Кулуангва

Несмотря на смерть Никола Теслы, продолжать активные розыски «триггера» и всех документов, с ним связанных. Докладывать лично.

Ильичев

Глава 11

20°40’14»N

88’34’12»W

Чичен-Ица, полуостров Юкатан, Мексика.

Декабрь 1520 года

С началом заката, как только Змей Чаак серой тенью спустился по ступеням Какулькана, отряд Кулуангвы пропел традиционный гимн победы, звуки которого эхом отразились в Храме Воинов, утонув в Южном храме, прямо у входа на стадион. Начиналась особая церемония, куда не допускались рядовые соплеменники, а только посвященные в тайну. Вожди и жрецы племени, издавна совмещавшие в Чичен-Ице эти обязанности, прикасались к тайне на каждую полную луну. А избранная команда по игре в мяч – лишь за несколько дней до знаменательного события, перед самым состязанием. Но на этот раз вся команда была приглашена Верховным жрецом вне обычного календаря. Церемония представляла собой особое действо, которое называлось Чок-Чайя, то есть Рассыпание Капель.

Бог Дождя, Змей Чаак, спустился с вершины вниз, на горячую землю, и жрец Вак Балама, подняв к этой вершине сухие руки, гортанно призвал всех членов команды, всех десятерых человек, следовать за ним вверх по крутым ступеням, в самый главный храм Какулькана. Сотни узких ступеней, куда едва помещалась ступня, под углом почти в сорок пять градусов, уходили далеко вверх, к храму, который даже не был виден от подножия пирамиды.

Интерьер храма являл собой довольно обширное помещение. Стены от пола до потолка украшали многочисленные рисунки и письмена, начертанные мелкой вязью. Несколько неприметных, небольших по высоте проемов по углам вели в потайные комнаты, откуда во время церемоний и выходили жрецы.

Сквозь узкие вертикальные прорезы в стене красными полосами еще пробивались последние солнечные лучи. А весь город у подножья – храмы, жилые строения и стадион – уже погрузился в темное марево, но оно не приносило ожидаемой прохлады ночи. Свет из проемов окон падал шестью лучами на самую середину комнаты.

Посредине храма, размеры которого были столь значительны, что позволяли находиться там одновременно нескольким десяткам людей, возвышался широкий, двадцать на двадцать локтей, каменный стол. Он представлял собой платформу из четырех низких, не выше колена, хорошо отполированных каменных плит. При желании стол этот можно было передвинуть в угол или даже вынести за пределы храма. Но сегодня он должен был стать центром обряда Чок-Чайя – Рассыпания Капель. Отполированная до зеркального блеска поверхность стола была испещрена многочисленными гравированными и цветными рисунками из жизни богов. Рисунки не нарушались желобами, идущими из центра – по три желоба на каждую сторону, двенадцать в общей сложности, – они заканчивались, сбегая под уклоном, в лунке, темневшей в середине стола. При взгляде сверху рисунок желобов напоминал четыре цветка лотоса, что словно бы росли из одной точки в середине стола. Но красота эта имела вполне утилитарную функцию. Стол собирали в центре храма только для самых главных ритуалов – ритуалов приношения крови.

В середине между четырьмя отполированными каменными блоками, точно под отверстием лунки помещалась широкая каменная ваза, а в ней покоился черный каучуковый мяч размером с переросший кокос. Пережившая, как и мяч, многие поколения, ваза была темно-коричневого цвета – казалось, что известняк насквозь пропитался сильным натуральным красителем.

Жрец Вак Балама широким круговым жестом руки повелел собравшимся занять места вокруг стола. Голову и лицо его скрывала маска, расписанная ярко-красными и желтыми горизонтальными чертами. Его живот, смазанный черным маслом и отсвечивающий в лучах факелов, пересекали четыре глубоких белых шрама. Четыре других шрама – длинных, узких, словно кошачьих царапины – вспарывали каждое плечо, начинаясь чуть выше ключиц и заканчиваясь над сосками.

Десять взрослых мужчин в полной боевой раскраске медленно подошли к столу и также медленно опустились на колени по обе стороны. По пять воинов с каждой. Балама рукой указал Толане занять место напротив него, что та и сделала незамедлительно и тоже опустилась на колени, склонив голову. Тогда Вак Балама отошел в глубину комнаты, в один из темных углов, где всполохи факелов лишь иногда высвечивали странные гравировки на каменных, известняковых блоках, и растаял во тьме.

Через несколько мгновений жрец вновь появился, неся на вытянутых руках нечто, напоминающее широкий пальмовый лист с длинным стеблем, края его свисали вниз и при каждом шаге касались каменных плит. Стебель время от времени изгибался, но вовсе не в такт медленной поступи жреца. Когда Балама вышел на свет к столу, стало видно, что в руках у него голубой морской скат – рэй. Высоко подняв его над головой, Вак Балама крикнул: «Хе олай? Лет соро та кама вок!» – Готовы?! Не бойтесь, будьте сильными! После чего он с размаху бросил ската на стол. Тот упал плашмя с хлюпающим звуком, вокруг разлетелись ошметки прозрачной слизи. Его хвостовой костяной шип, похожий на отточенный наконечник копья, дважды вяло стукнул по поверхности стола и замер. Лишь мелкая дрожь, иногда пробегающая по телу морского обитателя, говорила, что скат еще жив. Однако присутствующие воины, казалось, не обратили внимания на это страшилище. Все десять мужчин и Толана, низко наклонив голову и смиренно сложив руки перед собой на столе, ожидали, что прикажет им Вак Балама.

«Кон на лува-на!» – прозвучала следующая команда жреца, и все мужчины подчинились ей не раздумывая. Они сбросили свои одежды, оставшись только в масках, и вернулись в прежние позы совершенно нагими. Затем, как по неслышной команде, воины затянули монотонный горловой звук: м-мммм, м-м-мммм.

Толана тоже сделала было движение, чтобы скинуть с себя расшитую цветными нитками накидку, но Балама остановил ее жестом, и она немедленно вернулась к столу и замерла в той же смиреной позе, склонив голову и сцепив перед собой кисти рук. Она присоединила свой голос к общему хору воинов. Звук гулко отдавался в стенах и расходился непрекращающимся эхом.

Женщина в храме, в святая святых племени, на вершине пирамиды Кукулькана – это было необычно. Правду сказать, это было впервые за всю историю существования племени. По крайней мере, Кулуангва, сидевший на коленях у стола, не мог вспомнить ни одного случая, когда при Чок-Чайя присутствовала бы женщина. Ни разу ни отец, ни дед не рассказывали ему ничего подобного. Толана даже не вошла, а почти вползла в храм на четвереньках и только после разрешения жреца встала в полный рост.

Вак Балама вновь отошел в тень, скрестил на груди руки и некоторое время молча и угрюмо наблюдал за стоящими на коленях обнаженными мужчинами. Толана изредка болезненно морщилась, пытаясь держать спину прямо и не прижиматься животом к холодной поверхности. Жрец заметил это: еще несколько недель, и тело женщины принесет племени очередной плод. Но это-то и беспокоило Баламу больше всего: женщины в его планах предназначались совсем для других целей. Они являлись одним из важнейших инструментов в жертвоприношениях племени, когда требовалось умилостивить разгневанных богов. Но не сейчас, не здесь – на вершине пирамиды. Не в храме и не с новой командой игроков в мяч. Позже, через несколько дней. Это будет особый случай.

Обычно для обряда выбирали девственниц, и Толана, естественно, уже не подходила. Принесение в жертву совершалось так: девочек, от трех до шести человек, мыли в горячих каменных ваннах, натирали маслами специальных растений, а затем жрец на глазах у беснующейся толпы овладевал этими невинными. После чего помощники жреца наряжали бедняжек в красивые одежды и золотые украшения. Наконец, девочкам подносили особый ритуальный напиток, и вскоре – буквально через несколько минут – малышки погружались в свой первый и последний транс.

Секрет этого напитка издавна передавался жрецами из уст в уста и был, конечно, известен Баламе – вождю и жрецу племени. Тайна зелья состояла в его двойственности. Два напитка смешивались, чтобы не только дополнять, но одновременно и отрицать друг друга в теле человека. Алкогольная настойка на отборных кактусах, повышающая настроение, тонус и кровяное давление, смешивалась в неразглашаемой пропорции с выжимкой из водяных лилий. Этот экстракт из лилий, вызывающий сильные галлюцинации и резко понижающий кровяное давление, Балама всегда приготовлял сам, не допуская к священнодействию даже своих ближайших помощников.

Сердечки юных жертв, как правило, не выдерживали противоборства влитых в них напитков, и девочки умирали, погружаясь в видения, безволие и смерть. Тела малышек, богато разодетые, украшенные и расписанные цветными татуировками и яркими замысловатыми узорами, весь последний путь несли на руках избранные воины. Они же на глазах у всего племени, идущего вослед за процессией, скидывали жертвы в сеноты, спрятанные в глубоких ущельях – своего рода дырах-колодцах.

Один из сенотов находился в Чичен-Ице, к северу от плато Орлов и Ягуаров, Цомпантли, другой – Сенот Штолока – прямо в центре города, около главного колодца. Но последние два давно уже не приносили свежей воды и заполнялись менее чем наполовину единожды в год – во время проливных дождей, в середине весенних месяцев. Затем вода в них начинала цвести и становилась пригодна лишь для полива кукурузных полей, что расстилались прямо за Северным храмом и полем для игры в мяч.

Сейчас же кукурузное поле племени было мертво. Утыканное сухими стволами побегов, едва выросших чуть выше колен и выгоревших под палящим солнцем, не успев выпустить даже молочные початки, оно наводило ужас на все племя.

Последнее приношение Вак Балама совершил четыре полных луны назад. Боги хотели крови только в полнолуние. Сегодня была как раз полная луна, и боги требовали новой крови. На это указывали и три звезды Трех Священных Воинов, что становились в одну линию с другой, самой яркой звездой, немигающей и прекрасной, – звездой Царицы Воды. А солнце бога Чаака останавливалось и застывало под этим знаком на несколько часов без движения, прежде чем опустить мир в царство тьмы и вернуться назад следующим утром. Это случалось только раз в год, 21 декабря. До этой священной даты оставался уинал – двадцать дней.

Однако странное обстоятельство, случившееся со Священным сенотом Чичен-Ицы шесть полных уиналов назад, определило совершенно иной ход жертвенного обряда.

Сеноты, ранее заполнявшиеся холодной ключевой водой глубиной в несколько десятков метров, имевшие хитрые выходы через множество подземных пещер в соленое Карибское море, вдруг совсем обмелели и даже пересохли. Кроме того что в них сбрасывали жертв, трупы которых вода всегда моментально уносила в подземные реки, а стекающие в море колодцы были единственным источником пресной питьевой воды.

Тела шести девочек, принесенных в жертву в последний раз, вода почему-то никуда не унесла. Они так и остались лежать в небольших, мелеющих на глазах озерцах как красивые раззолоченные куклы. Когда же сбросили в колодец ведра на длинных веревках, сплетенных из коры деревьев, воду из этих последних источников пить уже было нельзя. Кривясь от запаха, один из жителей сделал несколько робких глотков, его тут же стошнило, а на следующий день он стал одним из первых мертвецов, вынесенных горожанами за пределы города и заваленных камнями. Так город остался совсем без воды. Дождей не было шесть уиналов – столько же, сколько не приносились в жертву богам счастливицы, которые, как думали в племени, через смерть попадают в Храм Счастья.

Теперь, когда уже весь город тихо роптал, ежедневно вынося трупы родных и близких за городскую стену, жрец решил, что время пришло и ждать больше нельзя.

Глава 12

21°10’30»N

86’53’45»W

Мексика, полуостров Юкатан.

14 декабря 1971 года

Поездка в Мексику, о которой упомянула Далма в разговоре с мужем, случилась чуть более года назад, под Рождество. Надо сказать, Далма сильно настаивала, чтобы на святой праздник вся семья была дома в Буэнос-Айресе. «Обязательно! Иначе, вещи отца будут стоять в чемоданах перед дверью!»

Старший Диего работал в то время в небольшой строительной компании, которая нанимала на временные работы множество сезонных рабочих, часто совсем неграмотных и неквалифицированных. Их отправляли на подготовку участков к строительству, вывоз деревьев и мусора, установку ограждений, чистку будущих пляжей или в качестве охраны. Диего работал на компанию вот уже полные двенадцать лет, имел хорошие навыки в строительстве, укладке кирпичных стен, отделке внутренних помещений и даже научился читать чертежи. А самое главное, он знал английский и мог объясняться на этом языке. Главный управляющий компанией уже доверял Диего руководство бригадой в несколько более-менее профессиональных строителей и парой десятков разнорабочих. Зарплата повысилась, и Далма теперь меньше пилила главу семьи за мизерные доходы.

А в мае 1971 года компания была привлечена американским строительным гигантом «Рок энд Стилл инкорпорэйшн» для закладки сети курортов на Канкуне – стремительно развивающемся мексиканском побережье полуострова Юкатан. Контракт оказывался выгодным обеим сторонам. Американцы получали относительно недорого более-менее профессиональную рабочую силу, не тратясь на обучение местного населения. Диего же впервые получил такой выгодный – по аргентинским меркам – международный договор. В его обязанности входила, помимо прочего, доставка бригады строителей в Мексику, на Канкун, и размещение их на территории. Там они должны были подготовить участок для строительства отеля «Каракол», который когда-нибудь войдет в американскую сеть «Стэйнбридж». Итак, пять когда-то ярко-желтых – в прошлом калифорнийских школьных – автобусов, под завязку набитых строителями, двинулись по направлению к Мексике. Их сопровождал «Фольксваген-Караван» 1964 года выпуска, расписанный яркими экзотическими цветами, листьями марихуаны и пальцами в жесте «виктори». Диего приобрел это средство передвижения за три сотни долларов (плюс две бутылки хорошего домашнего вина от тетки Амии) у молодой пары из США, решившей навсегда остаться в таком славном уголке мира, как Аргентина.

Две недели в Мексике пролетели стремительно. Диего Гонзалес-старший появлялся в своем спальном вагончике лишь поздно вечером, проводя весь день на строительной площадке. Таким образом, Диего-младший на все дни был полностью предоставлен самому себе и, мотаясь по километровым белым пляжам, открывал для себя все новые и новые тайны. Ребята из его школы могли бы только позавидовать тому, сколько всего Диего узнал и разгадал для себя за эту неделю. Иногда, блуждая в зарослях сухих джунглей, он находил странные строения, непонятные фигуры, изваяния, вырезанные из белого известняка, страшные, с выпученными глазами и оскаленными клыками. Их постоянно устремленные на него, куда бы он ни отходил, глаза внушали Диего панический страх. Поэтому, честно говоря, Диего так и не смог подобраться ни к одной из этих скульптур поближе.

Однажды, заигравшись в лесу, Диего потерялся. Вроде только что здесь была проселочная дорога от городка строителей до участка. Только что слышался шум моря, на который всегда можно было идти смело и точно оказаться неподалеку от строительства, но вдруг этот шум как-то незаметно и бесследно исчез. Диего испугался, ведь все ориентиры, о которых много раз говорил отец, были потеряны. Несколько раз он кричал, сложив ладошки рупором, на все четыре стороны, но ответом ему были лишь голоса птиц и шелест сухих листьев.

Неожиданно на поляну, где, подняв к небу взгляд, стоял Диего, вышел низкорослый старик. Он был кривоног, одет в смешную набедренную юбку, грубую, но яркую. Этот дочерна загорелый человек, с большой, какой-то шишкастой головой, что-то гортанно спросил у Диего на совершенно непонятном языке. Видя, что мальчик ничего не понимает, старик широко и щербато улыбнулся и жестом руки предложил Диего следовать за ним. Что же оставалось делать Диего? Солнце клонилось к закату, и без посторонней помощи выбраться отсюда он точно не смог бы. Да и силы стали потихоньку оставлять мальчишку – несколько часов без воды и пищи в густых зарослях давали о себе знать. Тем более вид у незнакомца был совсем не злобный.

Небольшое селение, к которому старик привел заплутавшего путешественника, уже погружалось во тьму и сон. Где-то кудахтали куры, плакал младенец, трещали угли в потухающем костре. Человек показал Диего на небольшую глинобитную хижину, дал ему напиться пресной, но теплой и затхлой воды и предложил пару лепешек с небольшого стола. Затем спаситель выудил откуда-то груду жестких полосатых одеял, расстелил их прямо на полу хижины, свернув одно вместо подушки, и Диего, повалившись на всю эту благодать, заснул мертвым сном. Спаситель, дождавшись, пока дыхание Диего станет ровным, укрыл мальчика легким покрывалом и, тихонько притворив грубо сколоченную дверь, вышел на поляну в центре поселка.

Подле потухающего костра на поляне сидел неподвижно высохший старик, молча уставившись то ли на тлеющие угли, то ли на мириады звезд на черно-синем неподвижном горизонте. У него были челюсть властолюбца и лоб философа. Лоб этот, изрезанный множеством морщин, рассекал глубокий, вертикальный шрам, судя по всему, давно не заживающий. Старик сидел на земле, подобрав под себя ноги и уложив на них какой-то круглый темный предмет размером с кокосовый орех. Спаситель Диего Гонзалеса подошел к старику, наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Тот едва заметно кивнул головой и вновь остался в одиночестве, даже не повернув головы вслед уходившему соплеменнику.

Глава 13

45°27’57» N

9°11’21» E

Милан, Италия.

14 мая 1991 года

Ехать Родиону Карловичу Тейхрибу пришлось довольно долго. Многоэтажные дома времен ренессанса и классицизма сменились кирпичными и блочными строениями пригорода, с граффити по штукатурке, с отбитыми и потекшими углами выцветшей краски и порой с пустыми глазницами окон. Но Родион не очень обращал внимание на пролетавшее в закатных лучах солнца окружение. Боль в висках его становилась нестерпимой. Наконец, автобус резко затормозил, подняв цементную пыль близлежащей стройки, и остановился у покореженной металлической рамы – остова автобусной остановки. Маленький человек легким движением загорелой руки указал Тейхрибу – «На выход». Тот беспрекословно подчинился.

Ступив на пыльную мостовую на виа Привата Офанто, он огляделся по сторонам в поисках аптеки или вывески с зеленым крестом. Голова по-прежнему раскалывалась. Или жара была причиной, или утренняя утомительная лекция о современном и историческом положении Страны Советов в мировой политической системе, с кучей никчемных вопросов аудитории о возможном построении «новой демократии» в СССР.