Стеклянный меч

И дальше пошёл.

А я как-то ничего не почувствовал, и даже если бы он мне в рожу харкнул – тоже, наверное, не сразу бы дошло. Я в этом смысле совсем непробиваемый, когда меня в шахте засыпало, я только на третий день начал нервничать, а то всё спал и спал… В общем, дошёл я до конца моста, и какие-то совершенно незнакомые люди хватают меня, обнимают и тащат, и я вдруг понимаю, что они меня от выстрела заслоняют собой. Понимаю, но ничегошеньки не чувствую. Вот как-то так.

А дальше укутывают меня в пастушью куртку толщиной в два пальца, сажают в коляску древнего, как Каменный Лес, мотоцикла, и я не вижу, где Лайта, все фары гаснут разом, и оказывается, что совсем темно, как бывает темно только в горах, я спрашиваю, где Лайта, куда дели, мне отвечают, что всё нормально, старик, надо быстро сматываться отсюда, и все оглядываются вверх и назад, но там ничего. Моментально трогаемся с треском и грохотом, никаких фар, а я знаю, что впереди такой серпантин, что и днём по нему не разгонишься. Но как-то едем, виляем вправо-влево, меня начинает укачивать не в смысле поблевать, а в смысле уснуть, и только морозный ветер в морду бодрит.

А потом мы куда-то въезжаем, и тут видно, что – туман.

Фары, фонари, окна светятся, двери, но только сам свет и виден, а за светом ничего. И даже люди, которых много, они какие-то полурастворённые в этом светящемся тумане. И голоса доносятся сразу отовсюду, а уж моторы…

Выбираюсь я из коляски, меня опять под локти подхватывают, будто я и не из тюрьмы вовсе, а из больницы какой, но получается, что правильно подхватывают, потому что я вижу, как Лайта – вот, в пяти шагах передо мной – обнимается с каким-то мужиком, и тут до меня доходит, что это не какой-то мужик, а я сам.

И тут этот мужик, который я, Лайту не отпуская, а левой рукой придерживая, правой тянется ко мне и орёт:

– Папка! Пап-ка-а!!!

И тут начинаю орать я…

* * *

От раздумий я совсем машинально запарил в большой кружке чаёк из местных травок, их Шалун собирает, не доверяет никому. Травки горькие, запах как у сухого пыльного рыбьего хвоста, смазанного дёгтем, но просыпаешься от них быстро и надолго – ну и соображать начинаешь более высококачественно. Так что я полкружки выцедил, и тут до меня стало доходить, какой же я тупой…

Теперь даже не спишешь на то, что не заметил или не обратил внимания, или ещё что-то подобное. В том-то и дело, что и заметил, и обратил, но ни джакча не понял из увиденного! А увидел я вчера, возвращаясь, что на пирамидку, которой на тропе поворот обозначен, сверху кто-то положил камень. И не просто камень, а кусок белого слюдяного шпата, которого поблизости нет совсем (да потому что я сам эту пирамидку выкладывал и по окрестности для неё все камни повыковыривал, так что знаю, что тут есть, а чего нет) – но вот ровно на противоположном краю Долины, на склоне, таким шпатом выложена фигура птички зартак – то ли в честь названия долины, то ли долину когда-то в честь фигуры назвали, теперь и не узнать. И видно эту птичку в хорошую погоду с любого перевала… когда заезжаем, видим – о, птичка! – значит, всего час дороги остался.

И получается, кто-то пересёк всю долину, подал сигнал, которого я с устатку не понял, и где-то прячется? Я попробовал покрутить всё так и этак. Нет, ни во что другое факты не складывались. Ничего нового из букв Ж, П, А и О сложить невозможно. Кто-то пришёл с той стороны, дал о себе знать и ждёт…

Я снова выглянул наружу и вернулся. Туман вроде как стал оседать – по крайней мере, начало тропы, два белёных известью столба, уже были видны. Идёшь обыкновенно из Долины по гати, ног нет под тобой, только жижа непросыхающего болотца хлюпает – и так глазами ищешь эти столбы, и как видишь – сразу силы откуда ни возьмись, и поноша легче, и вообще внутри всё веселеет, потому что теперь с гарантией живой – хотя бы на сегодняшний день.