Путеводная звезда
По центру когда-то росло дерево, вокруг которого и возвели постройку. А сам ствол превратили в замысловатую лестницу, и девочка завороженно водила пальцем по чугунным завиткам. В отличие от ворот, здесь художник изобразил всевозможных сказочных существ: хрупких альвов, косматых баги с цветами на голове и еще каких-то многоруких полуобезьян-полулюдей.
Сверху сад выглядел как пушистый зеленый ковер с прожилками дорожек из красного гравия. Своды потолка были из стекла и напоминали прозрачные стрекозиные крылья. Отражаясь в водоеме с лотосами, потолок добавлял месту света и пространства, хотя снаружи, Ханна помнила, постройка была совсем небольшой. Вода казалась порталом в другой мир, сказочный и прекрасный, так не похожий на темные коридоры колдовства.
Шут пристроился тут же, на качелях, курлыкая очередную песню чепухи из несвязных бессмысленных фраз.
– И чего тебе на месте не сидится? – нарочито зевнул он, косясь на Ханну одним глазом. Маска лени, его любимая, красовалась на раздутом носу. Остальные до поры до времени торчали из-за пазухи.
– Тут прибралась – осталось подземелье. Темное и страшное, – дурашливо завыл он, норовя ущипнуть девочку. Но Ханна ловко извернулась, выхватив у него одну из масок. Ту, на которой был нарисован смеющийся рот от уха до уха. Маска мгновенно приросла к лицу, и вот уже шут забыл, кто он и зачем здесь. Дурашливо хихикая и пожимая плечами, он принялся спорить с растущим неподалеку апельсиновым деревцем, а Ханна тем временем смогла незаметно ускользнуть.
Странно, но в последнее время она почти перестала его бояться. Наверное, от того, что появился кое-кто гораздо страшнее и опасней.
Подземелье, значит? Что ж, делать нечего. Последнее место, где она еще не искала. И пока Ханна медленно спускалась по истертым ступенькам вниз, сердце ее замирало. Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть случится чудо…
Понемногу глаза девочки привыкли к темноте, и она различила внизу очертания колодца, вырытого прямо посреди подвала. Изогнутая ручка ворота мерцала начищенным серебром. Ханна было удивилась такой растрате, но подойдя поближе, поняла: это и не металл вовсе. Цветы из ее сна – бутоны раскрылись, стоило ей к ним прикоснуться, а оплетенная стеблями ручка рассыпалась ржавой крошкой. Повиснув, цветочные гирлянды коснулись воды – и девочка ахнула, увидев в колодце… звезды!
Как так, ведь над ними – каменная кладка, и взгляд Ханны затерялся среди мрачных темных сводов. Однако вода искрилась, будто и вправду впитала в себя все волшебство лунного света. Опомнившись, девочка успела сорвать тонкую извитую плеть с полупрозрачным бутоном на конце.
И вовремя.
В воздухе уже чувствовались тревожные нотки жасмина. Снаружи в дверь начал ломиться сообразивший что к чему шут. Судя по доносившимся ругательствам, смеющуюся маску он сорвал давным-давно.
– Заперлась? От меня не спрячешься!
Спрятавшись в стороне, Ханна прикоснулась цветком к засову. Массивный брусок сначала словно заледенел, а потом, когда шут в очередной раз насел на дверь, разлетелся вдребезги.
Дверь распахнулась настежь. Следом, не удержавшись на ногах, кубарем скатился по ступенькам шут. Пока он охал и кряхтел, потирая побитые бока, Ханны уже и след простыл.
А тем временем, цветы на воротах зашевелились, почувствовав приближение нового гостя…
Чужак
Очарованный, околдованный зимой, лес стоял в своем белоснежном уборе. Совсем как в том стихотворении, что неумолимые наставники заставляли его твердить наизусть. Четырнадцать строф – но даже они не могли бы в полной мере передать строгую молчаливую красоту вокруг.
Тончайшее кружево – матушкины фрейлины обзавидовались бы, кружевницам потребовался бы не один год работы, а мороз всего за ночь нарядил в сахарный шелк понурившиеся ели и скромные осины.
Пока светило солнце, все вокруг казалось морозной сказкой. Но стоило спуститься сумеркам – и лес мрачнел. Прежде завораживающая красота становилась холодной, пробирающей до дрожи. Где-то в глубине рождалась песня стужи: чуть слышный заунывный напев, будто ледяная невеста оплакивала своего очередного жениха.
– Ну и холодрыга, – егерь, ведущий под уздцы их лошадей, громко высморкался. Чем, конечно же нарушил всю торжественность момента. Свейн с укоризной взглянул на слугу, но продолжил путь.
– Может, повернем уже назад? Ведь и матушке вашей не сказали…
Ей только скажи. На прошлой неделе ударил такой мороз, что охотники потом откапывали замерзшие тушки зайцев и куропаток прямо из сугробов. Во дворце извели половину годового запаса дров, пытаясь прогреть заледеневшие комнаты. В городе одна торговка упала под лед, неудачно поскользнувшись на мостках. Потом ее, замерзшую вместе с корзиной, показывали на потеху людям. Королевскую семью тоже пригласили, предварительно расстелив на льду ковер. Развевающиеся белые космы с запутавшимися плодами шиповника, острый крючковатый нос, подернутая серебром сморщенная кожа. И ярко-алые яблоки, вывалившиеся из корзины и застывшие вокруг своей хозяйки.
Кушай яблочко, мой свет…
Зловещая картина еще долго стояла у Свейна перед глазами. А отцу хоть бы что, даже приказал художнику написать со старухи портрет – олицетворение зимы, для своей галереи, где уже выстроились на стене Весна, Лето и Осень. Но мать отговорила, выдала пожертвование на помин души, чтобы не навлекать проклятье на семью. Добрая, набожная – и вечно считающая, что единственный сын так и должен сидеть у ее подола, играясь оловянными солдатиками. Что ж, на сей раз им удалось ускользнуть спозаранку.
– Чего мы хоть ищем-то?
Хотел бы он сам знать. Сосульку из бороды Деда-трескуна? Ледяную сережку Снежной невесты? Свейн понятия не имел, что же заставило его выбраться в такую погоду, но упорно продолжал идти вперед.
Мороз крадучись перелетал с дерева на дерево, прищелкивая языком. А выбравшись на свободное место, летел, распуская сыплющий снежной крупой плащ. Лицо приходилось прятать в шерстяной шарф – все лучше, чем после щеголять потом перед придворными дамами отмороженным носом.
– Тут недалеко сторожка. Там отогреемся и пойдем назад.
В неразборчивом ворчании за спиной можно было разобрать нотки облегчения. Наверняка парень уже сто раз пожалел, что связался с взбалмошным принцем. Остальная прислуга сейчас попивала пунш, собравшись в тепло натопленной людской, и играла в карты дни напролет.
Запорошенные инеем ресницы смерзлись – не поэтому ли он пропустил нужный поворот? Егерь тоже хорош: плетется в хвосте вместо того, чтобы показывать дорогу.
– Ларс? Где это мы?
Холодный лес стоял стеной. Поземка старательно заметала следы, будто их и не было. Егеря с лошадьми было не видать – да принц и руки своей вытянутой не видел. Лишь под ногами чувствовалась тропинка – такая узенькая, что по ней смог бы пройти разве что придворный учитель танцев в своих тесных балетных туфлях.
Только приложившись об лед в третий раз, он сообразил, что пробирается по руслу замерзшего ручья. В овраге хотя бы не так было заунывного плача вьюги. Однако, стоило разгрести рыхлый снег, и Свейн увидел такое, отчего внутри все заледенело.
Старуха. Та самая, с бурыми яблоками, застывшими в ледяных складках передника. Пустые глаза его не видели, но костлявой рукой торговка манила его к себе, шамкающий рот шептал о россыпях серебра и прочих сокровищах, спрятанных там, внизу…
Зачем он кричал, ведь никого во всей округе не было? Наверное, чтобы расколоть эту гнетущую, давящую тишину. Метель внезапно прекратилась. Деревья вокруг ждали, застыв в своих ледяных мехах. Ждали, что он поддастся, сожмется, как побитая морозом вишня. Останется зимовать, лягушкой вмерзнув в лед. Один, среди холодного леса…
Звонкий детский голос ему ответил. И доносился он из-за решетки ограды, видневшейся между деревьями. В пурге он и не разглядел, что ходил кругами возле замка – откуда тот взялся в отцовских владениях, Свейну было уже наплевать.
– Нет, не подходите!
Худенькая девчонка в лохмотьях – больше похожа на нищенку, чем на служанку.
– Если войдете, они вас погубят!
Даже издалека из распахнутых дверей тянуло запахом поленьев в очаге, прожаренного на вертеле мяса и терпкого старого вина. Если хозяева столь радушны, почему же заставляют прислугу ходить в рубище?
– Мерзавка, обмануть меня хотела?
Шут ковылял по заснеженной дорожке, на ходу поправляя съехавший колпак. Лицо его перекосилось от злости, отчего радушная маска с широченной улыбкой никак не хотела надеваться.
– Бегите же!
Ворота под хрупкими тоненькими ручонками и правда начали ломаться. Один прут распался на две половинки, как порванная струна, второй побег упал к ногам девочки, осыпаясь резными лепестками. И из каждого выросло еще по ростку, стоило им коснуться земли. Железные путы-змеи охватили ее ноги, накрепко приковали к месту. Еще один, с цепкими колючими листьями, потянулся к опушенному мехом плащу Свейна.
– Куда же вы, господин? И не останетесь на ужин?
Ухмыляющийся шут отвесил девочке такую пощечину, что та не устояла бы на ногах, не удерживай ее тугие чугунные кольца. Кажется, шут ударил ее еще раз, и еще, но этого Свейн уже не разглядел – ворота словно ожили, надвигаясь на опешившего путника лязгающей массой гибких ветвей. Пятясь, он услышал за спиной фырканье и цокот копыт по обледеневшей дороге.
– Куда это вы запропастились, господин?
Егерь испуганно отшатнулся, когда принц дрожащими руками ухватил его за грудки. Лицо белое, глаза безумные – всего-то стоило отойти на пару минут по нужде, а хозяин уже успел и заблудиться, и чего-то испугаться до полусмерти.
– Там… там девочка, ей нужно помочь! – губы не слушались, да и земля отчего-то уходила из-под ног. Но трясущимся пальцем Свейн упорно указывал в сторону ворот – вернее, туда, где они были всего мгновение назад.
На месте замка белела пустошь. Ни кустика, ни деревца. И девчонки больше не было слышно. Только жалобно завывала вьюга, да вторили ей вдалеке почуявшие добычу волки.
– Пойдемте-ка, принц, подобру-поздорову. А то еще приключится с нами чего… – боязливо озираясь, егерь взгромоздил всхлипывающего господина на коня и поспешил убраться из проклятого места.
Хрустальные слезы
Вчера падал снег, а сегодня в воздухе вовсю кружились душистые лепестки. Не весна, нет. Просто очередное колдовство.
Устроившись на широком подоконнике, Ханна просидела так весь день. Новые руки были белоснежными, сияющими. А лицо – подобную тонкую красоту Ханна видела только в игрушечной лавке. Фарфоровые куклы сидели в ряд, притягивая к себе восхищенные взгляды. Такие же холодные, безмолвные, в своих воздушных сверкающих нарядах. Подаренное платье она разодрала в клочья. Но на следующее утро на манекене уже красовалось новое. Темно- синий шелк, черное кружево. И гневно нахмуренная маска, вышитая серебристым стеклярусом.
Фарфоровые пальцы, как ни странно, чувствовали шелковистость ткани гораздо лучше прежних рук, огрубевших и покрытых мозолями от нескончаемой работы. Но надевать наряд Ханна не спешила. Боялась. Знала: согласишься – и обратно дороги уже не будет. А надежда еще теплилась, билась где-то глубоко в груди, заставляла каждый день смотреть в окно: вдруг тот гость вернется, приведет с собой помощь?
Не вернется, – шептали цветы. Ими теперь заросли все стены, каждая дощечка начищенного паркета, каждая полка в библиотеке. – А если и появится, госпожа его больше не пустит…
От аромата жасмина горчило в горле.
Надо бы открыть окно, но ее новые глаза – большие, ярко-синего цвета, Ханна всегда о таких мечтала, – уже не различают привычные вещи. Вместо оконной задвижки мнится тонкий чешуйчатый хвост. Змей Ханна всегда боялась, а потому покорно оставила все попытки сбежать, и даже не думала подходить к входной двери, которая казалась сейчас огромным осиным гнездом.
