Исповедь. Часть 2

–Что, прости? Ты себя вообще слышишь? Легко отделалась? Твоя мегера мне грозилась следующий раз кислотой в лицо плеснуть! А ты, приперся, пьяный, и ухмыляешься тут, будто мы показательные бои в грязи устраивали. Если тебе интересно, я в порядке, зеленка отмоется, царапины заживут, волосы отрастут, не беспокойся.

–Я не беспокоился, – сухо и безразлично отвечает Олейник, а у меня прямо все внутри оборвалось, и я сожалела, что под рукой не оказалось ничего тяжелого, чтобы запустить в этого напыщенного индюка.

–Я знал, что ты сильная девочка и справишься с нападками моей ревнующей жены.

–Сын как? Она его притащила. Мальчишка испугался до смерти, видел весь этот спектакль.

–А он у меня сильный мальчик, тоже справится.

–Как у тебя все легко, Жень! Да тебе срать на всех! На жену свою, на детей, на меня! Тебе важно только то, что касается тебя! Чтобы репутацию твою не подпачкало, хотя на самом деле, если бы не твои бабки, ты бы в дерьме уже купался! – не выдержав, вспылила я.

–Слушай, девочка, если бы не мои бабки, то ты бы не была со мной. У тебя бы не было этой квартиры, не было бы машины. А тебе то все это даром досталось. Чего бухтишь? – лениво и пьяно отвечает мне Женя, развалившись на диване.

–Я уже говорила, что все это мне не нужно, я не просила! Ты сам делаешь такие щедрые “подарки”, а после тыкаешь ими. Забирай, ну! Обойдусь без подачек.

–Можешь продать и валить куда хочешь.

–Найди себе очередную бл*дь и на нее переоформи, чтобы не пришлось заморачиваться, когда ей захочешь подарить квартирку для перепихона.

–То есть, ты не отрицаешь, что ты тоже бл*дь? – ехидно оскалился, Олейник, а я, все же, нашла чем в него запустить, и в следующую минуту, в него полетело яблоко, которое я схватила со стола. Женя ловко поймал его, откусив от него внушительный кусок и бросил в меня обратно, а я только увернулась, игнорируя этот жест.

–Ритка, пошли лучше потрахаемся, пар выпустим. Я тоже сегодня на взводе, из дома вот ушел, на какое-то время, пока моя не перебесится.

–Правая рука тебе в помощь, – я изобразила характерный непристойный жест, символизирующий мужское самоудовлетворение, и принялась мыть тарелку, не реагируя на Олейника.

–Я говорил, чтобы ты фильтровала поток своих малолетских колкостей в мой адрес? – я продолжала молчать, делая вид, что Жени попросту не существует.

–Что замолчала, к тебе обращаюсь! Оглохла что ли?

–Слушай, Олейник, если тебя что-то не устраивает вон двери-вон на хер! Я тебя сюда вообще не звала и не знаю че ты приперся. Пожил бы на своей городской квартире, пока твоя не перебесится, – язвительно я процитировала Женю, глядя на него. Он лениво поднялся с дивана, впритык подходя ко мне, обнимая и притягивая к себе.

–Зачем мне тосковать в одиночестве, если у меня есть ты? – низким хриплым голосом шепчет он мне на ухо, носом скользя по щеке и губами касаясь шеи.

– Дай мне с дороги вдоволь напиться

Чистой водицы дай мне дай

Ты расскажи мне про счастье былое

И уложи спать рядом с собою, – негромко напел Олейник, поцелуями скользя по моему плечу, стягивая бретель платья. Сложно справиться с мужиком, которому мозг упирается в ширинку. И думает от вовсе не головой. Хуже ребенка в своих “хочу и буду”. Но я устала от того, что он по первой своей прихоти получал то, чего желал. Раком, боком и с подскоком. Я устала от того, что мною пользовались, как вещью, нагло присвоив себе, считая меня чем-то вроде рабыни, обязанной выполнять то, что велят.

–Вам сегодня ничего не светит, Евгений Николаевич, – безразлично отвечаю я, не поддаваясь на его попытки соблазнить меня, и, расцепив его руки, убираю их со своей талии.

–Ну что ты ломаешься, Ритка? Пожалей меня несчастного, разбитого, опечаленного… – я взбесилась, отталкивая от себя мужчину.

–Серьезно? Ты несчастный и опечаленный? Да сколько ты судеб поломал вокруг себя? Сколько голов снес, пока по ним достигал своих высот? Тебе вообще плевать на других. Я не понимаю тебя, Жень! Взрослый мужик, вроде не глупый, а дурак дураком. Мне осточертело все это! Разводись, если тебя не устраивает твой брак, если тебе надоело и ты, возомнив себя жеребцом в расцвете сил хочешь по молодухам бегать. И трахай себе кого хочешь и сколько хочешь! А с меня хватит! – разворачиваясь, я ухожу в спальню, спиной чувствуя этот разъяренный и неудовлетворенный взгляд пробуждающегося зверя.

–Хватит будет, когда я решу, уяснила? – он двинулся за мной, но я успела закрыть дверь спальни на замок, упав на кровать и разрыдалась от обиды, что давила меня. Честно, я ожидала другого разговора с Олейником, когда наши отношения станут известны его жене. Я надеялась, что он будет настроен решительно, оборвет нашу связь, распрощается со мной, пускай хоть на время. Сделает вид, что его вообще заботит то, что происходит в его семье. Но его, видимо, ничего не заботило. Он дальше своего кошелька и члена вообще ничего не видел. Я рассчитывала, что он хотя бы трезвый будет, но нет, он бедненький, пытался заполнить бухлом в своем мозгу ту пустоту, которую Юлька выела ему чайной ложкой. А меня использовать как утешительный приз, которому не выцарапали глаза и не повырывали все волосы. Значит еще сойдет.

Женя грохнул кулаком в дверь. Кричал, чтобы я открыла, иначе он ее высадит и тогда мне не поздоровится. А я тупо выла в подушку, не в силах сдержать своих слез. Когда-то я говорила, что меня вполне устраивает расклад быть содержанкой? Это была чистейшей воды ложь! Это самое ужасное, что может ощущать женщина. Быть кому-то обязанной, принимать подарки, деньги и выполнять прихоти, по графику, по шаблону, по договору… Это низко. Так обращаться с собой позволят только отчаявшиеся и опустившиеся ниже плинтуса глупые бабы, которые позволили растоптать свою гордость и задушить свою честь. Некоторые были ведомые завистью и жадностью, некоторые местью. Но итог был одинаков – все мы просто продажные шкуры, не более, униженные, потерявшие себя, просто в дорогих цацках да побрякушках, и на лбу со сверкающим клеймом из стразиков выблескивающим кричащей надписью “любовница". Я ни одной женщине не пожелаю испытать тех чувств, что испытывала сейчас я. И я молилась, чтобы больше мне не пришлось снова и снова переживать эти ощущения, потому что они были слишком обжигающими и отравляющими. Но понимала, что нечто подобное мне придется ощутить, когда Олейник узнает о моей беременности.

–Жень, прошу, уйди, я одна хочу побыть. Хоть раз услышь мою просьбу! – в слезах взвыла я, не в силах больше слушать этот рык за дверью. И, к моему удивлению, но, кажется, Женя услышал. Ночевать он все же остался у меня. Я долго слышала работающий телевизор в другой комнате, но выходить со своей спальни не решалась до утра. Хоть мы оба успокоились, утро вечера мудренее.

–Вот такой у нас папа, малыш. Мудак полный. Но мы без него будем, потому все у нас будет хорошо. Зачем нам тот, кто нас не любит, правда? – погладила я свой живот, успокаивая свое маленькое счастье. И пожелав ему спокойной ночи, отправилась к Морфею.

Утром меня ждал приятный сюрприз. Женя проспался, протрезвел, и даже приготовил завтрак. Когда я вышла на кухню, он виновато посмотрел на меня, притягивая к себе, заключив в объятия. Я ощутила запах его тела и свежий запах лосьона для бритья. Если бы он всегда был таким, каким был крайне редко, этот запах я бы полюбила, как и полюбила бы самого Олейника. Нет, здесь не было мысли о том, что стерпится слюбится.

У меня были сильные симпатии к этому мужчине, были какие-то чувства, не переросшие в любовь. Но зная, какой он, я понимала, что моей любви он не заслуживает.

–Прости меня, детка, за вчерашнее, – шепчет Женя, а я знаю, что от этого его чувства вины и следа не останется, стоит ему услышать мои новости.

–Жень, я беременна, – коротко, сразу в лоб, заявляю я, так и стоя в его объятиях с опущенными руками. Ощущаю, как Олейник затаил дыхание, и, кажется, даже сердце его перестало в этот момент биться.

–Хорошо, я позвоню в лучшую клинику, договорюсь обо всем. Тебя примет лучший врач, – безразлично, холодно, совсем безэмоционально отвечает Женя.

–О чем договоришься?

–Об аборте, – и тут меня как током прошибло. Я, как ошпаренная кипятком, оттолкнула Женю с такой силой, что он пошатнулся. Я смотрела на него с ненавистью! Урод моральный! Бесчувственный убийца! Вот так спокойно говорить об аборте!

–Это мой ребенок, и я не позволю тебе решать за меня!

–Рита, ты смешная, что ли? А потом тесты на отцовство, ты права свои заявишь, алименты требовать начнешь, зачем это все? Зачем усложнять?

–Да на хер ты мне сдался, со своими алиментами! – выплюнула я, помчавшись обратно в спальню, став поспешно выгребать свои вещи со шкафов. Все. Хватит.

–Срок какой, Дорофеева? – так же пофигистически продолжает Олейник, как истукан став в дверном проеме моей спальни.

–А оно тебя пусть не колышет, – резко отвечаю я.

–Значит так, красавица. Я на неделю лечу в командировку. Сейчас уйду я, не утруждайся всеми этими демонстративными сборами. Контакты врача и время, когда тебя примут, я сообщу. У тебя неделя, чтобы решить этот вопрос добровольно. Иначе я тебя за патлы затащу к доктору, усекла? Хороших выходных, Рита. Можешь считать, что у тебя еще один внеплановый отпуск. В штабе я сообщу о твоем отсутствии, – и все. Он ушел, хлопнув дверью. Оставив меня пережевывать эту мысль, с которой он меня оставил. Да никогда и даже под дулом пистолета я не убью своего ребенка.

–Не слушай его, комочек, слышишь? Он не поступит так. Я не позволю, – положив руку на живот, шепчу я, уверяя своего ребенка, что смогу защитить его от его же отца.

Глава 8

У меня складывалось впечатление, что всю свою сознательную жизнь Олейник оттачивал мастерство пофигизма. А теперь закрепляет навыки на мне, демонстрируя, насколько ему плевать на все, что происходит со мной. Преследуя лишь свои собственные цели, он считал себя главным в любой ситуации, оставаясь уверенным в том, что я, как и все вокруг него, беспрекословно буду исполнять его приказы. Нет, это были не приказы, а прихоти, которые зарождались в его голове, что жалили, вырываясь ядовитым роем. Большинство людей научились принимать вид серьёзного безразличия, клеймя необычные позиции в попытке казаться нормальными. Но разве я многого просила? Я ни разу за все время, что была с ним, не просила ни-че-го. А когда захотела сохранить то, что поистине стоит считать самым большим даром, он разом решил лишить всего. Нельзя доверять человеку, который все считает хорошим или плохим, а уж тем более тому, кто просто равнодушен ко всему. И я решила, что стоит взять с него пример, ведь именно с того самого момента, когда тебе становится безразличным все, что происходит на стороне – начинается свобода. Я хочу быть свободна, хочу, чтобы от этих оков был свободен мой ребенок. Не место нам в обществе гиен, что готовы при первой возможности разорвать тебя. И в момент, когда равнодушие одного человека нагрузило ощущением, словно от меня отвернулся весь мир, из медленного погружения в меланхолию вырвал телефонный звонок.

–Ты где пропала? – слышу встревоженный голос Никиты. И мне становится еще сложнее. Мне нужна его забота. Нужен Он. Такой, каким был сейчас, в попытках отстроить отношения, по руинам которых мы так долго топчемся. Эгоизм? Отнюдь. Просто женщина должна ощущать, что любима, что в ней кто-то нуждается. Я не ломала его, не перевоспитывала. Он сам пришел к этому. И все, чего я хотела, чтобы он был рядом. Ощущать как во мне бьется половина его сердца. Спрятаться в его тепле, забыться, разделить мир с ним одним. Но осознание того, что после всего, что мы прошли, после этого шага, со стороны Измайлова, все может рассыпаться и развеяться по ветру пылью затертых до шаблонов желаний, заставляло безмолвно кричать. Ощущения, словно это ампутация вживую, со злорадствующим смешком лихого доктора где-то там, глубоко в моем подсознании.

–Дома пропадаю. Видок неподобающий для вылазок на люди, – горько усмехнувшись, отвечаю в трубку, рассматривая свое бледно-зеленое лицо.

–Что случилось?

–Встретилась с женой Олейника.

–Она хоть жива осталась? – слышу усмешку в голосе Никиты. И, знаете, эта усмешка горделивая, словно он зазнался, зная, какая я у него боевая. И я ощутила, как довольствуется этой гордостью моя внутренняя богиня.

–К сожалению, – на выдохе отвечаю я. Повисает какое-то молчание, впервые за все время, с тех самых пор, как мы решили возобновить наше общение. Хотя это выходило с переменной успешностью. Потому что на Бали мы послали друг друга как можно красноречивее, ну, а по приезду в Москву, решили, что еще не время разбегаться. Мы признались себе, что не верим в сожженные мосты. И все теперь зависело от нас двоих. Но мы продолжали топтаться на одном месте.