Особенности национальной командировки. Мемуары старого командировочного волчары

28. «Дембельский» альбом

Командировки в один и тот же Экибастуз продолжались. Были они отнюдь не короткими – по 18, а то и по 26 дней и, когда наступали выходные, выяснялось, что делать там абсолютно нечего. Кинотеатрами, кафе и прочими такими же объектами город со 150-тысячным населением был обеспечен только на 15 процентов – об этом однажды даже написали в «Известиях». Природа вокруг представляла собой голую бескрайнюю степь. В общем, скучно…

В трёхстах километрах от Экибастуза, если по прямой, продолжали защищать Родину мои пацаны, дослуживавшие ещё полгода. И я начал ездить на выходные в Нуринск. Выезжал я пятничным вечером на поезде, загодя имел обратный билет на вечер воскресенья и набирал с собой всего того, о чём может мечтать солдат: несколько килограмм карамелек, двадцать-тридцать пачек всяких сигарет и папирос – талоны ещё не начались!!! У знакомых, уже в Экибастузе, я выменял за три баночки майонеза «Провансаль» двухлитровую банку самодельного смородинового варенья. Тут необходимо пояснить: майонеза в этом городе во времена СССР вообще не было, мы привозили его специально из Алма-Аты, банок по десять-пятнадцать, и использовали, как валюту! Я также специально захватил из дому портативный диапроектор и пару сотен своих самых лучших слайдов.

Утром в Сортировке нужно было за несколько минут перебежать с вокзала на вокзал (их там два: для поездов идущих туда – на одной стороне станции, для идущих обратно – на другой) по покрытому толстым слоем снега и льда мосту над тридцатью тремя путями! Электричка в сторону Нуринской уходила минут через десять, и я успевал с трудом! В самой Нуринской тогда останавливался только один пассажирский поезд – 209/210 Петропавловск-Джезказган, которого уже давно нет. Автобусы ходили мало, один или два в день, и попасть туда можно было только на электричках, которые тогда ходили сравнительно часто, почти каждый час. Вообще в районе Караганды электрички ходили крохотные: зимой – по четыре вагончика, летом по шесть…

Я доехал до своей станции и пошёл в сторону части. Ни одна из наших военных машин мне не попалась, и я так и протопал все три километра по морозу и гололёду пешком. А в части царила полная анархия: зампотех ушёл в отпуск, учётчик был в командировке, шеф был сильно занят полковником, прибывшим из штаба округа, и на следующий день они вместе должны были куда-то уехать. Вся часть технично расслаблялась и тарахтела под бдительным оком принимавшего в этом самое непосредственное участие дежурного по части лейтенанта-двухгодичника Толика Охременко. Шалов и Ларин валялись больные с температурой – их сразу же начали отпаивать смородиновым вареньем, а остальные слетелись в сушилку-курилку рассказывать и слушать свежие новости.

Потом появился Ванька Богатуров и повёз меня в Токаревку к своим новым знакомым – деду и бабке, тоже, как и он, грекам, сосланным в Великую Казахскую Степь ещё в сталинские времена. Мы на пару раскидали дедам снег и лёд со двора, помогли с водой и прочим, а потом дед напоил меня самодельным вином.

Шефа я увидел только после обеда. С момента моего дембеля он из майора стал подполковником, и я немедленно отвесил ему комплимент о том, что его погоны, с появлением на них вторых звёздочек, обрели некое эстетическое завершёнство. Брюшков расцвёл, как кактус, и потащил меня к себе домой – на чай.

Вечером, как обычно, состоялся выезд в кино. После него я устроил в актовом зале штаба показ своих слайдов. Новенький прапор, дежуривший по части, не стал возникать по поводу того, что мы там задержались почти до двух ночи…

А наутро, после скорого отъезда шефа, я наснимал себе шикарный «дембельский» фотоальбом! Ведь специально привёз с собою для этого фотоаппарат с цветной слайдовской плёнкой «ORWO»! Под вечер Ванька отвёз меня на автобусе к станции. Я сел в электричку и поехал в Сортировку.

До поезда было ещё больше часа – такое расписание было у электричек, на следующей я к поезду уже не успевал. Решив чего-нибудь перекусить, я поднялся со станции в посёлок, который считался Железнодорожным районом города Караганды. Воскресенье, вечер – ни одной открытой столовой или кафе я так и не нашёл. Поэтому купил в гастрономе три бублика и литровую банку молдавского томатного сока, этим и поужинал в зале ожидания вокзальчика…

Поезд, называвшийся «Караганда-Новокузнецк», прилетел минута в минуту. Вот чего я не понял тогда, и не понимаю до сих пор, сколько же месяцев нужно было не мыть вагон снаружи, чтобы в его окна не видно было даже прожекторов Постов безопасности?!! Поезд отошёл от своей конечной всего-то минут сорок назад, однако в моём купе все уже спали. Ну ладно, тихонько постелился и тоже лёг…

Экибастуз был в шесть утра. Троих человек, выходивших здесь, сволочь проводница подняла аж в полпятого! Послонялись по проходу, поматерили её, да и вышли.

В Нуринск я потом продолжал ездить даже тогда, когда мои пацаны дембельнулись. А что делать в этом Экибастузе в выходные?!! Юрка Белкот и его жена со своей старшей сестрой, жившей вместе с ними, всегда были рады меня видеть. Да и все остальные тоже…

29. «А тот, который во мне сидит…

…считает, что он – истребитель?» – эту песню Высоцкого мне пришлось напевать себе под нос на рейсах из Алма-Аты в Экибастуз или обратно трижды. И вот как…

Что такое «Ту-134», я узнал только тогда, когда стал летать на нём в Экибастуз. До этого как-то обходился либо более крупными, либо более мелкими самолётиками. Прочитав однажды в «Комсомольской правде» статью Камиля Баялинова о том, как обстоят дела в нашем Аэрофлоте, узнал, что как раз этот самолёт имеет двигатели, недостаточные для него по мощности, и этот огрех конструкторов проявляется при взлёте на этом лайнере в самую жаркую погоду.

Так оно однажды и случилось. По летнему расписанию рейс в Экибастуз вылетал в три часа дня. Летали туда, кстати, именно на этом типе самолёта потому, что полоса построенного в 1986 году экибастузского аэропорта не имела первоначально не только элементарных средств радиоэлектронного захода на посадку, но даже лампочек!!! Самолёты пролетали Экибастуз только в светлое время суток и на посадку заходили по командам штурмана, сидевшего в «стеклянном» носу этой модели самолёта.

В Алма-Ате стояла жара в плюс 34, и к тому времени, когда мы стояли у трапа в ожидании посадки, со стороны гор начала расти огромная, густо сдобренная молниями грозовая туча. Воздух над лётным полем был абсолютно неподвижен, и лётчики быстренько поехали в ближний к аэропорту конец полосы, чтобы успеть взлететь из-под грозового фронта. Взревели двигатели, но самолётик как-то уж очень нехотя побежал по бетонке. Она в Алма-Ате нестандартно длинная для испытательных полётов из Москвы, аж 4400 м, и такие самолёты обычно уходили свечкой в небо с её середины, но тут всё было совсем не так!

Промолотив колёсами по бетону, «Ту-134» с трудом взлетел с самого её кончика и завис в воздухе на редкостно низкой высоте. Потом потихоньку аккуратненько развернулся, уходя по кругу от грозы, и начал медленно-медленно ползти вверх. Пилоты очень долго не убирали шасси и закрылки (а с восемнадцатого ряда это прекрасно видно). И лишь где-то минут через десять после взлёта, на бодрящем морозце высоты, наш самолётик вдруг проснулся, подпрыгнул в воздухе и захотел, наконец, полетать. Лётчики только тогда убрали полный взлётный газ, шасси, закрылки, выровняли машину и бодренько добежали до Экибастуза…

Когда этот рейс снова вернули в зимнее расписание, в полёте снова стали кормить. Летим из Алма-Аты, под крылом уже мелькают сопки Баян-Аула, когда стюардессы, наконец, опомнились, и стали разносить подносики с завтраком. В этот самый момент самолёт клюнул носом вниз. Обедать, когда тебя при снижении то вжимает в кресло, то вытаскивает из него, оказалось крайне неуютно! Половина народа в салоне есть уже не смогла, а кое-кому стало и совсем плохо. Меня хоть и не тошнило, но, когда кресло под тобой резко уходит вниз, проглатывать что-то оказалось делом весьма проблематичным. Стюардессы между тем умудрялись ходить по салону с чайниками, полными кипятка! По ходу дела они чудом успевали ухватиться за багажную полку и удивительно, как никого не облили!

Одна из бортпроводниц ещё ходила по салону с кипой использованных подносов, когда под крылом вдруг началась взлётная полоса! Мы пролетели над ней подозрительно долго, как наши асы вдруг переложили реверс (ещё не коснувшись бетона!!!) и шарахнули по бетонным плитам с такой силой, что я удивился – как у нас все колёсики шасси при этом не отвалились?!! Народ в салоне был в полном шоке. Мужик, сидевший рядом со мной, рассёк лицо об угол «дипломата», который держал на коленях. Бабка, сидевшая через проход со стопкой книг в руках, вылетела вместе с книжками из кресла, и оказалась на полу ряда за четыре впереди.

А бедный самолёт подпрыгнул метра на три-четыре в воздух, и снова крепко приложился колёсами к плитам бетонки. Ещё сильнее, чем в первый раз! Орлы в пилотской кабине нажали на все тормоза, какие у них там были, и нас затрясло на этих плитах, как на стиральной доске. Но затормозить до конца ВПП они всё-таки не успели и выкатились на щебёнку далеко за её краем, благо там ничего не было – даже лампочек! Ну и ладно, прямо по камушкам развернулись и приехали к зданию аэропорта.

Несколько человек пришлось вести в местный медпункт. К лайнеру сбежался абсолютно весь персонал крохотного аэропорта и, когда мы спускались по трапу, они уже окружили наших лётчиков и там стоял крик, густо приправленный всеми, существующими в русском языке «солёными» выражениями – шёл разбор полётов…

Зелёною весной… При подлёте к Алма-Ате, минут за пять до посадки, когда наш «Ту-134» уже болтался над автовокзалом и Сайраном, вдруг отказал правый двигатель. По крайней мере, справа звук исчез совсем. Когда сидишь на любимом восемнадцатом ряду, и краешек турбины виден в твоё окошко, это хорошо слышно. Левый движок взревел на всю громкость и самолётик, колышась вправо-влево, как бумажный голубок, всё-таки дополз как-то до настолько любимой и такой родной ему бетонной полоски.

Испугаться никто не успел. Нас откатили не туда, куда обычно, а на самую ближайшую стоянку от ВПП (напротив стоянок для «Ту-154»), вокруг уже стояло несколько пожарных машин и прочий служебный транспорт, вместо нормального трапа бегом подкатили обычные алюминиевые лесенки-стремянки: для пассажиров – слева, для лётчиков – справа, и к двигателю отдельно. Стюардесса сказала в микрофон: «Уважаемые пассажиры, как можно быстрее покиньте самолёт!» Народ только тогда испугался и ломанулся со всех ног к выходу, а я ещё успел увидеть в окошко, как авиатехник и один из лётчиков полезли к движку – лицо пилота (или бортинженера?) было абсолютно белое!!!

Ровно через восемь (!) минут после приземления лайнера все его пассажиры уже были в здании аэропорта! Этот рекорд быстроты высадки из самолёта с пятидесятых стоянок в алма-атинском аэропорту больше не был при мне побит…

30. «Партизанская» песня

Во время службы в армии я постоянно приставал к шефу, чтобы меня под конец службы отправили на курсы офицеров запаса – задницей чувствовал, что меня с моим высшим образованием не минёт чаша сия. Но шеф тогда сказал: «Всё это х… ня, товарищ солдат!!!», и никуда так и не отправил. Но потом, когда я на следующий год попал в Нуринск уже офицером запаса, и рассказал ему о своих сборах, шефу хватило такта передо мной извиниться, а Будыкин ржал, как конь, часа два, но зато после этого даже стал мне наливать!

А пока… Не прошло и полугода с момента моего дембеля, как я снова на целых 90 дней оказался в той же самой армии. Курсы подготовки офицеров запаса проходили в капчагайском «кадрированном» понтонно-мостовом полку. «Кадрирование» означало, что в этом полку числится около полутора десятков офицеров, пара-другая прапоров и около двух десятков солдат, которые были заняты тем, что обслуживали огромный парк стоящей на «НЗ» техники этого полка. Доукомплектование такого полка личным составом запаса могло быть произведено только в случае введения мобилизации и военного положения.

«Нам не страшен серый волк, мы – кастрированный полк!!!»

Мы стали помогать солдатам-срочникам – «рексам», как мы их теперь называли – разбирать и смазывать понтоны. Команда набралась в девять человек, двое из Актюбинска, остальные – алма-атинцы. Я был в этой команде самым младшим по возрасту.

Вечера проводили в Капчагае, а на все выходные ездили в Алма-Ату. Уезжали или в пятницу в восемь-девять вечера, или в субботу в два-три часа дня, а возвращались в понедельник самым первым утренним рейсом на 6.20, чтобы к восьми утра стоять на разводе. Опоздали, помню, только один раз, уже в сентябре, когда мы с заранее взятыми билетами собрались в Алма-Ате на автовокзале, а рейс на 6.20 оказался отменён, и всех запихали в автобус на 7.10. Да и то майоры-подполковники нас тогда простили…

Утром одной из пятниц я как раз поссорился с Серёгой и Каранычем, которые накануне вечером сняли двух девок и пробрались с ними мимо караула на техзону, где у «рексов» был самопальный, но вполне приличный плавательный бассейн, а также валялась куча сидений от автомашин. Но перед тем, как туда пробраться, они нашли меня, и их барышни попросили попозже слетать обратно в город за ещё двумя своими подружками, которых нужно было встретить чуть позже, когда на фарфоровом заводе закончится вторая смена.

Я согласился, а Васьков с Каранычем должны были нас встретить. Я нашёл подруг, привёл их из города на КПП, а эти суки за нами не пришли. Я же сам дороги мимо караульных не знал! Ну что же делать, отвёл девчонок обратно в город, а наутро с этими орлами не стал разговаривать. Всевышний, кстати, потом их за нас наказал – подхватили гонорею, причём оба – и мне пришлось через знакомую подругу на алма-атинской скорой помощи доставать им стеклянно-металлический шприц для уколов, который нужно было кипятить в кастрюльке. Одноразовых шприцов, как сейчас, тогда ещё в аптеках не продавали…

Билет на автобус «мягкой» категории до Капчагая стоил летом 1988 года 1 рубль 55 копеек советскими. Надо ж было такому случиться, что в эту пятницу у меня столько денег не набралось! Но я не стал ни у кого занимать, подумав: «Я что, до Алма-Аты бесплатно не доеду?!!» И, когда вся «партизанская» орда (и из соседних частей тоже) тронулась вечером в сторону автовокзала, я поехал в другую сторону, на станцию.

На путях, мордой в сторону Алма-Аты, стоял огромный товарняк. Я быстренько пробежался вдоль него, но ни одного вагона с тормозной площадкой, или пустого, или рефрижераторной секции в составе не было. Попросился к тепловозникам, но они меня послали. Тогда я вышел обратно на трассу и стал голосовать всем грузовым автомашинам. И вскоре возле меня остановились два «ГАЗ-53», шедшие из Талды-Кургана на базу «Облсельхозтехники» возле «АвтоВАЗа» с попутно вручённым им на КДП грузом арбузов. Я спел «партизанскую» песенку и водилы, похохотав, забрали меня с собой. По дороге мы даже стащили с кузова арбуз и раздербанили прямо на ходу! Мужикам надо было сдать эти фрукты в овощной магазин где-то у аэропорта, поэтому они часов в девять вечера подвезли меня к «АвтоВАЗу» и поехали себе дальше…

А моя «партизанская» команда, как потом оказалось, хватилась меня уже на автовокзале, и Васьков съязвил по поводу отсутствия у меня денег. Лёха Вдовыдченко возмутился: «Что мы ему, денег бы не нашли?» Ему было проще – Лёха был самый крутой и самый старший среди нас, он работал прорабом на АДК, и уже не первый год строил в Капчагае новые микрорайоны – его знала абсолютно каждая собака в этом городке! Мои орлы смогли взять билеты только на 21.20 (я к этому времени уже был в городе), вдобавок их автобус опоздал с отправлением на час. Плюс ко всему, едва выехав из города, он ещё и сломался. И они попали в Алма-Ату в тот вечер только к часу ночи…

31. Светочка

С этой моей «партизанщиной» оказалась связана и такая вот история. Вечером одной из пятниц, когда дежуривший по части зампотех Слоняра не выпустил нас домой до субботы, я заметил, что «рексы» ходят какие-то потерянные. Наконец они не выдержали и подошли к нашему старшому – Лёхе. Вдовыдченко тут же собрал в «курилке» «партизанскую» команду: «Мужики, „дембеля“ получили сейчас телеграмму, что поздно ночью сюда прилетает их то ли знакомая, то ли подруга из Усть-Каменогорска. И просят, чтобы кто-нибудь из нас поехал, встретил её и привёз сюда».