Остальные покои тоже выглядят иначе. Даже в полной темноте, если прищуриться, из-под отросших, неимоверно длинных и пушистых ресниц можно было увидеть серебристую радугу. А в ней мошкарой мельтешили не то живые снежинки, не то цветочные бутоны. Сами вещи меняли свой облик, как заблагорассудится: вместо окна могло оказаться зеркало, вместо зеркала – дверной проем, за которым полупрозрачные силуэты каждый вечер готовились к очередному торжеству. Завидев Ханну, тени окружали ее плотным кольцом, посмеивались над потрепанными юбками, что-то шептали на ухо, но пока их голоса казались шорохом сухой листвы, стрекотанием сверчков.
– Видишь их?
От шута несет винным перегаром. Кажется, он днем и ночью не расстается с любимой флягой. За ухом у него красуется бумажная лента. Свернув ее в трубочку, шут дунул – и протянул Ханне прозрачный леденец на палочке. – Скоро тоже станешь как они.
Кто бы говорил. Ханна глядит на него и не верит, что когда-то шут казался ей огромным, страшным, а от звуков его голоса хотелось зажать уши. Тот бледнел и хирел с каждым днем, но держался. Пытался по-прежнему паясничать, только выходило не очень.
Но Ханне уже все равно. Камню не страшны булавочные уколы. Она равнодушно поворачивается к шуту спиной. Пусть шипит и ругается, сколько душе угодно. Все равно ей ничего не сделает, не посмеет.
Во сне она теперь каждую ночь видела одно и то же: огромное цветочное поле, синие маки вперемежку с белыми. Под ногами – зеленый шелк травы, теплый ветер треплет волосы. Она тоже рядом. В теплой шали с кистями, клетчатом переднике, как у мамы. Девочка льнула к ней, вдыхая родной запах. Отшатывалась, когда холодная мраморная рука касалась ее лица – и просыпалась.
Лунное молоко серебрится на паркете. На небе, прямо над головой у Ханны, загорается звезда. Яркая, с голубоватым ореолом – не она ли привела ее в этот замок тогда?
Девочка дышит на стекло, царапает мраморным ногтем завитки. Порой ей казалось, что у нее и слезы уже стали холодными, как стекло.
Если не открывать глаза, кажется, что все как прежде. На ощупь новая кожа мягкая, как шелковая. Вот только веки заметно потяжелели. Закроешь глаза – и наступает беспросветная ночь, даже если все вокруг залито солнцем.
Лучше уж смотреть на небо. Хоть этого ей пока не запрещают.
Звезда все сияла ровным, мягким светом. Глядя на нее, не хотелось думать ни о чем. Может, и правда сдаться? Перестать сопротивляться, позволить нарядить себя в лунный шелк и присоединиться к тем танцующим парам в парадном зале?
На запотевшем стекле выступил морозный узор, виток за витком начала вырисовываться серебристая вязь. Ханна безучастно смотрела, как из листков показалась прозрачная завязь, раскрылись опушенные тончайшими ворсинками лепестки…
Нет, это не сон.
Мраморная кожа пошла трещинами.. Стало щекотно, словно по рукам забегали муравьи – не сдержавшись, Ханна принялась тереть зудящую кожу, и та осыпалась каменной крошкой. А стоило ей сорвать цветок, распалась на две половинки приросшая к лицу маска – и разлетелась фарфоровыми черепками, ударившись о паркет.
Ханна замерла. Казалось, в доме стало подозрительно тихо. Но из зеркала на нее смотрело ее лицо, прежнее, с широко распахнутыми глазами. А в руке переливался ключ, что откроет любую дверь, пусть даже ту защищают самые темные чары на свете.
Не нужно ждать до рассвета. Нужно бежать. Бежать сейчас!
Тень отца
Цветочный вихрь ворвался в комнату, стоило ей чуть приоткрыть дверь. Ханна едва не задохнулась от обрушившегося на нее света и музыки, что сотрясала весь замок до основания. Разрисованные деревьями стены ожили, пустили корни и простерли ветви, вытесняя ее туда, где в воздухе кружилась разноцветная мишура, где толпы танцующих, смеющихся гостей поднимали в ее честь бокалы с игристым вином. А посреди зала стояла фигура. В соломенном чепце, из-под которого выбивались льняные локоны, в переднике, на котором они когда-то все вместе играли в шахматы, приспособив под фигуры опавшие шишки и желуди. Мама…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
