Царь Александр Грозный
– Он, думаю, кораблями попытается разбить морские крепости, а мне оставит Перекоп. Вот мы и сообщим Гирею, чтобы встречал гостя. А сам возьму крепость. Там тоже хороший барыш должен быть. Туда сначала приводят полонян.
– Как же ты возьмёшь Перекопский вал, если у тебя нет пушек?
– Да! Пушек у меня нет! – усмехнулся князь. – Попрошу их у русского царя. Думаю, даст. Заодно посмотрю, как стреляет его орудийное зелье. Припрячу немного… Передам с гонцом в Краков. Пусть наши зелейщики разберутся в его секрете.
– Какой в зелье может быть секрет? Его триста лет готовят.
– Готовят, да у разных ямчужников разный порох получается.
– Не нравится мне твоя затея. А вдруг не поверит тебе царь русский? Посчитает лазутчиком…
– Если ты на меня гоньбу устроишь, поверит. Пошлёшь к Хортице рать. Да так, чтобы дозорные первые узрели. Так мы всей ватагой и снимемся. Будет спрашивать царь у казаков, зачем пришли, они скажут.
– А коли возьмёт Крым русский царь? То худо для нас. Не остановится он, если укрепится на острове. Может подождать, пока хан его погонит?
– Хочу, мой король, Перекоп взять. Много там наших православных христиан.
– Когда ты уже нашу веру примешь? – недовольно скривился Жигмунд.
Вишневецкий промолчал. Он давно перестал спорить с Жигмундом по поводу веры и церкви. Тот был ярым католиком. Да и мог ли сын Миланской Боны Сфорцы быть православным? Нет. А Вишневецкий и его пращуры следовали старой христианской веры.
Князь лишь вздохнул и мысленно попросил бога простить друга за неправильно выбранный путь.
– Раз уж ты сам сказал, то позволь замолвить слово за нашу церковь?
– Молви, – вздохнул король.
– Ты отдал все митрополичьи кафедры католикам. И даже не священникам, а простым светским людям. В наших православных храмах служат торговцы. Разве это правильно? Народ уходит в Московию или к нам на Днепр.
Князь вздохнул.
– Тебе плохо разве? В твоём Кременецком уезде твой митрополит и церковники твои. Я оставил тебе твою веру.
– Спасибо на том, мой король, – с поклоном сказал Вишневецкий, но в голосе его послышалась насмешка.
Король с подозрением посмотрел на него исподлобья, сведя на переносице тонкие брови. Он был не богат волосом. На лбу уже сейчас наметилась залысина, борода выглядела редковатой.
– Недоволен? Как и народ? Так, может, ты тоже хочешь уйти в Московию под руку царя русского? По-настоящему?
Князь тоже посмотрел на короля своими синими глазами и спокойно сказал.
– Куда я от тебя, государь? Схожу на Крым и вернусь. Тут родина моя.
– Ну, ступай! – махнул рукой король. – Поглядим, что получится.
* * *
Атаман Фёдоров со своими донскими казаками гонял татар и половцев по Гуляйполю от Таганрога до запорожской излучины Дона. Множество ханских овечьих отар, множество детей с матерями было отбито и угнано на Азов. Далее не гнали. Там нужны были руки для обработки полей. Мужей татарских в полон не брали.
Санька не думал об этом, так как переступил черту, за которой он оставил жалость к людям. Не то, чтобы он смирился с иезуитским правилом: «цель оправдывает средства». Нет. Но он понимал, что эта битва начата не им, и не ему её прекращать. Татары веками совершали набеги на Русь. Русы веками воевали с татарами. Остановить процесс в одностороннем порядке и вдруг, Санька не мог.
Захваченных в бою татарских женщин и девок неженатые казаки и вои взяли себе в жёны, первоначально крестив их самих и их детей, и определили на хозяйство. Городки вокруг Ростовской и Таганрогской крепостями росли не по дням, а по часам, но даже не за счёт «туземцев». Прибывали и прибывали эстонцы, немцы, литовцы. Да и простые крестьяне, бросали своих хозяев, противных земщине, и в Юрьев день уходили на юг. Не хотели они класть свой живот за чужую спесь.
Зато царь лично обещал всем волю на новых землях, обещая брать лишь десятину с общины, о чём ходило по Руси несколько царских грамот.
Земли здесь были чернозёмные и обильные на урожай. Санька это знал ещё по той жизни, поэтому смело нарезал их на участки, раздал желающим и приказал сеять рожь, пшеницу, овёс и полюбившуюся ему за неприхотливость, чечевицу.
Чечевицу посадили ранней весной (как только оттаяла земля) и к маю она уже отцветала. В начале июля собрали верхние стручки, вызревающие последними, а в начале августа сняли весь урожай. Некоторые курганы, коих по Гуляйполю было разбросано в избытке, стояли вскрытые. Внутрь холмов имелись прокопы и Александр, исследовав некоторые, пришёл к выводу, что их можно использовать как зернохранилище.
Внутри кургана, чаще всего, имелся деревянный сруб. Самый большой был размером примерно десять на десять метров. И в высоту метра три.
Освободив «помещения» от тлена, зачистив и укрепив, кое-где просевший, потолок, пробив вентиляцию, поселенцы к сентябрю засыпали в хранилища новый урожай.
* * *
– Гляди-гляди, – вскричал Михалко Черкашенин, атаманский стремянной, молодой парень лет двадцати пяти. – Войско топочет.
Сусар Фёдоров натянул повод, поднял правую руку и вгляделся в степь. Только через некоторое время он смог разглядеть всадников.
– То не татары. Идут с Дона.
– Казаки или ляхи? – спросил Михалко.
– Ляхам, то, что тут делать? Мобыть казаки? Пищали товсь! – на всякий случай крикнул атаман.
Встречное войско, увидев Донских казаков, не предприняло попытку развернуться в боевой порядок или ускориться. Одеждой встречные мало чем отличались от османов: белые косоворотки, разноцветные жилетки, шаровары, сапоги. Только на головах у многих, не смотря на ещё жаркий августовский день, виднелись овчинные шапки. То, действительно были запорожцы.
Впереди на чёрном с яблоками жеребце, сидя в красном сафьянным седле с золочёной лукой, лежавшим на чёрном с красными узорами чепраке, из под которой выглядывали конца жёлтой попоны, ехал статный господин, одетый в зелёные суконные штаны, заправленные в сафьянные сапоги, отороченные бобром, белый зипун из турецкой габы, и бархатный темно-красный казацкий кобеняк с отложным бобровым воротником и горностаевой обшивкой.
Под мордою у лошади висела целая куча ремешков, расширявшихся книзу и усеянных золотыми бляшками, а на ногах выше копыт были бубенчики, издававшие звук при всяком движении лошади.
– Дивись, яка цаца! – сказал, сначала присвистнув, Черкашенин.
При сближении с всадником Фёдоров увидел, что господин был подпоясан поясом с таким количеством золотых блях, что за ними не угадывался материал самого пояса. За поясом заложен был кинжал с круглою ручкою, украшенною одним большим изумрудом; на левом боку у господина была турецкая кривая сабля, в серебряных ножнах и с бирюзою на рукоятке; а на груди висела золотая цепь с медальоном, на котором изображалось восходящее солнце.
Сусар от увиденного богатства забыл сглотнуть слюну и закашлялся.
Глава 3.
Александр почти не смотрел на Вишневецкого, а тот, наоборот, разглядывал русского царя во все глаза.
Государь, по причине жары, был одет лишь в синие льняные, тканные решёткой, штаны и такую же, но белую «продувную» рубаху, надетую на выпуск и подпоясанную тонким кожаным золочёным ремешком. На ногах царя были короткие чёрные сапоги, носки и задники которых прикрывали золотые накладки. Единственным украшением царя были несколько перстней на пальцах рук. На большом пальце его правой руки имелось кольцо лучника, изготовленное из нефрита. Его он то и дело трогал то указательным, то средним пальцем той же руки, имитируя выстрел тетивы.
– «Как он стреляет? Он же слеп, – подумал князь.
По обеим сторонам невысокого трона стояли царские стражницы, что для Вишневецкого было удивительным, но известным. Слухи о царских воительницах докатились и до Запорожья, и до Киева, и до Кракова. Даже в Риме, слышал Вишневецкий, обсуждают московитских амазонок2, кои, как говорят, сильны не только в бою, но и в любовных утехах.
– Для того, чтобы воевать Крым, надо покорить Кавказ, – произнёс, так же не глядя на князя, царь. – И покорить не войной, а дружбой. Многие черкесы готовы доброй волей принять православие. Вот этим и нужно заняться в первую голову. Поддержать тех, кто с нами, подавить бунты. Для того мы сюда пришли. Крым, конечно, мы возьмём, но не так скоро, как тебе бы хотелось. Не в этом году – точно. Потому, выбирай… Хочешь мне служить, давай присягу, но делать будешь не то, что тебе хочется, а то, что надо мне, то есть, то, что важно для государства российского. Согласятся твои казаки не грабить черкесов? За то карать буду строго.
Вишневецкий немного помолчал, подумал и сказал:
– Я, государь, православной веры, а в Польском королевстве всё больше католики да униаты чинят правила. Даже в Киев пришли ксёндзы3. Власть о назначении митрополита взяли в свои руки католические князья. Церковь православная в упадке. Русскую шляхту и князей лишают королевского корма, а от епископов и митрополитов требуют подчинения Римскому папе. Изменники Православия получают высокий статут. Чую, скоро Православию в Польше придёт конец.
Александр впервые «посмотрел» Вишневецкому в глаза. И не увидел в них лжи. Князь искренне переживал за веру.
– Много в Польше православных? – спросил он.
– Много, государь. В Киеве и воевода Острожский Константин Константинович и почти все князья православные.
– Задавят вас, – тихо сказал царь. – На теле церкви католической вы блохи. Вот и подавят вас, как блох. Или вычешут гребнем. Ни прав у вас, ни силы. Всё от того, что сами пытаетесь справиться, просите короля, чтобы не трогали вас. Кого просите? Сатану просите! И о том не думаете, что за людей вас не считают. Рим строит дорогу и выкорчёвывает все, ненужные ему, деревья.
От таких слов Вишневецкого наполнил ужас. Его сердце заколотилось, в лицо ударил жар, голова закружилась.
– Что молчишь? Разве не прав я? Сам видишь, к чему всё идёт. Пока у Польши с Литвой уния, они сдерживаются, а только едиными станут, всё на свой лад перепишут. И придётся вам, чтобы сберечь богатства и привилегии, переходить в католики.
Тут русский царь неожиданно тихо рассмеялся, и от этого смеха по телу князя пробежали «мурашки».
– В Сенате много добрых христиан. И митрополит Иона не допускает издевательства над верой, – проговорил Вишневецкий.
До него доходили слухи, что московит – волхв и предсказатель, и князю совсем не хотелось, чтобы такие предсказания сбылись.
– Что скажут ваши иерархи, когда их поведут на костёр, как еретиков? Не сдержать им папских иезуитов.
– Кто такие? – кашлянув в кулак, спросил шляхтич.
– Проповедники папские. Зело упорные и хитрые. Подкупом и угрозами всех переманят.
– Жигмунд не допустит. Он не хочет потерять свой народ.
– Польские магнаты спят и видят ваши вотчины в своих руках. Да и недолго ему осталось…
Вишневецкий отшатнулся.
– Как недолго? – воскликнул он. – Почём знаешь, государь?
– Ведаю, – просто сказал Александр.
Он и впрямь в последнее время стал видеть, столько у человека осталось жизни. Не как в компьютерной игре, конечно, а в виде насыщенности и плотности его ауры. Даже люди, находящиеся вдалеке от него, но которых он видел ранее, если он о них подумает, стали представать перед ним в своём энергетическом обличии.
Так он сначала подключил к своему контролю Петра Алтуфьева, который стал настолько полезным Александру, что Санька задумался о том, чтобы постоянно подпитывать того силой. Так между ними образовалась устойчивая энергетическая связь.
Потом таким же образом он «подключил» к своей силе Барму, Адашева и ещё несколько человек, выполнявших его поручения. Интересно в этом было то, что люди почувствовали Санькино вмешательство. А Адашев спросил прямо:
– Александр Васильевич, не ты ли мне силы даёшь?
И Санька не стал отпираться.
– Я, Алексей Фёдорович.
Адашев дурного не сказал, а лишь поклонился в пояс. Барма спокойно отнёсся к новым ощущениям. Через него Санька участвовал в создании пороховых зелий. Больше просто присутствовал, но иногда, когда Барма ложился отдыхать, брал его тело «напрокат». И Брама, конечно, всё понял, но на Саньку не обиделся.
Санька мог бы просто отключить Бармино сознание, но ему нужны были сознательные соучастники.
Вот и пришлось Александру научиться видеть и контролировать людские энергии.
Сигизмунда Августа Александр воочию не видел, но когда отправлял к нему посла Вокшерина, постоянно контролировал последнего и Жигмунда видел глазами посла. И не только видел, но и смог проникнуть ему в душу.
