Не ставший героем

– Ты не должен извиняться. Это я прошу прощения. Мне следовало сперва спросить. Я не хотел тебя напугать. Я лишь хотел выразить участие.

– Ничего, всё хорошо. – Ещё боясь выдохнуть, примирился Саша.

Через напряжение, что сгустилось в его теле и окружающем воздухе, он вернулся к ужину. С этого момента скрип его ложки о тарелку оставался единственным, что издавало какой-то звук.

Где-то в высоком небе мирно плывёт луна. В вечной темноте и холоде. Кто её спутник? Ночь. В этом неспокойном лесу, окружившим Колокольцы, в поздний ночной час господствует луна. Её свет останавливается у плотных штор за стеклом и стекает по поверхности окон. Чёрные шторы охраняют сон Кости от света, но не от того, что сидит в нём самом. Под синим пледом тело напряжено и судорожно. Его будто вот-вот бросит в безоглядное бегство, но если бы всё было так просто… Цепи сна замучают его до десятого пота, до безвольного стона и задержки дыхания, до паники самого его сердца, до слёз, и только потом отпустят. В полном ужасе непонимания глаза Кости раскрываются, ища выход. Он просыпается. Ещё дольше минуты одеяло над ним вздымается, будто двигатель гоночного авто.

– Боже… Господи Боже… – рукой он собирает со лба остывший пот.

Теперь он решает встать с постели. Лучше будет уйти от того места, где было так страшно. Это остатки смятения у него на лице, когда он выходит из спальни. Пожалуй, умыться бы сейчас как раз помогло. Но не в его случае. Отражение хитро. Оно покажет самые потаённые страхи, когда вы останетесь один на один. А те из них, что лежат развороченные, да на поверхности, ему и представлять не надо.

Костя вырывается из ванной и идёт набирать входной код. Ноль, шесть, три, девять… Пальцы действуют не автоматически, а опасливо нажимают на каждую клавишу одна за другой – шесть, девять, восемь. Щелчок. Панель двери в спальню открылась, осталось её только поймать. Силуэт неспокойной тени, вот кем Костя спускается в свой подвал. Костюм, маска, перчатки. В это посещение тележка под поднос ему не нужна. Предупредительный сигнал в Комнате. Он не разбудил похищенного. В своём личном сновидении мальчик лежал очень тихо, безмолвный покой. Костя прошёл до него в пару шагов, так, что оказался теперь прямо перед его носом и затаился. Между ними пролегали миры, непостижимые вселенные восприятий, уместившись в каких-то трёх сантиметрах. Костя долго смотрел, будто выслеживал, или проверял, сохранил ли дыхание спящий. Спит ли он? Проснётся ли он сутра? В едва заметном дыхании ясно – да. Тогда Костя вновь поднимается на ноги, больше его здесь ничего не держит, и он уходит, закрыв белую дверь, к себе в спальню.

Если ехать в Таврославль по этой дороге, то можно заметить по пути съезды. Какой-то ведёт в деревню Чуреньково, где-то разворачивается бедный посёлок, за каким-то цветёт садовое товарищество, точно такое же как Колокольцы. Ветхое, чистое, дружелюбное. За четвёртым поворотом Костя останавливает машину.

На нём свободный спортивный костюм. Но костюм только видимость. Пробежав двести метров до соседнего ему съезда по правой стороне дороги, Костя привычным движением садится в синюю ладу, хлопает дверью и переодевается в футболку и джинсы. На заднем сиденье пакет. Теперь в нём полежит взмокший спортивный костюм, пока водитель не решит переодеться обратно. В блокноте Костя помечает «4 лв». С этим уже можно ехать. Мотор заводится, и машина выезжает на трассу к городу.

Лада проплывает невидимым синим пятном через улицы и дороги. Не та машина, на которой захочется задерживать взгляд. Не богатая, не редкая, не особенная. Такая же, как сотни других. Она дожидается своего хозяина возле булочной, и с круассаном и кофе в стаканчике они отправляются в парк. Костя не был так празден, как хотел выглядеть. Иначе бы он не объехал территорию полным кругом, прежде чем выбрать остановку под спадающими ветками многолетней берёзы.

– Давай с нами тоже! Втроём! – перед его машиной панорамным спектаклем затеяли фотосессию подростки-школьники. Девочка и два мальчика. Первая держала камеру.