Все наши «деды» были действительно из Восточного Казахстана, и никто из нас такой просьбе не удивился. И моя «партизанская» команда уговорила поехать за этой девчонкой меня. Обрадованные «рексы» снарядили мне в дорогу двадцать тогдашних советских рублей (приличные деньги!) и описали мне, как выглядит эта барышня. От одного этого описания у любого бы потекли слюнки, но я сначала им не поверил, и ещё, помню, сказал тогда: «Вам что, огромного фарфорового завода за забором мало – девок, как на ткацкой фабрике?!!»

Служивые расхохотались и сказали, что номер рейса 19195, это – какой-то специальный вахтовый, из Стрежевого что ли, с посадкой в Усть-Каменогорске, и прилетает примерно в 12 ночи (этих рейсов в «официальном» расписании самолётов не было). Назвали и её фамилию, на тот случай, если вдруг мне в аэропорту придётся заказывать объявление по радио. В половине восьмого вечера я поехал…

У комбината строительных конструкций меня подобрал автобус какого-то мостостроительного отряда, шедший до местного автовокзала. Это был совершенно антикварный «ЛАЗ-695Е», ещё с таким воздухозаборником, который выходил сзади на крышу! Потом мне в тот вечер достался рейс на Алма-Ату на обычном «городском» жёлтеньком «Икарусе-260», шедшем не на Центральный автовокзал, а сразу в аэропорт. До «АвтоВАЗа» добежали, как обычно, за час. В аэропорт-то ехать было ещё рано, но и к себе домой я появляться не стал – долго бы пришлось объяснять своей въедливой мамочке, почему это я прикатываю всего на часок-другой, и тут же уматываю обратно.

Поэтому я пошёл к Ларину. Этот орёл зависал с Лариской Морозовой, кроме них там ошивалось ещё человека три-четыре, вовсю наливали, но я пробыл там недолго – позвонил в справочную, мне сказали, что этот рейс уже летит, и нужно было мчаться в аэропорт.

Из самолётика «Ан-24» вышла толпа суровых вахтовых мужиков, заросших густопсовыми бородищами, а между ними нечаянно затесались две женщины – одна постарше, а вторая… «Деды» меня не обманули – совершенно обалденная барышня, с длинными стройными ножками, изумительной фигуркой, и на редкость симпатичным личиком. Мне загодя рассказали, что она, несмотря на свои всего-то 20 лет, уже какой-то абсолютно талантливый одёжный модельер-кутюрье, зарабатывает кучу денег, и везёт с собой крупную сумму, рублей 700—800. Светочка (как она кокетливо представилась), сунула мне баул, набитый одеждой, которую она привезла на показ в Дом Моделей, и мы вышли из аэропорта.

У таксистов я загодя узнал, что тариф до Капчагая – 35 рублей. У меня столько не было, а у этой подруги я бы никогда денег просить не стал. План поездки созрел у меня ещё по дороге. Первый же попавшийся таксист конечно же был откровенным «заряжалой» – ну откуда в аэропорту возьмутся нормальные водилы? Я договорился с ним за два рубля – доехать до первомайской развилки.

Дальше по трассе в сторону Капчагая мы пошли пешком. Барышня, на моё счастье, оказалась не капризная и не дёрганая. Цокала себе каблучками впереди меня – в темноте я видел только беленькую её мини-юбочку и беленькие туфельки на шпильках. А я взгромоздил на себя баул, оборачивался, когда сзади меня появлялись фары и голосовал. Где-то минут через 15 мне остановился мужичок на светлом «Москвиче» и я спел ему «партизанскую» песню, сдобрив её рассказом о (якобы!) сестрёнке, которая своими глазами хочет посмотреть, как служит вместе со мной её хахаль.

Мужик сказал, что едет в Заречный, и до туда подбросит. Ну и ладно, хоть так, зато за бесплатно. Сели и скоро начали так классно прикалываться, что понравились водиле ещё больше, и он, переехав через Каскеленку, сказал: «Ладно уж, довезу я вас до этого 72-го километра, а то, если здесь высажу, никто не остановится – зоны же кругом, беглых зэков боятся…» Минут через пятнадцать мы лихо развернулись на трассе у нашего КПП.