Рославлев, или Русские в 1812 году

– Друг мой! – сказала Полина, прижав к своему сердцу руку Рославлева. – Не откажи мне в этом! Я не сомневаюсь, не могу сомневаться, что буду счастлива, но дай мне увериться, что и я могу составить твое счастие; дай мне время привязаться к тебе всей моей душою, привыкнуть мыслить об одном тебе, жить для одного тебя, и если можно, – прибавила она так тихо, что Рославлев не мог расслышать слов ее, – если можно забыть все, все прошедшее!

– Но два месяца, Полина!..

– Ах, мой друг, почему знать, может быть, ты спешишь сократить лучшее время в твоей жизни! Не правда ли? Ты согласен отсрочить нашу свадьбу?

– Я не стану обманывать тебя, Полина! – сказал Рославлев после короткого молчания. – Одна мысль, что я не прежде двух месяцев назову тебя моею, приводит меня в ужас. Чего не может случиться в два месяца?.. Но если ты желаешь этого, могу ли я не согласиться!

– Благодарю тебя, мой друг! О, будь уверен, любовь моя вознаградит тебя за эту жертву. Мы будем счастливы… да, мой друг! – повторила она сквозь слезы. – Совершенно счастливы!

Вдруг позади их загремел громкой, отвратительной хохот. Полина вскрикнула; Рославлев также невольно вздрогнул и поглядел с беспокойством вокруг себя. Ему показалось, что в близком расстоянии продираются сквозь чащу деревьев; через несколько минут шорох стал отдаляться, раздался снова безумный хохот, и кто-то диким голосом запел: со святыми упокой.

– Это сумасшедшая Федора, – сказала Полина. – Как чудно, – прибавила она, покачав печально головою, – что в ту самую минуту, как я говорила о будущем нашем счастии.

– Зачем эту сумасшедшую пускают к вам в сад? – перервал Рославлев.

– Роща не огорожена, впрочем, эта несчастная не делает никому вреда.

– Но она может испугать, ее сумасшествие так ужасно!..

– Ах, она очень жалка! Пять лет тому назад она сошла с ума от того, что жених ее умер накануне их свадьбы.

– Накануне свадьбы! – повторил вполголоса Рославлев. – Один день – и вечная разлука!.. А два месяца, мой друг!..

– Вот дядюшка и маменька, – перервала Полина, – пойдемте к ним навстречу.

– Ну что, страстные голубки, наговорились, что ль? – закричал Ижорской, подойдя к ним вместе с своей сестрой и Ильменевым. – Что, Прохор Кондратьевич, ухмыляешься? Небось любуешься на жениха и невесту? То-то же! А что, чай, и ты в старину гулял этак по саду с твоей теперешней супругою?

– Что вы, батюшка! Ее родители были не нынешнего века – люди строгие, дай бог им царство небесное! Куда гулять по саду! Я до самой почти свадьбы и голоса-то ее не слышал. За день до венца она перемолвила со мной в окно два словечка… так что ж? Матушка ее подслушала да ну-ка ее с щеки на щеку – так разрумянила, что и боже упаси! Не тем помянута, куда крута была покойница!

– А где Федор Андреевич? – спросила Полина у своего дяди.

– Сурской? Уехал домой.

– Так Оленька одна? Я пойду к ней; а вы, – шепнула она Рославлеву, – останьтесь здесь и погуляйте с дядюшкой.

Больная не заметила, что Полина вошла к ней в комнату. Облокотясь одной рукой на подушки, она сидела задумавшись на кровати; перед ней на небольшом столике стояла зажженная свеча, лежал до половины исписанный почтовый лист бумаги, сургуч и все, что нужно для письма.

– Ну что, как ты себя чувствуешь? – спросила Полина.

– Ах, это ты? – сказала Оленька. – Как ты меня испугала! Я думала, что ты гуляешь по саду с твоим женихом.

– Он остался там с дядюшкой.

– Но ему, верно, было бы приятнее гулять с тобою. Зачем ты ушла?

– К кому ты пишешь? – спросила Полина, не отвечая на вопрос своей сестры.

– В Москву, к кузине Еме. Она, верно, думает, что ты уже замужем.

– Может быть.

– Я не знаю, что мне написать о твоей свадьбе? Ведь, кажется, на будущей неделе?..

– Нет, мой друг!

– А когда же?

– Ты станешь бранить меня. Я уговорила Рославлева отложить свадьбу еще на два месяца.

– Как! – вскричала больная. – Еще на два месяца?

– Сначала это его огорчило…

– А потом он согласился?

– Да, мой друг! Он так меня любит!

– Слишком, Полина! Слишком! Ты не стоишь этого.

– Ну вот! Я знала, что ты рассердишься.

– Можно ли до такой степени употреблять во зло власть, которую ты имеешь над этим добрым, милым Рославлевым! Над этим… Чему ж ты смеешься?

– Знаешь ли, Оленька! Мне иногда кажется, что ты его любишь больше, чем я. Ты всегда говоришь о нем с таким восторгом!..

– А ты всегда говоришь глупости, – сказала Оленька с приметной досадою.

– То-то глупости! – продолжала Полина, погрозив ей пальцем. – Уж не влюблена ли ты в него? – смотри!

Оленька поглядела пристально на сестру свою: губы ее шевелились; казалось, она хотела улыбнуться, но вдруг вся бледность исчезла с лица ее, щеки запылали, и она, схватив с необыкновенною живостию руку Полины, сказала:

– Да, я люблю его как мужа сестры моей, как надежду, подпору всего нашего семейства, как родного моего брата! А тебя почти ненавижу за то, что ты забавляешься его отчаянием. Послушай, Полина! Если ты меня любишь, не откладывай свадьбы, прошу тебя, мой друг! Назначь ее на будущей неделе.

– Так скоро? Ах нет! Я никак не решусь.

– Скажи мне откровенно: любишь ли ты его?

– Да! – отвечала вполголоса Полина.

– Так зачем же ты это делаешь? Для чего заставляешь жениха твоего думать, что ты своенравна, прихотлива, что ты забавляешься его досадою и огорчением? Подумай, мой друг! Он не всегда останется женихом, и если муж не забудет о том, что сносил от тебя жених, если со временем он захочет так же, как ты, употреблять во зло власть свою…

– О, не беспокойся, мой друг! Ты не услышишь моих жалоб.

– Но разве тебе от этого будет легче? Нет, Полина! Нет, мой друг! Ради бога не огорчай доброго Волдемара! Почему знать, может быть, будущее твое счастие… счастие всего нашего семейства зависит от этого.

Полина задумалась и после минутного молчания сказала тихим голосом:

– Но это уже решено, мой друг!