Брынский лес

– У стенки! – прервал огнищанин. – Видно, ноги-то не держат!

– Батюшка! да я хмельного в рот не беру!.. видит Бог, не беру!

– Добро, добро! – сказал поддьяк. – Ну, говори: стоишь ты у стенки…

– Вот они, батюшка, ко мне и подошли, да ни с того ни с другого – и ну ко мне придираться: что, дескать, ты тут стоишь? Да так, мол, стою! Ты, дескать, вор, высматриваешь, как бы что стянуть!.. Да и ну меня по скулам!.. Сбили с ног, вытащили мошну с деньжонками…

– Не слушай, Ануфрий Трифоныч, – прервал один из земских ярыжек. – Он врет: мы его пальцем не тронули, а, видно, он сам спьяна где-нибудь рожей-то на угол наткнулся.

– Не тронули! – повторил мужик. – Бога вы не боитесь!.. Посмотрите-ка на мои глаза!

– Что глаза? – прервал поддьяк. – Глаза как глаза! Заплыли с перепоя – вот и все!

– С какого перепоя, батюшка?.. Я и по праздникам-то вина не пью.

– Не пьешь… да ты и теперь еле жив – пьяница этакий!.. Алексей Пахомыч! – продолжал поддьяк, обращаясь к огнищанину. – Ну, посмотри, хмелен ли он?

– Какой хмелен! – сказал огнищанин. – Лыком не вяжет!.. Бутуз, подойди-ка к нему поближе… Ну, что?

– Фу-ты, батюшки, – промолвил земский ярыжка, наморщив рожу. – Да от него как от бочки, так винищем и несет!

Мужик заревел.

– Господи Боже мой! – говорил он, всхлипывая. – Вот грех какой! Ни за что ни про что избили – да я же виноват! Кормилец!.. отец родной!.. да вели мне хоть деньжонки-то отдать!

– Ах ты дурак этакий! – подхватил огнищанин. – Да почему ты знаешь, кто твои деньги взял? На улице народу-то много: как валяешься пьяный, так тебя всякий прохожий оберет.

– Пустите, пустите! – раздался в передней комнате женский голос. – Я дойду и до вашего старшего, что вы, в самом деле!.. Иль на вас управы нет?

– Кто там закричал? – спросил поддьяк.

– Я, батюшка! – сказала Жанка, входя в комнату.

– Что ты, голубушка?

– А вот что, кормилец: управы прошу грабеж!..

– Что ты это мелешь?

– Нет, не мелю!.. Этот парень мой батрак…

– Так что ж?

– А то, что его избили и ограбили вот эти озорники.

– Врешь ты, дура! Они подняли его пьяного на улице.

– Пьяного?.. Что ты, батюшка, перекрестись! Да он вина-то сродясь не пивал!

– Так, видно, сегодня в первый раз хлебнул, – сказал один из ярыжек.

– Неправда!.. Моя работница стояла у ворот и все видела. Вот что, батюшка, – продолжала старуха, – этот земский ярыжка на меня злится! В прошлый праздник я ему ничего не дала, так он и хотел выместить на моем работнике.

– Ах ты разбойница! – вскричал поддьяк. – Да как ты смеешь такие речи говорить?!

– Постой-ка, голубушка! – сказал огнищанин. – Ведь ты держишь Мещовское подворье?

– Я, батюшка!

– Заявляли ли тебе наказ боярина нашего, князя Михаилы Никитича Львова, чтоб мести каждый день улицу перед домом, а?

– Заявляли.

– Так что ж ты не исполняешь этого приказа? Вот уж четвертый день, Ануфрий Трифоныч, не могу добиться: сам заходил – не слушает, да и только!

– Помилуй, батюшка! ведь всю прошлую неделю дождик так и лил, грязь по колено – чего тут мести?

– Чего мести? – заревел поддьяк. – Ах ты бунтовщица этакая!.. Сказано, мести, так мети!

– Да она никогда не метет, – подхватил огнищанин. – Все соседи жалуются.

– Соседи! – повторила старуха. – Ну, так я всю же правду скажу. У меня как просохнет перед домом, так пылинки не найдешь; а вот мой сосед, Михей Бутрюмов, у него и метлы-то в заводе нет, а все с рук сходит – и не диво: он к твоей милости каждый праздник с поклоном ходит.

– Эге! – вскричал поддьяк. – Извет!.. донос в лихоимстве!.. О, старуха, да это дело не шуточное!.. Алексей Пахомыч! садись-ка, брат, да пиши, а я порядком ее допрошу.

– Что ты, что ты, кормилец! – вскричала старуха испуганным голосом. – Какой извет?.. Я это… так – к слову молвила.

– К слову?.. Вот мы тебе дадим слово!.. Пиши: такого-то месяца и числа, земские ярыжки, Ивашка Кучумов и Антошка Шелыган, подняли на улице в Зарядье пьяного батрака с Мещовского подворья. Хозяйка батрака… Как тебя зовут?..

– Батюшка, помилуй! – завопила старуха, повалясь в ноги. – Сглуповала, отец мой, сглуповала!

– Чего тут миловать! Говори, как тебя зовут?..

– Федосья Архипова.

– Федосья Архипова… хорошо!.. Женка Федосья Архипова… Да ты что? Замужняя, вдова или девка?

– Горькая вдова, батюшка, сиротинка горемычная! Взмилуйся, отец родной! не губи!.. Баба я старая, глупая!..

– А вот как тебя вспрыснуть шелепами, да посидишь в остроге, так будешь умнее!.. Ну, пиши: хозяйка вышесказанного батрака, вдова Федосья Архипова, с великим шумом и буйством и насилием ворвалась в Земский приказ, и учла она, вышереченная вдова Федосья Архипова, говорить непригожие речи и разными хульными словами позорить честь не токмо земского ярыжки Шелыгана, но и начального человека, огнищанина Алексея Подпекалова, якобы оный, Подпекалов, предаваясь злому лихоимству и хищению…

– Батюшка, я этого не говорила! – вскричала старуха. – Видит Бог, не говорила!.. К присяге пойду…

– Пиши, Алексей Пахомыч, пиши.

– Послушай, Ануфрий Трифоныч, – сказал Лев-пгин, подойдя к столу. – Мне надо с тобой словечко перемолвить.

– Ну что, молодец? – спросил поддьяк, отойдя в сторону с Левшиным.