Кстати только за счёт того, что он видел и слышал, как Сильвестр говорит с патриархом Константинополя, ему удалось вовремя «включиться» в переговоры и убедить Дионисия назначить Максима Грека патриархом Руси.
Сильвестр оказался плохим переговорщиком и Саньке пришлось его «отключить». Слава богу, для Дионисия переключение прошло незамеченным. Он как раз произносил пространную речь о чистоте веры, а Александр, выслушав, сделал приличную паузу, похмыкивая и почёсывая бороду, якобы осмысливая сказанное патриархом, а потом произнёс свою речь о том же самом и о Польском давлении на православие.
– Вижу, – просто сказал Александр.
– Слышал я про твоё ведовство, – государь. – Но противно богу оно.
– Кто сказал? А старцы?
– Но ты ведь не старец! – воспротивился князь.
– Дожить бы, – вздохнул Александр и добавил. – Я помазанник божий.
– Но у тебя и ранее помазания это было, говорят.
– Правду говорят, – вздохнул Санька. – Но сейчас сильнее стало. По царской крови передаётся.
Вишневецкий поморщился, но промолчал.
– Не веришь? – спросил царь.
Князь пожал плечами.
Александр помолчал-помолчал, решил, что хуже не будет и спросил:
– Хочешь, скажу, что ты удумал? О чём сговорился со своим другом Жигмундом?
– Что? – осторожно спросил шляхтич, одновременно на всякий случай оглядываясь.
– Не бойся, но гляди не наделай глупостей, – сказал, легко усмехнувшись Александр. – Тебя здесь никто не тронет, если ты дёргаться не будешь. Ты ещё присягу не давал, а потому гостем считаешься.
– Спаси бог! – перекрестил себя Вишниевский.
– Так сказать?
– Скажи, коль не шутишь.
– Не шучу, – сказал царь и вздохнул. – Надумал ты обмануть меня. Про пушечное зелье вызнать, Гирею меня продать. «Если ты на меня гоньбу устроишь, поверит. Пошлёшь к Хортице рать. Да так, чтобы дозорные первые узрели. Так мы всей ватагой и снимемся. Будет спрашивать царь у казаков, зачем пришли, они скажут». Так ты сказал другу своему Жигнунду?
Вишневецкий не то, что удивился. У него перехватило дыхание и едва не подломились ноги. Он тихо и медленно выдохнул, помолчал и сказал:
– Так, государь, да не так. Как ты мог услышать слова мои, не знаю. Может, доложил кто? Но ты точно не мог заглянуть мне в душу, когда я их говорил. Я…
– И в душу заглянул, – перебил князя царь. – Далеко вижу, шляхтич.
Вишневецкий с трудом сглотнул загустевшую от страха слюну.
– И что же ты в ней увидел? – спросил он сипло.
Александр не стал наводить тень на плетень.
– Солгал ты ему, – сказал государь. – Пришёл ты ко мне правды искать и за веру просить.
Тут ноги Вишневецкого не выдержали. Он упал перед царём на колени и едва не зарыдал. Только присущая шляхте гордость удержала его от слёз восторга. Он прикрыл лицо ладонями и простоял так некоторое время, часто, тяжело и прерывисто дыша.
Некоторое время Александр молчал и смотрел в собеседника, потом сказал:
– Киевская Русь пропадёт без православной веры. Скурвится народ. Скурвятся иерархи. В унию впадут. А за ними и Русь скурвится. И на Руси тремя перстами креститься станут, как сейчас латиняне.
Шляхтич оторвал лицо от ладоней, с ужасом посмотрел на царя, и сказав: – Не допусти, господи, – перекрестился.
– Так и будет, если Киев и Литву полякам оставить, – горестно ухмыльнулся Александр.
– Ты точно знаешь?
– Точно знаю.
– Тяжко ждать грядущего знаючи?
– Тяжко.
– И сделать ничего нельзя?
–Почему нельзя? Можно, – улыбнулся Санька и на душе князя посветлело.
Вишневецкий почувствовал наполнившую его душу радость.
– Только сильно постараться надо. Всем нам.
– Что делать? – не поднимаясь с колен, спросил князь.
– Присягаешь? – серьёзно спросил царь.
– Присягаю! – серьёзно сказал Вишневецкий.
– Смотри, твои слова не только я слышу. Веришь?
– Верю, государь.
– Ну, тогда, давай обсудим, что дальше будем делать.
* * *
Давлет Гирей, нисколько не обеспокоенный сообщением о том, что русский царь построил крепости в устье Дона, решил воспользоваться этим и двинул свои войска на Москву. Став ханом, Девлет Герей усмирил и объединил все бейские роды Крыма и не опасался, что русские возьмут Крым. Ну, пройдут они крепости Перекопа. И что? Увязнут в стычках с беями. Чтобы взять Крым навсегда, надо иметь очень большую армию и ещё больше народа, чтобы заселить его. И за Бахчисарай хан не волновался. Не взять урусам, спрятанный в ущелье город.
Разведчики доложили, что запорожские казаки снялись со своего острова-крепости и ушли на Азов. Вероятно, к русскому царю.
Двадцатитысячная конная армада хана прошла перешеек в начале августа, к первому сентябрю, пройдя по Муравскому шляху, миновала небольшой городок Орёл, а дней через десять упёрлась в каменную башню с подъёмным мостом и крепостными воротами, перекрывавшими дорогу. Две каменные крепости, выдвинутые чуть вперёд и в стороны, соединялись с башней каменными стенами, охватывавшими дорогу с обеих сторон.
Остановив войска в трёх полётах стрелы и раскинув лёгкие шатры, хан выслал вперёд и в стороны разведчиков. Разведчики, вернувшись, доложили, что каменные стены доходят с одной стороны до речки Упы, а с другой переходят в завалы из деревьев. Высокие, человеческого роста, пни соединены перемычками в виде бревенчатого забора, а завалы скрываются в густом непроходимом всадниками лесу.
Хан недовольно покрутил головой. Его лазутчики не сообщали ему, что «государеву заповедь»4 продлили до Тулы. Ещё пять лет назад сам Давлет Гирей осаждал Тульский кремль и этой стены ещё не было. То, что город стал лить пушки, он знал, потому и пошёл сюда, а вот то, что посад защищён стеной, – нет.
Гирей успокоил свой гнев и решил проехать вдоль стены в сторону реки, но вскоре увидел, что кромка леса со старой засечной полосой приближается к стене на опасное расстояние, на котором защитники могут по нему стрелять, и вернулся в лагерь. Однако Гирей смог увидеть, что на невысоких стенах под навесами, укрытыми черепицей, стоят пушки. Много пушек. Слишком много для такой крепости.
У него тоже были пушки. Целых тридцать штук хороших турецких пушек. Гирей не верил, что русские пушки лучше турецких. Он знал о разгроме артиллерией русов турецкого флота, но считал, что это просто случайность. И он не понимал, почему его двоюродный брат султан Сулейман Великолепный не уничтожит крепости русского царя и даёт ему закрепиться?
Давлет просил брата разрешить ему напасть на русов, захватить и разрушить их крепости на Азове, но султан категорически запретил, приказав идти на Москву. Вот он и пошёл. Пять лет назад он уже ходил на Москву и тоже дошёл до Тулы. Лазутчики из числа царских бояр сообщили ему, что царь Иван Грозный с основной армией ушёл в поход на Казань. И хан не пошёл на помощь Казани, а пошёл на Тулу. Однако взять каменную крепость ему не удалось. Помощь городу из Коломны подошла очень быстро. У русов были очень хорошие дороги.
Сейчас он тоже был уверен, что русские гонцы уже спешат в Коломну или в какой иной городок, где стоит резервное войско русов, с сообщением о подходе татарских войск к Туле, и он подумал, что надо было ему идти не сюда, а сразу на новую крепость Воронеж, потому, что если подойдут русские войска, удирать ему придётся снова по шляху, окружённому лесами.
Александр Иванович Воротынский рассматривал подошедшие войска крымского хана через узкую смотровую бойницу. Войска Давлет Гирея расставляли шатры. Старая засечная полоса, спрятанная в кромке сохранённого леса, не давала войску хана расположиться напротив крепостных стен. Но, в то же время, являлась естественным прикрытием лагеря от атаки русских войск.
Убранные поля были хорошим кормовым подспорьем. Татары специально подгадывали поход под дату последнего снопа, ибо будь пшеница или рожь в колосе, от таких полей лошадей надо было держать подальше.
Дождавшись, когда ханские нукеры установят шатёр хана, Воротынский удовлетворённо хмыкнул. Шатёр установили почти напротив крепостных ворот. Примерно в километре от стены.
– Трубка четыре, – скомандовал воевода. – Заряжай!
Команда, переданная по стене от орудия к орудию, стихла вдали.
Заряжающие выкрутили трубки замедлителя на сказанные четыре риски и заложили снаряды в ствол. Потом вставили пороховые заряды, вложили капсюль в затвор и замкнули казённики.
– Прицел двадцать! Цель лагерь противника!
Канониры подбили клинья, установив нужный угол подъёма жерла орудий над горизонтом и прицелились.
– Выстрел! – скомандовал Воротынский.
Орудия откатились, натянув канаты и выплюнув снаряды. Через четыре секунды шрапнель вырвалась из зарядов.
Услышав пушечные залпы, татары удивлённо посмотрели в сторону стен крепости и увидели летящие в их сторону ядра. Давлет Гирей находился в шатре. Он лежал на зелёных подушках уложенных на красно-зелёном ковре, и смотрел на ткань потолка, через которую вдруг прорвались тонкие лучи заходящего солнца. Шрапнель ударила хана в незащищённую панцирем грудь один, другой, третий раз. Из горла Давлет Гирея вырвался хрип и тонкая струйка алой крови вытекла из уголка рта.
– Трубка пять, прицел двадцать два, – скомандовал воевода. – Заряжай!
Процедура повторилась.
– Выстрел!
В разбегающихся из-под обстрела татарских воинов со стороны реки Упа, из кустов ракитника, вдруг полетели стрелы, а из-за дорожной насыпи раздались пищальные выстрелы. Татары метались по скошенным полям, не зная, где спрятаться от настигающей их небесной кары, когда из ворот один за другим появились всадники, с гиканьем и свистом бросившиеся преследовать перепуганного врага.
– Смешались в кучу кони, люди, – проговорил Санька, наблюдавший за избиением татар глазами Воротынского.
– Что ты сказал? – спросил второй воевода Тёмкин Григорий Иванович.
– Проехали, – сказал Воротынский.
Глава 4.
Отступающие конные татарские рати через день пути вдруг наткнулись на выстроенные поперёк стометрового шляха рогатины. С обеих сторон шлях сжимал непроходимый тысячелетний лес. Татары попытались разобрать рогатины, но были обстреляны из-за деревьев и запаниковали. Они были окружены со всех сторон и были вынуждены сдаться.
Воротынский ехал на коне вдоль распластавшихся на земле воинов крымского юрта, лежащие так уже почти сутки, до конца не веря в случившееся.
– Посчитали, сколько их? – спросил князь.
– Считают, – буркнул второй воевода.
Но и так было видно, что пленных много. Очень много.
– Считанных мы в рогатины и сразу угоняем. Заиндевели многие.
– Так, заставь подняться! Души позастужают… Возись потом с ними.
– Да и бог с ними. Меньше мороки, коль помрут.
– Я те помру!
Воронцов ткнул кулаком Тёмкину под самый нос.
– Государь строго настрого указал сберечь всех, кого можно. Все души свою цену мают.
– Вот-вот… – буркнул воевода. – Сам-то понимаешь, что говоришь? Души считать на гроши?
– Всё условно. Не по головам же их считать. Не скот ведь!
– Скот хоть продавать можно, а души, как на деньги считать?
Воевода помолчал недовольно сопя, но продолжить разговор не решался.
– Что ещё сказать хочешь, Григорий Иванович?
Воевода басовито откашлялся в рукавицу и, хмуро глянув направо-налево, сказал:
– Не знаю, заметил ли ты, Александр Иванович, как умирали басурмане?
– Я не поспел за тобой…
– Ну, да… Ну, да… Зато и я, и наши все заметили. Мы погнать-то их погнали… И даже били мечами, но… Они умирали раньше.
– Как это? – удивился Воротынский.
– А так! Я догоняю татарина, саблей его хрясь! Татарин падает. Второго… Падает. Третьего… А потом объезжаю после схватки, а они раненые, и живые, но словно куклы скоморошьи.
– В смысле? – Воротынский нахмурился.
– Ну… Как тряпки с размалёванными рожами. Безумные! Правда, вскоре все они отошли в мир иной, но точно говорю я тебе, что души покинули их ещё раньше.
– И что? Может съели чего? – неуверенно воспротивился чертовщине Воротынский.
– Нее… Ты знаешь, сколько я за свою жизнь татар положил, но доселе такой погибели не видал.
– Бог с ними, Григорий Иванович! Басурмане же! – махнул рукой Воротынский. – Не о том думаем. Нам с живыми душами разобраться надо. Чтобы они не покинули эти тела. Бо царь-государь зело гневен будет.
