Басурманин. Дикая степь

– Присмотри за воспитанником.

– Не тревожься, княже, – кивнул Артемий Силыч. – Из виду не выпущу.

Князь тоскливо взглянул на боярина Магуту. Тот лишь развёл руками.

Когда Мстиславу Игоревичу подвели коня, он похлопал его по спине и не без натуги взобрался в седло. С тоской оглядел теремной двор и, дёрнув поводья, выехал за ворота.

– Стареет князь-батюшка, – услыхал Владислав за спиной голос боярина Магуты. – А бывало…

Княжич сцепил зубы. Не по нутру ему были разговоры о возрасте отца. Он понимал, что, скоро настанет миг: ни от болезни, так от ран, полученных в бою, батюшка оставит его. И того дня княжич страшился, ждал его с трепетом и ужасом. Синие глаза потемнели. Гневный взгляд заставил боярина смутиться. Но долго злиться на Магуту Владислав не мог.

– Не серчай, Яр Велигорович, – положил он руку на плечо боярину и заглянул в лицо. – Горько мне что-то, нутро сдавило, не ведаю отчего.

Магута понимающе кивнул, и княжич, вскочив в седло, выехал со двора. Воевода и два верховых не отставали, ехали чуть поодаль.

Обогнав обоз и ратников, княжич поравнялся с отцом, когда тот миновал мост.

– Тут мы расстанемся, батюшка, – стараясь не выказывать волнение, Владислав улыбнулся отцу. – Поезжай. Да хранят тебя духи и боги вышние!

– И тебя, дитя моё, да уберегут небеса от беды.

Помахав отцу, княжич повернул к холмам и, подгоняя Буяна, помчался на вершину ближнего. Артемий Силыч и два верховых отправились следом.

Ветер трепал волосы. Резвый конь, как на крыльях, нёс всадника по зеленеющему лугу. Оказавшись на вершине холма, княжич потянул удила. Взирая на догоняющих верховых, усмехнулся:

– Я опять вперёд вас управился.

– Тебе во всём до?лжно лучше своей дружины быть, – воевода спешился, отстегнул плащ и, хитро улыбаясь, извлёк из ножен меч. – Не желает ли княже поразмяться? Или может булавы достать?

– Нет, Силыч, я токмо на град взгляну.

Подставляя лицо ветру, Владислав смотрел вдаль на возвышавшиеся стены Рязани, видневшиеся крыши терема и новую колокольню.

– Ратное дело забывать не след! – поучал воевода. – И то, что князь в Муром отправился, ещё не причина от дела лытать[12 - Лытать – уклоняться, избегать дела.].

– А я и не лытаю, – Владислав отвернулся от Рязани и удаляющегося княжеского обоза и обратил взор в дикие степи. – Силыч, как мыслишь? Вон на том холму, что выше всех, башню сторожевую надобно поставить. С него хорошо басурманские земли видать.

Спрятав меч в ножны, Артемий Силыч подошёл к княжичу.

– Явится князь-батюшка с совета, и поведаешь ему об том. Думается мне, они об том же порешат.

– Хорошо, коли так. А нет, так мы сами сторожу поставим. Что думаешь, хватит нам силёнок-то?

– А что, добрая задумка, – закивали головой верховые. – Место знатное.

– Силёнок хватит! – согласился Артемий Силыч. – Справим! И нам спокойней, и князю Муромскому не в наклад.

Нравилась воеводе цепкая хватка юного правителя, его стремление постигать ратную науку, мудрость, предусмотрительность, неустрашимость и решительность.

***

Сотник старательно осматривал выкованные накануне мечи, клинки, проверял на прочность щиты, когда с заднего двора, запыхавшись, в кузню вбежал княжич.

– Ивач, я на булавах биться хочу, – выкрикнул он и с любопытством уставился на деревянный настил, щедро заваленный новым оружием.

– Какой прыткий, – усмехнулся сотник. – Дай срок, разберусь в кузне, да погоняю тебя. Ещё пощады просить станешь.

– Не стану.

Взяв с наковальни отдельно от прочего оружия лежавшие парные мечи средней длины, княжич повертел их, взмахнул руками, с силой опустил, послушал, рассёк воздух крестообразно, восхищаясь изяществом и лёгкостью клинков. Положив мечи на настил, легонько дотронулся до рукоятей, погладил, с интересом разглядывая и любуясь красивыми витыми косами.

– Не по чину мне пощаду выпрашивать, – повернулся княжич к сотнику.

– Ишь ты каков! Не по чину! А помнишь, как десяти годков отроду на коне первый раз в поле выезжал? Тоже тогда хорохорился! И что? Скинул тебя гнедой. Хвала духам и богам вышним из-под копыт достать успели! – усмехнулся воин, с улыбкой поглядывая на княжича. – Говорили тебе – не объезжен конь. Куда? Ан нет, и слыхивать ничего не желал. «Велю» и всё тут!

– Нет в том моей вины. Конь чего-то спужался. Вот и встал на дыбы, – попытался оправдаться княжич, от смущения зардевшись, словно девица красная.

Отвернувшись от сотника, вновь принялся разглядывать аккуратно сработанные мечи. Ивач, улыбнувшись, хмыкнул:

– Да и ты оказался неробкого десятку. Упал, а не плакал. По всему видать было – спужался, да виду не показывал и на подмогу никого не звал. Я тогда ещё князю Мстиславу сказывал, что из тебя выйдет добрый всадник.

Говоря это, сотник брал с настила один меч за другим. Вытягивал руку вперёд, проверяя прямоту лезвия, рассекал им воздух, прислушиваясь к ровному свисту, клал на ладонь, раскачивая клинок из стороны в сторону. Мечу не до?лжно подвести воинов в случае набега. Посмотрев весь ратный арсенал, старательно сработанный за последние дни кузнецами, Ивач довольно кивнул и вышел во внутренний двор.

– Эх, хорошо-то как! – выдохнул Владислав, выходя за сотником следом.

Ивач смерил княжича потяжелевшим взглядом и глухо произнёс:

– Хорошо, да тихо. Уж больно мирно в последние дни. Быть беде.

– Просто ветер сник, светило к закату пошло, вот и стихло вокруг. Чего понапрасну страху нагоняешь, – кивнул княжич на притихшего Ончутку, отрока лет тринадцати, завсегда крутившегося подле ратников. Его отец, Гридя, служивший подручником у сотника, отвечал за оружие, кольчуги и прочие доспехи и, целыми днями проводил в кузне. И сына к делу приучал старательно.

– Могёт и так, княжич. Токмо быть беде али нет, то лишь духам да бога?м вышним ведомо, – глядя на небо, согласился Ивач.

– Тебе по нраву пришлись парные мечи?

За спиной княжича раздался робкий голос. Владислав и Ивач обернулись. Пред их взорами предстал Ончутка. Отрок лет пятнадцати тянул за рукав упирающегося великовозрастного дитятю по имени Пруша, на две года младше княжича, но на голову выше и вдвое шире того в плечах. Работа в кузне сделала его крепше иных молодых дружинников. Ивач часто говаривал, что Пруша догуливает последний год в отрочестве, опосля, выйдет срок, из него получится добрый ратник, коли уж силой наделён не дюжей, да умишком крепким. Завидя перед собой княжича, Пруша так и норовил с испугу показаться малым отроком, потому как раньше не доводилось ему представать перед очами правителей.

– Это Пруша сработал. Он и рукояти косами заплёл. Сказывал, у мамки его такие. Тугие да крепкие.

Дитятя отвесил земной поклон. А когда выпрямился, столкнулся взглядом с княжичем.

– Ты сработал? Сам? – не без интереса разглядывал он Прушу.

– Я, – пробасил тот и потупил взор.

– Правду сказывай!

– Да он это, он, – вступился Ивач за подмастерье. – Только мы с кузнецом ему велели рукояти покрепше сработать, а Пруша, вишь, косы заплёл! Небось, когда ковал, о деви?це какой думал, а? Есть у тебя уже невеста на примете?