женщине
Ты – инструмент.
Прекрасный в исполненьи,
но – инструмент.
Что вынужден молчать,
и ждать желанья.
Ждать прикосновенья.
Чьё назначенье –
отвечать.
* * *
До чего твой взгляд прохладен…
И не хмурься, правды ради!
Да, морозит, но слегка
там, под сердцем и в висках.
Поцелуя мёд и млеко
отогреют человека.
* * *
Любимая, здравствуй!
Но ближе, но между,
скорлупочка шубы и фантик одежды –
цветастых портновских идей чешуя –
всё прочее.
Всё, что не ты и не я.
* * *
Ты занавешена одеждой –
так взмах клинка припрятан в ножнах.
Я буду тем, неосторожным,
кто эту занавеску сдвинет.
И полоснёт по горлу нежность,
и горлом хлынет.
* * *
Винна Инна.
Мир двоится:
Аллы голы.
Пусты лица.
Ах! Бессонница без Сони.
Тает снег, у нас в сезоне –
линька, сброс рогов…
И только,
как спасенье
Ольги долька.
* * *
Я возлежу как на подушке
на животе моей подружки.
Ворчит утробушка на ушко,
а под щекой – гряды верхушка
в шелках взращенной рыжей стружки.
* * *
Я –
наизнанку вывернутый ёж
в ладони узенькой твоей.
Так.
Тем желанней, чем больней
подкладкой шкуры познаёшь.
* * *
Я рисую Леночку:
чёлочка, гляделочки,
веснушек поле,
тропочка
к ложбинкам, возвышениям
(головокружениям!
Взлётам и скольжениям!).
Тропочка, тропочка
до…
право слово! – попочки
и остального,
далее,
в коленки и к сандалиям.
Конечно, дело трудное –
изнемогать в спокойствии.
Но не без удовольствия
(замечу, обоюдного).
* * *
Играем чёрно-белое кино.
Упала темь,
но вместе с тем
случайный луч,
проворно жаля,
кровавит губы
и вино
в твоём мерцающем бокале.