Мститель

Иче обнял сына. Он положил свои руки на его родную голову, поверх черной, бархатной ермолки, и благословил его. А затем сказал ему:

– Сыночка, родной мой, поверь мне! Поверь папе, Б-г свидетель, я не хотел, чтобы ты стал рабочим. Я мечтал, чтобы ты у меня стал Ребе[37 - Раввином, ученым-богословом.]! Настоящим мудрецом Торы! Но время сейчас такое плохое, такое тяжелое время, как семь худых коров… Помнишь, которые были во сне у фараона? И я поэтому договорился с нашим, местным евреем из Балты, Исроэлем, чтобы ты поступил к нему в ученики. А жить будешь у него. Так надо. Он так хочет. Но по субботам и по праздникам ты будешь у нас! Это же не страшно, сыночка! Мне на войне страшнее было! Поверь папе!

И Шолом поверил. Как можно было не поверить папе-герою?

Так началась судьба Шолома как часовщика. Именно в Балте, будучи в начале подмастерьем мастера, он и научился ремеслу, которое потом будет его кормить всю жизнь.

Интермедия. Отрочество и юность

Шолом начал учебу. На самом деле он жил у часовщика, потому что у его отца не было даже денег, чтобы его кормить. И Иче договорился о том, чтобы мальчик жил на содержании у мастера всю неделю и приходил домой лишь на субботу и праздники. Так, впервые в жизни, Шолом оказался один в чужом доме. Отец договорился о пятилетнем сроке обучения. Единственным упущением в этой сделке было то, что никакой стипендии Шолому не полагалось, a собственных денег он не имел.

Во второй половине дня в пятницу Шолом приходил домой, мылся и переодевался в чистые праздничные одежды, как того и требует закон Моисея, и вместе с отцом шли они в синагогу, где уже и яблоку негде было упасть от количества пришедших на молитву мужчин.

– Ну, Шоломке, почитай нам что-то из Талмуда… – бывало, просили его белобородые старики.

И с трепетом и еле скрываемой радостью Шолом брал с полки толстенный том Талмуда, и, сев за стол с важным видом, начинал читать нараспев древний арамейский текст[38 - Талмуд записан на арамейском языке, разговорном языке евреев Вавилона, между 3 и 5 веками н. э.], а затем читал на древнееврейском классические комментарии к нему…

И светился от радости Иче, глядя на сына, который перед всей общиной читает Талмуд вслух, а затем переводит его на идиш и объясняет простым и далеким от учености евреям смысл трактата.

– О, какой у тебя сын, Иче! Какой сын! Талмид хохом[39 - Талмид хохом – ученик-мудрец или ученик мудреца (иврит). Классический термин, употребляемый в отношении грамотного и умеющего самостоятельно изучать священные иудейские тексты и Талмуд человека.]! – раздавались доброжелательные возгласы со всех сторон.

Так шло время, пока как-то, совершенно случайно, Шолом не попал на одно революционное собрание молодых людей, проходившее невдалеке от Балты, но в корне изменившего его жизнь. Шолому было всего шестнадцать лет в это время. Он был глубоко верующим хасидским молодым человеком, уже с пробивающейся светлой бородкой и длинными, доходящими до скул, завитыми в жгут русыми пейсами. И вместе с тем он пришел на собрание революционно настроенной молодежи. В своем черном, длинном лапсердаке и шляпе.

Собрание проходило на идишe и сразу захватило его сознание. Впервые он услышал такие фамилии, как Маркс, Энгельс, Либкнехт, Плеханов. Впервые кто-то сказал о том, что счастье не надо ждать, а за него нужно бороться самим. До прихода мессии можно и не дожить, a нужно вырвать свободу для себя и своих близких. И самое главное, помимо идей о всеобщей справедливости и равенстве, Шолом услышал о вооруженном сопротивлении погромам и творимому царским правительством антисемитскому беспределу.

Вскоре Шолом стал активным членом подпольной группы революционеров, назвавшей себя «Искра». И прошло совсем не так много времени перед тем, как он сам стал успешным оратором, начавшим часто выступать перед молодежью и вербовать её в свои ряды. Так, постепенно, Шолом отрезал свои вьющиеся пейсы, сбрил бородку и сменил еврейскую одежду на европейский костюм. И в последнюю очередь с его головы исчезла его большая черная бархатная ермолка.

Но атеистом Шолом не стал. Наоборот, он всегда говорил своим товарищам-революционерам и социалистам о своей глубокой и пламенной вере в Бога, напрочь отвергая кaк воинствующий атеизм, тaк и религиозный фанатизм. Любовь к отцу не позволила Шолому отказаться от веры отцов. И каждый раз, уже став социалистом и приходя домой к папе, он надевал ермолку и учил с ним Тору. И всегда сопровождал отца в синагогу на молитвы.

Как-то поздно вечером в одном из домов на окраине Балты шло собрание социалистов «Искры». Вдруг зашел разговор о Боге. Шолом был там, и он взял слово и попытался совместить веру в Бога с идеей социализма. Его, конечно же, освистали и высмеяли. К нему подошел грубого вида молодой парень, Идель-плотник, и крикнул:

– Что?! Ты веришь в Бога, Шварцбурд?

– Да, я верю в Б-га! – громко сказал Шолом.

– Да пошел ты к чёрту! – Идель плюнул ему в лицо.

Раздался хохот окружающих.

– Социалист не может верить в Бога! – закричали все.

– Может! Может верить в Б-га! – не останавливался Шолом. – Более того, все пророки верили в Б-га и были социалистами! Они жаждали справедливости для угнетенных!

Переубедить Шолома не мог никто, ни тогда, ни сейчас. Он верил в Б-га, трактовал Тору по-своему, и был уверен, что Б-г помогает именно социалистам, и именно поэтому они победят, так как их идеи самые справедливые.

Шолома не устраивало, что он не занимает лидирующего поста в революционной ячейке Балты. Вскоре, однако, Шолом нашел работу часовым мастером в селе Круты, которое находилось в тридцати километрах от Балты, куда он и переехал и где он стал главным агитатором среди местных социалистов. И хотя он еще ремонтировал часы казакам, он уже планировал воевать с погромщиками. Его сердце жаждало мщения. Шолом еще боялся выступать на больших собраниях, но по субботам он созывал своих соратников на тайные встречи, где говорил без конца о том светлом времени, когда люди всей земли освободятся и помогут Б-гу сделать справедливый мир. В Крутах он стал главой социалистической ячейки.

В начале 1905 года Шолом поехал в Одессу, откуда он должен был привезти революционные газеты и листовки. Проходя мимо усадьбы Трубецких, Шолом не удержался и решил прибить к их двери революционную листовку. Он так захотел дать щелчок этим зажравшимся аристократам! Но ему не повезло, и полиция накрыла всю его ячейку. Всех арестовали, но Шолому удалось лечь на дно и избежать ареста.

Прошло немного времени, и Шолом вновь услышал призывы к погромам по всей Новороссии.

Крики «Бей жидов!» заполнили собой воздух. Атмосфера неминуемого погрома царила повсюду. Такая же ситуация была и в Крутах.

Вечерело. Шолом возвращался домой, как вдруг его окрикнули пьяные мужские голоса.

– Эй ты, жид пархатый! А ну, подошел сюда! Тыловая сука!

Шолом резко обернулся. На углу улицы и трактира стояли трое подвыпивших солдат. Они были в форме, и Шолом сразу понял, что это были вернувшиеся с русско-японской войны солдафоны.

Один из них, высокий, с русыми волосами украинец, сплюнул на землю и крикнул:

– Сюда иди, жидовская твоя морда! Сейчас посмотрим, какие у тебя кишки!

Шолом мгновенно собрался и оглянулся по сторонам. Его взгляд упал на стоявшую у чьего-то крыльца палку. Подобно пантере, Шолом прыгнул на это крыльцо, схватил палку, резко развернулся и стремглав побежал на солдат.

– Бей антисемитов! – заорал Шолом изо всех сил, и, подбежав к солдатне, начал бить их так сильно, как только мог. Он разбил лицо конопатому дылде, и тот рухнул на пол. Затем он зверски начал избивать двух других.

Мгновенно вокруг дерущихся образовалась толпа. Маленький, кучерявый еврей, с модными усиками, избивал солдат с неимоверной силой, умением и жестокостью. То и дело он орал во все горло: «Бей антисемитов!»

– Братушки, наших бьют! Жиды бьют!!! Спасите! – кричали солдаты.

Откуда ни возьмись, появились еще двое солдат. Первого из них Шолом успел отправить в глубокий нокдаун, с размаху ударив его в челюсть. Но второй подкрался сзади и ударил Шолома по голове железной трубой. Геройский часовщик дернулся и упал на землю. Ударивший его солдат довольно хмыкнул и нагнулся над Шоломом. И в ту же секунду он получил неожиданный и страшный удар в нос. Молодой часовщик собрал последние силы, поднялся и набросился на мордатого солдата. Он оседлал его, усевшись на его грудь, и начал дубасить своими увесистыми кулаками по крепко скроенной морде.

– Это тебе за Балту, сволочь! – хрипел Шолом, нанося тяжелые удары. – А это тебе за Круты! А это за Одессу! И за Киев! И за Кишинев! И за Гомель! И за Проскуров! И за Сатанов! И за Лемберг! И за Гродно! За все тебе, зверюга поганая, за все! Получи!!!

И он бил его так, как бьют злейшего врага. Насмерть!

Его еле оттащили. Солдат потерял сознание и лежал весь в крови, с до неузнаваемости разбитым лицом. Остальные убежали.

Шолом еле встал на ноги. Голова его страшно болела, кулаки были разбиты, он был весь в пыли и грязи. На голове дыбом стояла копна непослушных грязных волос.

– Йидн[40 - Йидн! – Евреи! (идиш).]! Йидн! Не бойтесь этих свиней! Бейте их везде, где найдете, и они будут убегать от вас! – хрипло крикнул Шолом в воздух.

Ошарашенные и пораженные евреи обступили своего героя. Они еще никогда такого не видели. Шолому помогли и бережно отвели его домой.

Неделю Шолом валялся с ужасной головной болью в постели, а товарищи по ячейке и свидетели его героической схватки с солдатами приносили ему подарки. Его маленькая комнатка, которую он снимал у хозяина, была вся заставлена едой, фруктами и напитками. В тот же день все узнали о его поступке. И реб Мотл, мясник, прислал ему лучшие виды колбас и мяса. Реб Морхе, хозяин молочной лавки, завалил его своими товарами. Участливые еврейские мамы и девушки приходили и приносили ему гостинцы. Бабушки отпаивали его домашним бульоном, и каждая, будто его родная бабушка Песя, приговаривала её же словами:

– Майн кинд! Вус хубн зей мит дир гетун? А йингале майне! А йидишн кинд! А гибойр! Золн фарбренен верн алэ сойним! Ди дарфст ойсхейлен… Дус из голдене юх! Эс йингале! С вет дир койхес гебн! Зол Гот дир бенчн! Хости унз алэмен фартайдикт кегн ди шкоцим![41 - Мой ребенок! Что они с тобой сделали? Мой мальчик! Еврейский ребенок! Герой! Что б они все сгорели! Кушай, мое дитятко! Тебе надо выздоравливать! Это золотой бульон! Кушай, мальчик! Он тебе придаст сил! Пусть тебя благословит Г-дь! Ты всех нас защитил от этих тварей! (идиш).]

И они охали и ахали и причитали…

А Шолом пил золотой, наваристый куриный бульон и вздыхал от удовольствия. В перерывах, когда заботливые девушки, товарищи по ячейке и гости уходили, Шолом брал лежавший рядом с кроватью на тумбочке блокнот и записывал карандашом стихи. Писать он начал с раннего детства. Он писал о справедливости и добре, перемешивая идеи социализма и всеобщего равенства и братства с библейской тематикой. Библию он знал практически наизусть, всегда и везде, на все случаи жизни, находя в ней и утешение, и поддержку, и параллели с современными событиями.

Так прошла неделя, и наш герой пришел в себя. Шолом решил прийти в пятницу вечером на вечернюю молитву в синагогу, где собирались почти все местные евреи. Он даже надел свой лучший костюм, сшитый по австрийскому образцу, а на свои непослушные пышные волосы надел почти забытую черную бархатную ермолку. Взглянул на себя в зеркало и улыбнулся.

– Нет! Ермолка не чужая мне! Перестав соблюдать, я не отказался от Б-га! Я такой же хасид, как мой отец, хасид веры в справедливость, и такой же, как он, патриот своего народа!

Шолом дождался перерыва в молитве, воспользовавшись своей известностью, подошел к столу, с которого читают свиток Торы, и обратился к общине громким голосом: