Путеводная звезда
Ближе к полуночи двор неизменно затягивало туманом. Сами собой, опять же, зажигались фонари вдоль аллеи, и замок ждал новых постояльцев. Каждый раз она пыталась подкараулить этот момент: крикнуть им, предупредить, пусть поворачивают назад.
Тщетно.
Как-то раз гости умудрились найти к ним дорогу задолго до сумерек. Мужчина и женщина, верхом на черных как смоль лошадях. Окна Ханны как раз выходили на парадный вход, так что она сразу услышала цоканье копыт о каменные плиты.
Броситься к двери – но створки захлопнулись так быстро, что чуть не прищемили ей нос. Ханна метнулась обратно к окну, забарабанила в стекло. Кажется, женщина ее заметила, что-то сказала своему спутнику. Но шага не замедлили, нет. Неужели не понимают, что их ждет?
Разбить стекло тяжелым подсвечником Ханна не успела – портьера сама собой опустилась, закрыв от нее гостей. К ним уже направлялся приплясывающий шут. Даже не глядя, можно было догадаться, что сейчас его маска ухмыляется до ушей.
Ткань гардин была слишком плотной и не поддавалась. А в конце пальцы девочки и вовсе наткнулись на штукатурку. Вместо окна во всю стену раскинулась цветочная фреска, и от обилия синей краски на ней в комнате стало заметно холодней.
Напрасно Ханна всю ночь прислушивалась и хлопала себя по щекам, чтобы не уснуть: снаружи все было тихо, только чуть различимо бренчал на своей лютне шут.
Наутро дверь, как и ожидалось, распахнулась сама собой. Но гостей уже и след простыл. Буквально. Темные следы изморозью тянулись по начищенному паркету, и кое-где уже начал проступать камень.
– Поспешила бы, а то потом дольше придется отмывать, – прошептал ей на ухо шут, заставив Ханну отпрянуть. Веселая маска заткнута за пояс, на ее месте красуется угольно-черная, с вышитыми серебряными слезами.
– Смотри, что мне вчера сделали, – делано захныкал шут, подворачивая располосованный рукав. От плеча до локтя тянулась длинная красная полоска. – Это за мое-то гостеприимство! Всю ночь их развлекал, а они вон как отплатили. Кто теперь зашивать будет, а?
Не говоря ни слова, Ханна повернулась к нему спиной. Раздосадованный шут в отместку бросил в нее апельсин – тот на полпути рассыпался охапкой снега, обсыпав плечо девочки морозной пылью. В воздухе предостерегающе запахло пряным. Шут зашелся кашлем столетнего старика, но девочка даже не обернулась. Не до него сейчас.
Каждый раз она до последнего отказывалась верить. Может, им все-таки удалось сбежать. Может, на сей раз волшебство не подействовало. Может…
Ханна крепко зажмурилась, когда наткнулась в галерее на две новые скульптуры. Мужчина казался спокойным и чем-то был похож на отца: такой же пристальный взгляд, тонкие поджатые губы. А на щеках женщины, словно оставленные искусным резцом, застыли мраморные слезы, и плащ развевался вокруг фигуры широкими складками. Будто бы резко обернулась, да так и застыла.
А ведь в сказках нельзя оборачиваться. Никогда.
Позже, натирая паркет и сгребая совком каменный лед с пола, Ханна старалась не думать о новых постояльцах, как их упорно называл шут. Зловещую галерею она как могла обходила стороной.
Возможно, она смогла бы повернуть волшебство вспять. Раз могла заставить увядшие бутоны цвести вечно. Но сколько Ханна не умоляла, сколько не плакала возле разряженной статуи, никто из гостей так и не покинул ворот замка.
А значит, и отца ей не удастся вернуть.
Подарок
В то утро вид у шута был какой-то странный. Он весь словно поник, заискивающе заглядывая Ханне в лицо. Не изводил насмешками, как раньше, не подсмеивался, норовя поставить подножку, нет. И почему-то упорно отводил взгляд. Боялся ее, что ли?
За все годы, проведенные в замке, она так и не смогла его понять. Даже имени его не знала. Шут не потрудился его назвать, а к ней обращался исключительно «эй, ты!«или «эй, мышь!». Он то гонял ее как собачонку, то вдруг вставал как вкопанный и подолгу смотрел, словно видел впервые. В такие моменты ей казалось, будто из-под маски текут самые настоящие, не нарисованные слезы.
– Иди, иди к себе. Отдохни, – участливая маска сочувственно цокала языком, глядя на ее истертые руки. – Можешь поспать часок-другой. И ладошки, ладошки-то потри мазью, я тебе на столе оставил.
Что-то новенькое, раньше он никогда не позволял ей бездельничать…
Ханна насторожилась, как зверек. Что-то здесь было нечисто. Во всем доме, в самом воздухе, казалось, застыло ожидание. В коридоре каждый шаг отзывался гулким эхом, когда девочка поспешила к себе. Еще никогда Ханна так остро не ощущала свое присутствие в этом доме. Эти молчаливые стены, звонкие зеркала, застывшие статуи – все они провожали ее взглядом, как публика на миг замирает в конце представления, чтобы затем разразиться шумными овациями. Потому Ханна не особо удивилась, заметив, что кто-то явно побывал в ее комнате.
И оставил сюрприз.
Платье, совсем новое. Скользящий атлас, кровь и слоновая кость, с вышитыми шелком белыми и черными маками, оборки из шуршащей тафты спускаются до самых колен. Пышные рукава испещрены ромбами серебряной парчи, жемчужные нитки крест-накрест живо напомнили Ханне бусы на праздничной елке, которую они с отцом наряжали каждую зиму. К платью полагался тонкий крученый пояс, перчатки и съемный воротничок. Какой высокий! Да ее тоненькая шейка совсем потеряется в этом ворохе кружев!
Все четыре года, проведенных в замке, зеркала запечатлевали ее превращение: нежная пухлощекая девочка мало-помалу исчезала, а вместо нее появлялся нескладный подросток с худыми, как узловатые жерди, руками и ногами, и осунувшимся личиком, на котором выделялись огромные серые глаза.
За все это время никого особо не волновало, что она ест, где спит и что носит. Откуда же такой подарок, и почему именно сейчас?
Подойдя к зеркалу, Ханна приложила платье к груди. Нежная ткань резко выделялась на фоне поношенных обносков. И хотя раньше ей казалось, что она выбрала лучшее платье из скрипучего шкафа в углу комнаты, теперь некогда ярко-желтая ткань казалась грубой запачканной мешковиной с полустертыми аляповатыми цветами на подоле. Руки, к слову, она тоже не успела помыть. Как бы не замарать подарок.
На сегодня у нее еще с десяток комнат в восточном крыле. Неизвестно, насколько долго продлится радушное настроение шута.
Бросив на себя в зеркало еще один взгляд напоследок, девочка со вздохом натянула надоевший грубый фартук и подвязала волосы рваной полоской ткани. И вскрикнула, когда нечаянно задела висок. Больно. Где это она умудрилась так удариться?
Синяк был тонким, едва заметная голубая прожилка на бледной коже. Но неожиданно твердым, даже холодным на ощупь. Она только коснулась его слегка – а руки уже свело неприятным холодком. Ханна бросила взгляд на ладони – и закричала.
Камень. Самый настоящий, холодный, гладкий. Ногти напоминали ледяные чешуйки, и мраморная бледность продолжала распространяться дальше.
А ведь она просто подержала ткань в руках. Что, если бы поддалась искушению и решила то платье примерить?
– Вот так и они застывают…
Шут склонился к самому уху Ханны, не сводя глаз с ее перепуганного отражения. – Медленно, по капле. Кто-то до последнего сопротивляется – таким в сто крат больнее. Куда легче просто сдаться, принять свой новый облик. Я так им и говорю, но мало кто слушает. Быть может, ты справишься куда лучше?
– С чем справлюсь?
– Красивое платье, – рука в перчатке небрежно тронула тонкую бахрому, словно серебристый песок заструился сквозь пальцы. – Помнишь, какой сегодня день?
Откуда ей было знать, ведь во всем доме не было ни календаря, ни писчей бумаги, а угольные метки, которые Ханна тайком ставила на кухне, троились и пускались в пляс, стоило ей отвернуться. Усмехнувшись, шут поднес кулак к самому ее носу и разжал пальцы: разноцветная стайка бабочек тут же вспорхнула к самому потолку, оставив пудровый след на лайковой коже.
– С днем рождения, Ханна! – маски на одутловатом лице сами собой переменились, будто движущиеся картинки праксиноскопа. Отойдя на пару шагов назад, шут склонился в дурашливом поклоне. – Ты стала совсем взрослой. Отныне встречать гостей мы будем с тобой вдвоем, так приказала она.
– Нет, я не хочу!
Пламя в очаге еще не погасло, но мало помогло, лишь немного отогрев закоченевшие кончики пальцев. Ханна была готова сунуть их в самый огонь, не замечая, как подпалились разлохмаченные манжеты. А потом прикладывала обжигающие ладони к лицу, отчего разводы сажи разрисовали лицо. Висок перестало ломить, только напряженно пульсировала под кожей жилка. Страшная белизна застыла, не ползла дальше. Вот только надолго ли?
– Подумай хорошенько, девочка. Впредь помогаешь мне, а не то… Ты же не хочешь украсить собой галерею, верно? Впрочем, – маска брезгливо поморщилась, – тогда ты хотя бы перестанешь хныкать. Терпеть не могу, когда разводят сырость на лице – от нее растекается макияж!
Изловчившись, шут больно ущипнул Ханну за нос и выбежал из комнаты. Бубенцы вовсю бренчали на концах колпака и по краям расшитого воротника, будто насмехались над ее горем. Следы сажи ей удалось отчистить, послюнив кончик шейного платка, но холодная отметина на виске не давала ей спать всю ночь.
– Три дня! – зловеще завывал шут под запертой дверью. – Три дня на раздумье. Не одумаешься к тому времени – пеняй на себя!
Мерцающие созвездия
В саду было много фонтанов, изысканных, украшенных белоснежными мраморными фигурами – и без капли воды. В первый раз Ханна проблуждала по замку не один час, прежде чем отыскала один-единственный источник: небольшой круглый бассейн во внутреннем дворе.
Здесь до нее впервые пришел истинный смысл фразы, которую любила повторять няня: время утекает сквозь пальцы. Под мерное капание воды можно было просидеть целый день. Вода ласкала ладонь и казалась в тени аркады совсем темной, как старинное зеркало. Если приглядеться, где-то там, в глубине, собирались и расходились сапфировые огни.
Но на сей раз девочке некогда было любоваться на танцующие звезды. Она извела все мыло и чуть не стерла кожу до крови, пытаясь оттереть следы камня с рук.
Бесполезно.
Тени на каменных плитах сгустились, воздух потяжелел. Запрокинув голову, Ханна безуспешно наблюдала, как прозрачная лазурь по цвету начинает напоминать парчовые занавески у входа в ту комнату.
– Никогда отсюда не уйдешь, навек останешься, – то и дело напевал шут при виде нее.
Остаться, чтобы завлекать ничего не подозревающих гостей в их роскошную мышеловку. А после молча наблюдать, как пополняются новыми скульптурами заброшенные комнаты. Или же целыми днями составлять компанию их мраморной госпоже, неподвижно сидя у ее ног.
Капли продолжали отсчитывать минуты. Перегнувшись через каменный бортик, Ханна уставилась на свое отражение. Дно было выложено мозаикой, отдельные фрагменты все еще белели из-под темных ошметков мха. Отражаясь в воде, лицо казалось пепельно-бледным, словно припудренным. Холодная вязь поблескивала на виске, первый штрих замысловатого макияжа. А волосы, и без того светлые от природы, сейчас светились холодным серебром.
Верно, так она здесь и состарится здесь, в этом замке…
В воздухе закружил ярко-желтый лепесток, опустился на зеркальную гладь. Деревья в саду круглый год красовались в багряных шелках, лишь изредка наряжаясь в снежные уборы – по настроению хозяйки. Весна в их замке не наступала никогда. Но раз в году в небе загоралась звезда, и Ханна знала: где-то там, в городе зажигали огни, наряжали маленькие ели в сусальное золото и слюду, прятали подарки под пушистыми ветвями. А накануне няня всегда оставляла на подоконнике миску теплых оладий, посыпанных сахаром. Чтобы и ушедшие могли отпраздновать Святую ночь. Ей же старушка всегда дарила ленты: ярко-синие и лиловые, под цвет фиалок.
Сейчас ее коса перевязана простой тряпицей. Но пахнет от нее тем же дурманящим ароматом восточной лавки, куда они изредка заходили с отцом купить пряностей.
Ханна распустила волосы и окунула голову прямо в водоем. Пусть пропадет этот запах, этот замок вместе с его тайнами! От холодной воды заломило шею. Зато было тихо, темно. и спокойно Взять и уснуть прямо здесь, дав себя убаюкать безмятежной звездной синеве…
– С ума сошла?
Шут подхватил ее, отбивающуюся и насквозь мокрую, под мышки, оттащил подальше от воды. Несколько раз больно отхлестал по онемевшим щекам, чтобы привести в чувство.
– Дуреха ты, – буркнул он, усаживаясь рядом. Парик его съехал, грим изрядно пострадал от воды, и даже глаза сейчас казались светло-карими, вполне себе человеческого цвета. – Дура, – повторил он, с досадой разглядывая порванный в битве чулок.
– Отпустите меня, – чуть слышно прошептала Ханна. Шут в ответ как-то странно дернул головой, отворачиваясь.
– Думаешь, я сам не пробовал? – процедил он сквозь зубы. – Отсюда не сбежать, если только она не отпустит.
Да и как уйти, если отец по-прежнему здесь? Если когда-нибудь ей удастся добраться домой, что она скажет няне – что бросила его одного в зачарованном замке?
Шут вскочил, заставив ее отпрянуть к стене. Поправил изрядно помятое жабо, вытащил из-за пояса золоченую маску-лорнет и приставил ее к носу.
– Бу!
Лунный свет посеребрил обсыпавшуюся пудру, тени сложились в замысловатые линии – сверкнув глазами из-за прорезей новой маски, словно заново выросшей на лице, шут заковылял прочь, выплевывая злобные трехстишия про девчонку, что посмела пнуть его в колено.
Поеживаясь от холода, Ханна подумала о теплой постели. Если завернуться в накидку, скоро под гладким шелковым покрывалом становилось тепло, как в палатке.
Часы между тем пробили полночь, мерным звоном отзываясь во всех комнатах, как несущие вахту дозорные. Ханна ускорила шаг. Еще никогда она не задерживалась так поздно. Ночью замок казался еще более пустым, полы чуть поскрипывали, а в сторону выстроенных в ряд статуй было страшно глядеть. Девочка шла, опустив голову, как на кладбище, и сердце ухало куда-то в пятки при каждом шорохе.
И тут впереди послышался звон. Размытое пятно в конце галереи шевельнулось, приняло знакомые очертания. Ханна не поверила своим глазам, но кто же еще мог разгуливать по замку в такое время?
Сомнений быть не могло – это она. Та, которой каждый день надлежало приносить свежие цветы, хотя белесые глаза даже не взглянули на них ни разу. Всякий раз хозяйка представала в разных образах: сегодня в роскошных одеждах императрицы, на которых ткани не было видно от драгоценной вышивки и лент, назавтра с точеных плеч свисали связки разноцветных бус, а в иной раз на голове красовалась тиара папессы или изысканная шляпа, словно доставленная из столичного магазина. При этом в комнате не было ни гардероба, ни сундука, и самому шуту путь в заветную залу был закрыт. Куда девались старые наряды, откуда брались новые? Кто, наконец, одевал статую, что целыми днями неподвижно сидела у стены и глядела в пустоту?
Но сейчас она шла по коридору – даже не шла, плыла, и звенящие украшения на запястьях вызванивали ту самую мелодию, под которую Ханна столько раз засыпала одна в холодной комнате. Нежная хрупкость хрусталя, колыбельная звезд. В свете луны лицо куклы казалось почти живым, под мраморной кожей бились голубоватые жилки. Струящийся шелк – невесомый и прозрачный, как крылья стрекозы; сверкающими камнями убраны не только шея и руки, но и ноги до щиколоток.
Внезапно статуя остановилась, как раз напротив портьеры, за которой спряталась девочка. Каменные веки закрыты, легкая улыбка на тонких губах. Чуть склонив голову, кукла протянула руку – и поманила Ханну к себе.
Намывая полы в покоях, Ханна выучила расположение комнат наизусть. Скользнуть вдоль стены к боковому проходу – там узкий коридор, ведущий в кладовку. Оттуда по шаткой скрипучей лестнице наверх, на второй этаж. Резко вправо, чтобы запутать, сбить наконец с толку преследующий ее звенящий аромат.
Наконец она вбежала в каморку под самой крышей. Дыхание у нее сбилось, один башмак слетел и затерялся где-то в темных переходах. Неизвестно, удастся ли ей завтра его отыскать. Если… если оно наступит, это завтра.
Заперев дверь на хлипкую защелку, Ханна для верности подперла ее валявшимся тут же деревянным бруском. В комнате было всего одно окошко, свет едва проникал сквозь облепленные паутиной тусклые стекла. Умывальник в углу, колченогий табурет и кровать, такая узкая, что спать на ней пришлось бы на одном боку.
Жаль, что сюда ни разу не добиралась ее метла: Ханна чуть не расчихалась, пытаясь втиснуться в узкую щель между кроватью и стеной. Кто бы ни заглянул в эту комнату, побрезговал бы замараться о насквозь пропылившийся соломенный матрац. Замерев, девочка прислушалась: никого, ни звона бубенцов, ни шагов в хрустальных браслетах. Только где-то на стропилах тихо-тихо пиликал сверчок, невесть как оказавшийся в этом заколдованном месте.
Буря
Утром Ханна проснулась в своей постели под густо-синим парчовым балдахином. От белья тонко пахло лавандой. За все время она ни разу не осмелилась спать на дворцовых простынях: слишком уж они казались холодными и скользкими, а запах плесени не выводился даже кипячением в огромном чане на заднем дворе. Но сейчас ткань казалась теплой, словно по ней только недавно прошлись утюгом, и снежно шуршала при каждом движении. Башмаки, против обыкновения, оба стояли перед кроватью, а босые ноги чувствовали тепло грелки, заботливо завернутой во фланель.
Точно не шут постарался, нет. Недоброе предчувствие кольнуло льдинкой.
Ханна с трудом выбралась из-под перины – будто в сугроб провалилась. На грудь ей упала коса – с нежно-голубой лентой, окаймленной серебром. Вот только дотронуться до нее не получилось: пальцы окаменели почти наполовину.
С криком заметавшись по комнате, Ханна наткнулась на манекен – отшатнулась, сперва приняв его за пресловутую статую. Уже знакомое платье сидело как влитое, дополненное тонкими кружевными перчатками. И маской, аккуратно пристегнутой к поясу, такой ажурной и невесомой. Кто-то настойчиво желал заполучить ее в вечные помощницы.
Бежать отсюда,. Бежать, как можно дальше.
Ханна не помнила, как добежала до двери. Сад встретил ее пронизывающим ветром. Привычная тропинка долго плутала, пока наконец-то не вывела к заброшенной беседке. На траве еще лежала пара лепешек, блеснула роса на румяном яблоке, которое она приносила отцу.
А сама статуя исчезла.
Девочка обошла беседку по кругу раз десять. Может, она ошиблась местом? Нет, слишком часто она приходила сюда, могла бы найти дорогу с закрытыми глазами. Однако на месте скульптуры осталась лишь примятая трава. Ханна опустилась на корточки и до боли закусила ладонь.
Слезами горя не избудешь, – любила приговаривать няня. Шут изводил девочку издевками каждый раз, когда замечал ее покрасневшие глаза. Так что за все время во дворце Ханна почти разучилась плакать. Но сейчас было слишком, слишком тяжело…
Шурх, шурх.
Клубок палых листьев рядом с ней вдруг развернулся. Из-под колючек показался и спрятался влажный носик. Кажется, ежи тоже не любят, когда разводят сырость. Ханна попыталась было погладить ощетинившуюся спинку, но еж недовольно фыркнул и затрусил в сторону ворот. И откуда только он здесь взялся?
– Эй, подожди!
Еж оказался довольно шустрым, да и трава сильно разрослась. Дыхание сбилось, как и кружевной невесомый чепец, который она поначалу даже не заметила. Когда Ханна подбежала к воротам, ежика уже и след простыл. А в чугунном кружеве, у самой земли, красовалась прореха – достаточная, чтобы сумел пролезть шустрый зверек, но слишком маленькая для нее. По краям виднелись высохшие ниточки повилики, которые рассыпались, стоило Ханне к ним прикоснуться – и чугунная решетка тут же отросла вновь, едва не защемив девочке пальцы.
Может, ей почудилось?
Ханна снова и снова осматривала ворота. Та часть, где только недавно зияла дыра, чуть-чуть отличалась по цвету и сияла, будто новенькая.
Есть на свете трава воров. Кто ее получит, тому не страшны никакие преграды. Любой замок вскроет, отворит запертый клад, – вспомнился нянюшкин рассказ. Но ведь то была сказка, выдумка, и на самом деле чудес не бывает.
А что, если бывает?
– Вот и наша новая госпожа, – раздался со спины голос шута. Тот, как всегда, подкрадывался незаметно в своих мягких бархатных туфлях. За последние пару дней шут заметно сдал, словно постарел разом лет на десять. И не сводил глаз с ее рук и лица.
– Конечно, я-то хозяйке больше не нужен. Молодая кровь лучше!
Даже маска у него сегодня была злобной, с презрительно перекошенным ртом. Шут сплюнул, намереваясь отпустить еще какую-нибудь колкость, но между ним и Ханной уже предостерегающе заиндевела земля.
Бог с ним, с шутом. Ханна мучительно пыталась вспомнить, как же выглядела та чудо-трава, что сумела разорвать железные путы. Тонкий гибкий стебель; листочки острые, как иголки. А был ли цветок?
– Что это ты ищешь? – подозрительно спросил шут, держась однако на почтительном расстоянии. Не обращая на него внимания, Ханна обошла каждую заброшенную клумбу, заглянула под каждый куст. Помнится, ей попадалась запущенная грядка с лекарственными растениями. Может, поискать там?
Кажется, ее несколько раз окликнули, но девочка притворилась, будто не слышит. Она так увлеклась поисками, что не заметила, как небо потемнело. Холодный дождь забарабанил по листьям, все сильнее и сильнее…
– Что ты делаешь? Бегом в дом, не зли ее! – изловчившись, шут ухватил ее за руку, но порыв ветра заставил его покачнуться. Ханна вырвалась, вот только внизу уже невозможно было что-либо разобрать. Ветки деревьев так и норовили ее хлестнуть, пару раз она упала, зацепившись за торчавший из-под земли корень. Те змеями выпучивались из земли то тут, то там, норовя подставить подножку. Сверху неистово грохотал гром, сыпалась холодная крупа.
Кое-как, ослепленная снегом, с разодранными в кровь руками, она добралась до своей комнаты. Следом глухо ухнула захлопнутая шутом дверь, заскрежетал засов. Погода за окном продолжала буйствовать еще часа три.
Но теперь у Ханны появился пусть и крохотный, но лучик надежды.
Подземелье
Разрыв-трава – так назывался чудесный цветок в сказках. А какое имя у него было на самом деле, Ханна не знала. Но все-таки перелистала все-все ботанические атласы в библиотеке в поисках хоть какой-то зацепки.
Ничего.
Но под конец, когда расстроенная Ханна уже собиралась уходить, с самой верхней полки ей на голову свалился старый, потрепанный томик сказок. Картинки в нем были раскрашены вручную, довольно небрежно. И все же, когда девочка наугад раскрыла книгу посередине, она готова была скакать от радости.
Вот он, цветок, что разрывает любые засовы и отворяет клады.
С бледно-лиловыми опушенными лепестками и жесткими иссеченными листьями, которые превращались в острые лезвия, стоило им соприкоснуться с железом. Наконец-то она сможет сбежать из опостылевшего замка!
Всю ночь Ханна не смыкала глаз, вспоминая подходящие места в замке. Дома няня держала на подоконнике горшки с землей, выращивала ароматные травы для супа. Здесь на кухне тоже сохранился деревянный ящик. По весне из него выстреливали лиловые стрелки первоцветов, но обычная почва явно не годилась для волшебного цветка.
В сад дорога была закрыта: массивная дверь не поддавалась, а за окном погода грозно хмурилась и сыпала снегом с раннего утра. Шут, мрачный и невыспавшийся, ходил за девочкой по пятам, что-то недовольно бурча себе под нос.
Железа вокруг было хоть отбавляй: сверкающие доспехи в коридоре, статуи обращенных друг к другу гончих у парадной лестницы, серебро в серванте… Но нигде Ханна не заметила ни крохотного росточка.
Вооружившись для отвода глаз щеткой, девочка последовательно обошла все покои в восточном крыле и добралась до запущенной западной части дворца: часть кровли здесь обвалилась, и сквозняки свободно гуляли по стылым залам, гоняя ворохи сухих листьев. Покрепче запахнувшись в шаль, Ханна добралась до конца коридора и потянула на себя стеклянную дверь с запыленными витражами. В нос ударил резкий пряный запах, к которому примешивался затхлый душок стоячей воды.
Неизвестно, как уцелела оранжерея, и кто все это время поддерживал нужную влажность – быть может, через потрескавшееся стекло проникали капли дождя, или же вода поступала как-то иначе, по скрытым от глаз желобам. Но предоставленные сами себе растения разрослись так пышно, что напоминали скорее кусочек тропического леса, а не изысканный зимний сад.
До конца дня Ханна бродила среди расставленных кадок и подвешенных на длинных цепях кашпо. Отец часто рассказывал об Индии, показывал ей картинки – и сейчас среди многообразия пальм, смокв, папоротников и орхидей она заметила ярко-алые сережки акалифы, джамбу с похожими на крохотное сердце плодами и пышные розовые соцветия индийской сирени.
