Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи

– Ты насмехаешься, что ли, надо мною, князь Василий Васильевич! – так и загорелся гневом Телепнев. – Ой поостерегись… Могу позабыть я и дружбу нашу…

– Ой молодо-зелено! В чем дело – не знает, а уже во все стороны так и пылит! – совершенно покойно заметил ему Василий Васильевич. – Не смеюсь я, а дело говорю. Слушай! Вы вон Средний город поставили, каменную стену о четырех башнях вывели…

– По слову царя покойного, – перебил Шуйского Телепнев. – Он задумал от Неглинной вокруг Купеческого посада да Судного дворца на Троицкой площади стену построить и Васильевский луг в нее включить…

Помилование князя Василия Шуйского перед казнью.

Художник А.Е. Земцов

– Знаю я про это, – возразил Василий Васильевич, – и бояре знают; мы-то, кто к престолу близок, всё знаем и видим… Вот еще, – много ли времени со дня блаженной кончины государя-царя прошло, а вы уже из Литвы триста семей на государево слово выехавших поселили.

– Опять царево дело продолжается, и новшества нет никакого…

– Верно! – согласился Шуйский. – И от второй стены вокруг Кремля, и от литовских выселенцев только польза для царства великая, да больно спешите вы с этою пользою, не даете уразуметь ее народу… Гомонит он и на улицах, и на площадях, и в кружалах, что стену новую около храмов Божьих чужак Петрок Малый Фрязин ставил; так не будет на его дело Господнего благословения.

– Перекрестился Петрок-то, православным стал.

– А кто знает? Народ-то о новокрещенце и не ведает. Папист он, не православный – вот это помнят. Ишь мои доверенные по Москве шныряют, так все мне доносят, где какая муха жужжит. Про литовских выселенцев говорят, будто царица Елена Васильевна своих земляков себе в охрану и на подмогу против народа русского выводит… Не забыли ведь на Москве, князь Иван Федорович, – перегнулся к Телепневу-Оболенскому Шуйский и заговорил совсем тихим шепотом, – не забыли, что русскую жену, царицу Соломонию несчастную, царь в монастырь отослал на великое страдание. Никто, кроме нас, ближних людей, не видал, как царь Василий Иванович горючими слезами заливался, бесплодную жену отсылая, а все, людишки ничтожные, твердят, что непраздною царица Соломония в Суздаль отправлена, все говорят, что угрозами да побоями о дитяти будущем замолчать заставили…

Василий III вводит во дворец свою невесту Елену Глинскую.

Художник К.В. Лебедев

А когда покойный Василий Иванович на место Соломонии литвинянку, дочку литовского изменника, поставил, о как сильно заговорили! Да, любит народ русский царей своих… Государь для него – что солнце на небе! Не поговорили даже, друг другу пошушукались только, да на том и покончилось, а когда литовчанка царю сына первого, Ивана-наследника, принесла да и второй, Юрий, за ним явился, так и Соломонию забыли. А вот умер царь, так вы и напомнили народу обо всем, что он на вас насчитывал… И теперь всякое ваше добро для себя злом дьявольским почитает. Вы Средний-то город новый «Китаем» назвали, а народ на Москве кричит, что вы татар в нем посадите.

– Глуп твой народ! – воскликнул вне себя от гнева Телепнев. – Показать ему батожье – вот все и замолчат.

– Не глуп, а темен, как дитя малое, неразумен, – поправил его Шуйский. – А вы с Еленой Васильевной вразрез с ним идете, да его же дурные мысли подтверждаете.

– Это еще чем? – грубо спросил Иван Федорович.

– А вот хоть тем. Народ кричит, что вы в Китай-город татар насажаете. А вы Шиг-Алея Казанского, которого покойный царь за измену Москве на Белом озере со всей его семейкой заточил, на Москву привезли, милостями осыпали, на Кучумовское царство поставили. Вот народ темный и видит, что как ему смутьяны твердят, так и на деле выходит.

– Слушай, князь Василий Васильевич, – едва сдерживая гнев, заговорил Телепнев-Оболенский, – говори то, что я сейчас слышал, кто другой, а не ты, быть бы ему в узилище… А ты… ты… ты просто рехнулся. Ведь сам ты был, когда Шиг-Алей пред светлые царские очи был впущен. Бок о бок мы с тобою стояли, когда могущественный хан Казанский, земли Русской свирепый разоритель, пред нашим царем-мало-летком во прах пал, сапожки его целовал, щенком себя смердящим и холопом назвал. Это ли не возвеличило Русь! Это ли не торжество Москвы было!.. Враг древний сокрушен и уничижен, против Сафы-Гирея Крымского, что Казанью завладел, любимый казанцами хан поставлен. Так что ж ты, старый, брешешь? Что меня негодниками московскими пугаешь? Ну, говори, что они там, по-твоему, за мной да за Еленой Васильевной считают? Много я слушал, дай еще послушаю напоследях…

– Напоследях! – прищурился Шуйский.

– Да… Много слушал я и много выслушал. Больше не хочу! А длинные языки есть, кому на Москве укорачивать…

Шуйский, несмотря на угрозы, оставался спокойным.

– Когда Шиг-Алей Казанский от порога через покой весь к ногам царя нашего Ивана Васильевича полз, – проговорил он, – это куда как хорошо было. Да опять я скажу: ты князь, да я, князь, при том были, и еще царица Елена Васильевна, да еще княгиня Анастасия, да Елена Ивановна, жена Челеднина, да Аграфена Васильевна, да из бояр немногие. А народ ханского унижения не видал…

Шуйский остановился и стал к чему-то прислушиваться. Вошедший в это мгновение дворцовый слуга с низкими поклонами сперва Телепневу, а потом уж и Шуйскому подал последнему запечатанную восковой печатью грамоту.

Шуйский взглянул только на нее.

– Позвал бы ты, князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, – сказал он, – стражу. Обмолвился ты, что напоследях мы говорим, так вот и я обмолвлюсь. Никогда не простит и не забудет народ православный тебе, щенку, да Еленке.

– Как! – заревел Телепнев, вскакивая и хватаясь за нож.

– А так, не простит, говорю, народ-то, что на чужеземный лад вы зажили. Что на Литве да у ляхов водится, то на Москве у русских грех смертный…

– Эй, гей! – неистово крикнул князь Иван. – Стражу сюда!

Но прежде чем явилась стража, в покой ворвалась средних лет боярыня с перекошенным от ужаса лицом.

Это была сестра всемогущего временщика, воспитательница царя Ивана, боярыня Аграфена Челеднина.

– Государь, мой братец милостивый! – неистово завопила она. – Закатилось солнце красное! Извели злые вороги… Померла в единую минуточку царица Елена Васильевна!

Она ударилась об пол, мотаясь в порыве отчаяния. Телепнев стоял остолбенелый. Вбежало несколько дворцовых стражников.

– Взять их за приставы, – указал на брата и сестру Шуйский.

Скоропостижно скончавшаяся царица-вдова Елена Васильевна Глинская в день своей смерти была похоронена в Вознесенском монастыре. Историк говорит, что бояре и народ не изъявили даже притворной горести. Нигде не сказано, чтобы усопшую отпевал митрополит. Князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский спустя немного времени умер в темнице от недостатка пищи и тяжести оков. Сестра его Аграфена Челеднина была сослана в Каргополь. Князь Василий Шуйский за малолетством царя Ивана стал правителем государства и закончил все то, что пылко, но с излишней быстротой начали Елена и несчастный Телепнев.

Победа над Казанью

«Казанское взятие» явилось событием огромной важности. Впервые Москва присоединила к себе целое государство, населенное народами, чуждыми русским и по языку, и по вере. Так был сделан первый шаг к созданию Российской империи. Следствием присоединения Казани стало и продвижение России в Сибирь. В 1556 году в состав России вошло Астраханское ханство. Территория государства увеличилась почти в полтора раза.

В конце октября 1552 года Иван IV Васильевич Грозный с великой победой возвращался в столицу – впервые в состав России вошло не удельное княжество, а целое государство – Казанское ханство. Торжественная встреча царя описана в Никоновской летописи:

«И отправился государь к Москве, и ночевал в селе своем, в Тайнинском, и встретил его тут брат его, князь Юрий Васильевич, и бояре государевы, которые в Москве были… И пришел государь к царствующему граду Москве, и встречало государя множество народа – такое множество, что и поле не вмещало их: от реки Яузы и до Посада, и до самого Кремля по обе стороны дороги бесчисленное множество народа стояло, старые и молодые, и восклицали громкими голосами, так что ничего не было слышно, кроме: «Многие лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христиан!» И встретил благочестивого царя и государя митрополит Макарий с крестами и с чудотворными иконами, с архиепископами и с епископами и со всем священническим чином у Сретения. И подошел государь к чудотворным иконам, и, перекрестившись, принял благословение от отца своего и богомольца митрополита Макария и от всего освященного собора. И Макарий, митрополит всея Руси, со всем собором и со всем православным народом падают пред царем на землю и от радости сердечной слезы проливают. И тут благочестивый царь переменил свою воинскую одежду, и облачился в царское одеяние, повесил на шею и на грудь свою животворящий крест, а на голову свою шапку Мономахову, то есть венец царский, а на плечи – диадему. И пошел пешим вслед за крестами и за чудотворными иконами с митрополитом в град, и пришел в соборную апостольскую церковь Пречистой Богородицы честного Ее Успения, и припал с любовью к чудотворному образу Богородицы, который написал Божественный апостол евангелист Лука, и к многоцелебным мощам Петра, чудотворца и Ионы-чудотворца, и много молитв благодарственных со слезами изрек…»

Речь Ивана IV на Лобном месте в 1550 году.

Художник А.И. Шарлеман

Покорение Казани.

Художник Г.И. Угрюмов

Памятником Казанской победы стал возведенный на Красной площади Покровский собор «что на Рву», ныне более известный как храм Василия Блаженного (назван так по одному из приделов собора – во имя блаженного Василия, Христа ради юродивого). Первоначально на этом месте заложили деревянную Троицкую церковь, рядом с ней 1 октября 1554 года освятили Покровскую церковь (взятие Казани пришлось на 1 октября – праздник Покрова Пресвятой Богородицы). Название «на рву» связано с тем, что через всю площадь, вдоль кремлевской стены, шел глубокий и широкий ров. Его засыпали в 1813 году. В 1552 году у стен Троицкого храма похоронили известного московского юродивого Василия Блаженного.

Красная площадь с Покровским собором (храмом Василия Блаженного).

Художник К.О. Брож

В 1555–1559 годы возвели уже каменный собор, существующий и поныне. Его создатели – русские мастера Посник и Барма (может быть, оба имени принадлежат одному человеку). По преданию, зодчих после постройки собора ослепили. Их судьбе посвятил свою поэму «Зодчие» Дмитрий Кедрин.

Государь приказал.
И в субботу на Вербной неделе,
Покрестясь на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах