человек приходит в чей-нибудь дом, то только по воле хозяина он может покинуть его. Но я хочу сказать о другом: ты ел, пил и развлекался в гостях; что же, на этом и успокоишься или отблагодаришь его тем же? Надо, чтобы ты пошел и привел этого молодого купца к себе в гости и задал бы ему пир вдвое роскошнее. А об устройстве не беспокойся, с божьей милостью все, что нужно, вмиг будет готово, и празднество получит должный блеск.

Я послушался и пошел к ювелиру.

– Ваше желание я выполнил беспрекословно, – сказал я ему, – теперь и вы, следуя пути благосклонности, примите мою покорную просьбу.

– Я ваш душою и сердцем, – ответствовал он.

– Если вы пожалуете в дом вашего покорного слуги, – продолжал я тогда, – вы окажете мне величайшее снисхождение.

Молодой человек долго отнекивался и извинялся, но я не отставал, пока не добился согласия. Тут же я повел его к себе, а по дороге все размышлял, как бы устроить ему такой прием, чтобы он был доволен. «Вот веду я его с собой, – думал я, – а что из этого выйдет?»

С такими тревожными мыслями я приблизился к дому. И что же вижу! У входа неописуемая пышность: улица подметена и полита водою, расставлены стражники и булавоносцы. Я изумился: туда ли я попал? – но, признав свой дом, решился войти. Гляжу: по всем комнатам разостланы великолепные ковры, каждый на подобающем месте; разложены маснады и расставлены в строгом порядке Шкатулки с бетелем, кувшины с розовой водой, коробочки с благовониями, плевательницы, букеты цветов и вазы с нарциссами. В нишах лежат всяких сортов апельсины и разнообразные сласти. Тут за ширмами из разноцветной слюды пылают светильники, там – сияют люстры и канделябры в форме кипариса и лотоса, а по всей зале и галереям расставлены ароматные камфарные свечи в подсвечниках из чистого золота и развешаны усыпанные самоцветами фонари. Люди стоят наготове, каждый там, где велит его должность. В кухне звенят посудой, а в водохранилище уже все на своих местах: на серебряных подносах расставлены завязанные кисеей кувшины и накрытые крышками сосуды с теплой водой, дальше, на столике, на блюде под крышкой, разложены черпаки и чаши; большие кувшины стоят во льду, и длинногорлые бутыли покачиваются, охлаждаясь в растворе селитры. Можно сказать, все готово для царского пира. Собрались танцовщицы, шуты, мальчики-танцоры, музыканты, певцы – все в красивых одеждах; они пробуют струны своих инструментов.

Я ввел гостя и усадил его на маснад, а сам не мог опомниться от удивления: «О Аллах! Как можно было обставить так дом за такое короткое время?» Оглядываясь по сторонам, я не видел нигде и следа своей пери. Пошел искать ее и добрался до кухни. Смотрю, сидит там моя красавица в шальварах и курти[41], на голову наброшен белый платок – одета просто, безо всяких украшений.

Нужны ли драгоценности для той,кого Аллах отметил красотой!Смотри, как обаятельна луна,хотя она уборов лишена.

Она вся ушла в заботы об угощении, и сама пробует каждое блюдо, чтобы кушанья были как можно вкуснее, содержали необходимые приправы и обладали должным ароматом. От этих трудов ее тело, подобное розе, оросилось каплями пота.

Подойдя, я склонился перед ней и принялся славословить, вознося ее ум и способности. В ответ на мои льстивые речи она нахмурила брови.

– Человеку подвластно многое, что лежит за пределами способностей ангелов. Что такого я сделала, чем ты так изумлен? Ты и без того сказал много слов, которые мне неприятны. Скажи лучше, разве учтиво бросить гостя без внимания, а самому ходить неизвестно где? Что он может подумать? Сейчас же иди, займи свое место и услаждай гостя, да позови еще его возлюбленную и усади ее рядом с ним.

Я тотчас же пошел к юноше и окружил его радушным вниманием. Между тем перед нами предстали два раба редкостной красоты. Они принесли кувшин и осыпанные жемчугом чаши и принялись наливать нам вино.

– Я во всем ваш верный слуга, – обратился я тогда к гостю. – Хорошо бы, чтоб владычица красоты, к которой проникнуто склонностью сердце моего господина, тоже пожаловала сюда. Это было бы великолепно. Если вы соизволите, я тотчас же пошлю человека пригласить ее.

– Превосходно! – вскричал он с радостью, лишь только услыхал это. – Вы высказали сейчас как раз то, что лежало у меня на душе.

Я отправил за ней одного из своих слуг, и вскоре после полуночи, словно нежданное бедствие, эта ведьма явилась к нам в роскошных носилках. Ради своего гостя мне поневоле пришлось оказать ей любезную встречу. Приветливо, как только мог, я ввел ее и усадил рядом с ним. При виде ее мой гость так обрадовался, словно обрел все блага мира, а сама дьяволица повисла на шее прекрасного юноши – поистине, выглядело это подобно тому, как сияющий лик полной луны закрывает темная туча. Все приглашенные разделить наше общество замерли в изумлении. «Что за беда свалилась на этого юношу?» – думал каждый из них. Все взоры обратились туда; забыв о праздничных зрелищах, присутствующие не сводили с них глаз.

– Друзья! – сказал один из гостей. – Сердце и рассудок непримиримы: что откажется вместить в себя ум, то покажет вам сердце – этот неверный кафир[42]. Взгляните на Лейли глазами Маджнуна[43].

– Поистине, так оно и есть, – хором ответили все.

Я неотлучно был при гостях, как приказала мне пери. Хотя юноша настоятельно приглашал меня разделить с ним чашу и трапезу, но, боясь прогневить свою пери, я не мог расположить себя ни к еде, ни к питью, ни к развлечениям и отказывался от всего, говоря, что занят с гостями. Так прошло трое суток; на четвертую ночь он позвал меня и с жаром принялся говорить:

– Теперь нам пора уходить. Забросив ради вас все дела, мы находимся в вашем распоряжении целых три дня. Хоть напоследок присядьте с нами и порадуйте наше сердце.

«Если я и теперь его не послушаюсь, – подумал я про себя, – то он обидится, а ведь к новому другу, когда он твой гость, надо быть особенно внимательным». И тогда я сказал:

– Я должен исполнить просьбу господина, ибо учтивость превыше всего.

Лишь только юноша услыхал мой ответ, он подал мне чашу, и я опорожнил ее одним духом. А потом пошли обносить вином беспрерывно, так что скоро все участники пира опьянели до невменяемости, и я сам свалился без памяти.

Когда наступило утро и солнце поднялось ввысь на два копья, я открыл глаза, но не увидел ни прежнего убранства, ни общества, ни своей пери – осталась только пустая зала. Лишь в одном углу что-то было прикрыто покрывалом. Приподняв его, я увидел, что мой молодой гость и его возлюбленная оба лежат под ним обезглавленные. Эта картина ошеломила меня, я не мог понять, что произошло здесь за время моего сна. В изумлении я озирался по сторонам. Тут я заметил того евнуха, который хлопотал над приготовлениями к пиру. При виде его я немножко пришел в себя и стал расспрашивать, как все это случилось.

– Какой вам прок знать это? – ответил он мне.

Хорошенько подумав, я решил, что он прав.

– Ладно, не надо, – произнес я после некоторого колебания. – Скажи только, где сейчас госпожа?

– Извольте, что знаю, то расскажу, – отвечал он тогда. – Но как понимать, что такой умный человек, как вы, позволил себе без согласия госпожи, опираясь лишь на краткодневную дружбу с чужим человеком, грубо и бесцеремонно предаться с ним совместному пьянству?

Я был подавлен своим поступком и назиданием евнуха.

– Теперь дела уже не поправишь, – было единственное, что я нашелся сказать.

Наконец, евнух сжалился надо мной и сказал, где искать мою пери. Озабоченный тем, как похоронить тела обоих убитых, он ушел, а я, сняв с себя подозрение в этом злодействе, страстно думал лишь об одном: как найти свою пери. Спотыкаясь и падая, бродил я по городу и только к вечеру добрался до улицы, о которой рассказывал евнух. Дожидаясь утра, я всю ночь провел в беспокойстве у дверей ее дома. Но ничьих шагов не было слышно за ними, и никто не вышел спросить, что со мною. Так в одиночестве меня застало утро. Когда взошло солнце, в одном из окон балкона показалась моя луноликая и стала глядеть на меня. О радости, охватившей меня в это время, знает одно только сердце.

Через некоторое время ко мне вышел евнух.

– Идите вон в ту мечеть и ждите, – сказал он. – Может быть, желанье ваше исполнится, и вы получите то, к чему стремится ваше сердце.

Вняв его совету, я отправился в мечеть. Но, сидя там, я не мог отвести глаз от двери – хотелось скорее увидеть, что покажется из-за завесы таинственного. Весь день я провел в таком же нетерпении, с каким тот, кто постится, с самого утра ждет наступления сумерек. Наконец, приблизился вечер, и день, как тяжелая гора, свалился с моего сердца. Вдруг в мечеть вошел тот самый евнух, который рассказал мне, как найти дом моей пери. Окончив вечерний намаз, этот добрый человек, поверенный всех ее тайн, обратился ко мне со словами утешенья и, взяв меня за руку, повел за собой. Он привел меня в небольшой садик и, усадив там, сказал:

– Оставайтесь здесь, пока не сбудется ваше желание, – а сам ушел, наверно, чтобы рассказать обо мне госпоже.

Я вдыхал свежесть цветов этого сада, видел блеск лунного света и фонтаны в ручьях и бассейнах, – их водяные струи, казалось, танцевали в серебристых лучах; но когда я глядел на цветы, то думал о той, чье тело прекраснее розы; когда взор мой поднимался к луне, я вспоминал лицо луноликой; и все это великолепие без нее язвило меня словно шип.

Но вот всевышний смягчил ее сердце, и она вышла из дверей, словно луна в полнолуние. На плечах ее было платье с парчовой каймой, обшитое жемчугом; на голове – покрывало, конец которого спускался волной до самых браслетов на щиколотках; вся с головы до пят она сверкала драгоценными камнями. Красавица прошла по аллее и остановилась. Ее появление наполнило сад новой свежестью, свежее стало и у меня на душе. Прогулявшись немного по саду, она поднялась на балкон и села на возвышении, где лежал парчовый маснад и подушки. Я подбежал к ней, влекомый той же силой, что заставляет мотылька кружиться около свечи, и покорно, как слуга, встал, сложив руки. Тем временем евнух, мой заступник, доложил обо мне.

– Я низкий раб, грешный и преступный, – сказал я, обращаясь к ней. – Пусть будет мне назначено любое наказанье, какое только я заслужил.

Пери была очень недовольна мной.

– Теперь ему больше всего подходит, – сказала она с неприязнью, – получить сто кошельков золота, собрать все свои вещи и отправиться обратно на родину.

При таких словах я весь словно одеревенел и высох. Рассеки кто-нибудь в этот момент мое тело, не пролилось бы, наверно, ни капли крови. В глазах у меня потемнело, вздох отчаянья невольно вырвался из самого сердца, с ресниц упали тяжелые слезы. В тот миг не на кого было мне уповать, кроме бога.

– Ладно, – сказал я, совсем отчаявшись, – хоть немного рассудите в сердце своем: будь у меня, злополучного, хотя капля алчности к мирским богатствам, разве стал бы я губить ради вас свою жизнь и имущество? Неужели преданность и самоотверженность больше не ценятся в мире, что вы с таким бессердечием отнеслись ко мне, злосчастному? Что ж, теперь мне и жизнь ни к чему – измена возлюбленной лишает несчастного влюбленного охоты к его жалкому существованию.

– Скажите, пожалуйста! – нахмурив брови, едко и с гневом отозвалась она. – Неужели вы влюблены в нас?! Слишком много вы о себе возомнили! Глупец! Из крохотных уст да великие речи! Можно подумать, что тебе все дозволено! Хватит, молчи! Прекрати этот бесцельный разговор! Будь на твоем месте кто-нибудь другой, клянусь творцом, коршуны уже давно по кускам растащили бы его тело. Но что мне делать с тобой? Я ведь не забыла твоей службы. Однако теперь тебе лучше всего отправляться своим путем; ты уже получил от нас все, что уготовила тебе здесь судьба.

И все же я со слезами и плачем сказал:

– Если мне написано на роду не достигнуть цели, которая влечет мое сердце, и, рискуя свернуть себе шею, блуждать по горам и лесам, то я перед этим бессилен.

– Мне не нравятся эти мерзкие домогательства и намеки, – отвечала она, еще сильнее разгневанная моими словами. – Иди, веди свой иносказательный разговор с тем, кому он больше подходит.

Затем, все так же сердито, она поднялась и удалилась в свою благословенную обитель. Я еще ниже опустил голову, но она не обратила на это внимания. Поневоле и я ушел оттуда, охваченный тоской и отчаяньем.

Сорок дней прошло в тяжких горестях. Когда я уставал скитаться по городу, то отправлялся бродить в леса: когда же претило и там, снова, словно безумный, слонялся по улицам. Я не ел целыми днями и не спал по ночам, как собака прачки, которой нет места ни дома, ни на берегу. Но жизнь поддерживается пищей, человек – хлебный червь, и тело мое без еды вскоре вовсе лишилось сил. Совсем больной свалился я под стеной той самой мечети, где когда-то ждал свою пери. И вот однажды пришел на пятничную молитву знакомый мне евнух. Он прошел мимо, чуть не задев меня, а я еле слышным от слабости голосом читал такое двустишие:

Иль умру, иль сможет сердцес этой болью совладать —Пусть свершается скореето, чему не миновать.

Хотя внешне я сильно изменился и в лице так осунулся, что никто из видевших меня раньше теперь ни за что не узнал бы, все же евнух, услыхав голос боли, остановился. Внимательно вглядевшись, он горестно вскрикнул и сочувственно обратился ко мне, расспрашивая, как я дошел до такого состояния.

– Того, что свершилось, теперь уже не исправишь, – сказал я ему. – Я пожертвовал ей всем, что у меня было, жизни своей не жалел; но, раз такова ее воля, что же мне еще делать?

Выслушав это, он оставил со мной одного из своих слуг, а сам удалился в мечеть. Когда, окончив намаз, он вышел оттуда, то уложил меня на носилки и велел нести за собой к той бессердечной красавице. Там он усадил меня перед ширмой, за которой она находилась. Хотя от моей былой красоты ничего не осталось, она не могла не узнать меня – ведь я провел с ней рядом много дней и ночей. И все же пери сделала вид, что не знает меня.

– Кто это? – спросила она евнуха.

– Это тот злополучный бедняк, – отвечал сей добрый человек, – который вызвал ваш гнев и впал в немилость у вас. Из-за этого он и дошел до такого вот вида. Пламя любви сжигает его. Как он ни заливает его потоками слез, оно разгорается сильней и сильней, и никакого облегчения он не испытывает. Вдобавок он умирает от стыда за свою вину.

– Зачем ты болтаешь вздор? – возразила пери с насмешкой. – Уже много дней, как мои люди донесли мне, что он вернулся к себе на родину. Конечно, аллах лучше знает. Но все-таки кто же это? О ком ты говоришь?

– Если мне будет дарована жизнь, я все объясню, – взмолился тогда, сложив руки, евнух.

– Говори, я дарую ее тебе, – получил он ответ.

– Вы сами от природы справедливый судья, – сказал евнух. – Бога ради, соизвольте приоткрыть ширму, которая отделяет вас от него, узнайте этого человека и смилуйтесь над его беспомощностью. Нехорошо оставаться неблагодарной. Сколько бы жалости вы ни проявили к нему в этой беде, все будет уместно, и вам за это воздастся. А советовать дальше мне не подобает. Что придет на ум вашей милости, то и будет лучше всего.

– Хорошо, – улыбаясь, ответила она. – Кто бы он ни был, возьмите его на лечение. Когда же он хорошенько поправится, мы сами расспросим его.

– Если вы собственноручно окропите его розовой водой, да при этом еще произнесете что-нибудь своими устами, – продолжал евнух, – то к нему вернется желание жить. Разочарование – дурная вещь. Мир держится надеждой.

На это пери ничего не сказала.

Слыша такой разговор, я совсем опечалился и, не колеблясь больше, воскликнул:

– Душа моя не хочет терпеть такой жизни! Я уже стою одной ногой в могиле. Смерть моя близка, а исцеленье – в руках у царевны; даст она мне его или нет – ей лучше знать.

Видно, всевышний, повелитель сердец, смягчил душу жестокосердой красавицы.

– Приведите скорее шахских врачей, – приказала она, сменив гнев на милость.

Тотчас собрались доктора. Они пощупали у меня пульс, посмотрели мочу и долго совещались между собой. Наконец, сошлись в заключении, что пациент страстно влюблен: для него нет другого лекарства, кроме встречи с любимой, лишь только он обретет ее, так сразу поправится. Когда и устами врачей была подтверждена у меня та же болезнь, о которой говорил евнух, царевна приказала, чтобы меня отвели в горячую баню, хорошенько вымыли, одели в красивое платье и доставили к ней. Без промедления меня повели, вымыли в бане, нарядили в лучшие одежды и доставили назад к этой пери.

Тогда красавица с жаром сказала:

– Ты напрасно оскорблял и порочил меня. Чего ты теперь еще хочешь? Выскажи начистоту все, что лежит у тебя на душе.

О факиры! Меня охватил такой восторг, что я от него чуть не умер. Радость моя так стремилась наружу, что я не чувствовал ног под собой, и даже мой облик совсем переменился от счастья. Я возблагодарил бога и отвечал ей:

– Сейчас вы сделали ненужной всю врачебную науку: ведь я был совсем уж покойником, а вы оживили меня в один миг. Посмотрите! Какая разница между тем, чем я только что был, и чем стал теперь!

Произнося это, я трижды обошел вокруг нее, чтобы показать свое уважение к ней и признательность. Потом, остановившись перед ней, продолжал:

– Госпожа мне приказывает, чтобы я поведал ей все, что у меня на душе. Для меня, вашего раба, дороже власти надо всем миром, чтобы вы проявили величайшую благосклонность: допустили к себе меня, недостойного, и возвысили бы разрешением облобызать стопы ваши.

Она выслушала меня и погрузилась в раздумье, потом, потупив глаза, сказала:

– Садитесь. Вы нам служили столь преданно, что все, что вы ни попросите, будет уместно. Ваши заслуги запечатлены в сердце нашем. Хорошо, мы согласны с тем, чего вы хотите.

В тот же день, в добрый час и благоприятный момент кази[44] без лишнего шума поженил нас. Наконец-то после стольких тягот и несчастий господь дал мне увидеть день, когда исполнилось мое сердечное стремленье! Но как раньше сердцем владело желание соединить свою жизнь с этой пери, так теперь душу мою охватила жажда понять все те удивительные дела, свидетелем которых я был. Ведь до сих пор я не знал, кто моя пери и кто был тот красивый эфиоп, который по одному лишь клочку бумаги вручил мне столько кошелей с золотом. Как за такое короткое время смогло возникнуть все убранство пира, достойного падишахов? Почему те двое невинных были убиты на этом пиршестве? Что за причина навлекла на меня, несмотря на мое послушание и покорность, безжалостный гнев моей пери, и почему теперь она вдруг меня так возвысила? Из-за этого целую неделю после совершения свадебного обряда я, хоть и питал сильную страсть к ней, был не в силах предаться радостям любви. Ночью мы ложились в одну постель, но на деле я не стал ей супругом.

<<1 2 3 4 5 >>

На страницу:

Перейти

3 из 5