– Да нет, давай я вас пофоткаю!

Девушка стояла в высоких ботинках на толстой подошве, хотя было лето. Её друзья тоже выглядели странно. На парне, что позировал для снимков, вульгарно выпячивая грудь вперёд, была длинная клетчатая рубашка, которая прикрывала его футболку с рисунком. Чёрные волосы отдельными прядями выбивались из-под чёрной шапки. Шапки. Похожей на зимнюю, или зимней точно.

– Ты сделаешь мне потом синие волосы, да? – попросил парень подругу.

– Да сделаю, Коль! Встань, как будто уходишь. Сейчас пойдёшь. Со спины давай.

Костя отставил стаканчик, потянулся за бардачком. В нём лежал блокнот, а в нём возникшая естественным образом от частого разминания закладка. «Коля. Любит дорогие подарки. Любит всё необычное» – последнее слово зачёркнуто – «эпатажное» – написано в этом блокноте. Ручку парень нашёл в том же бардачке, где лежали ещё документы, купюра, жвачка и фонарик. Свежими чернилами он написал – «хочет покрасить волосы в синий». На смежном листе уже давно впитались в бумагу заметки «Паша друг?», «подражает» и надпись «Нина, использует».

– Ты сожми нитку в кулак, чтобы в глаза бросалось!

Внимание Кости снова переместилось на подростков. Парень стоял, сжав подвеску. Это были три пули. На длинной верёвочке, висящей до середины груди, они блестели как настоящие.

– Супер! Ты вылитая Хлои! – фотограф восторгалась своими кадрами.

– Красиво выглядишь… – оставаясь в пределах своей машины, Костя мог говорить, что угодно в адрес кого угодно. Весь мир – его сцена, – Впрочем, ты всегда красиво выглядишь. Наверное, потому что ты красивый.

Больше блокнот не получал царапин кончиком ручки, и его местом оставалось соседнее сиденье возле непримечательного безвредного парня с круассаном и стаканчиком кофе за рулём. Аромат капучино заполнил весь салон, да и пусть, что окно было открыто. Когда напиток закончился, его запахом можно было наслаждаться ещё долгое время. Костя наслаждался не только им.

Скоро школьники сделали достаточно фото, и сели рядышком все втроём. Самый высокий слева, а девушка справа от Коли. Он достал сигарету, его друг сделал то же самое. Пока камера отвлекала девушку, она не спешила присоединяться к друзьям. Только листала снимки, горячо комментировала, что-то подправляла.

– Скинь мне вот эту! Блин, я здесь такой красивый! – черноволосый парень рассмеялся.

Его смех был наивным и высоким. Если бы другой человек наблюдал эту сцену, должно быть, он бы рассмеялся с ним вместе. Один человек наблюдал. Он улыбался.

Ночь. Никто с улицы не слышит этого сбитого дыхания. Этих просящих стонов, застрявших в горле скованного ребёнка. Он скован насильником, и он скован страхом. Он лежит в чужой постели, которую ему навязали. В ней неудобно, потому что она – олицетворение подавленной воли. Он ворочается в кошмарном сне, но не может проснуться. Может быть, он ещё не готов просыпаться, и ему нужен этот ужасный сон? Голос едва прорывается через дрожащие губы, голова пытается отвернуться на подушке в сторону, но картинка внутри головы. Саша отталкивает от себя одеяло, но не может оттолкнуть монстра во сне. Его ноги дёргаются, футболка прилипла к груди, что не может наполниться воздухом, сдавленная ужасом. Веки мокнут, из-под ресниц сбегают слёзы отчаяния, но он не может выйти из кошмарного сна. Его страх продолжает сидеть на нём сверху и запрещает кричать, чтобы проснуться. Где-то под потолком плафон тускло освещает пространство, часов, примерно, на четыре утра. И вдруг Саша просыпается от своего воя: «Помогите мне! Помо…гите…»

Несколько секунд он лежит неподвижно и дышит, насколько может. Вдыхать и выдыхать. После долгого, пропавшего во времени своей продолжительностью дыхания он сворачивается в клубок, натягивает на себя одеяло. Лежит так какое-то время, а потом выглядывает, переворачивает одеяло сухой стороной к себе и снова зарывается с лицом внутрь. Так он лежит до утра.

Костя заходит в дом в наушниках, из которых вырывается тяжёлая музыка. Неуёмный ритм барабанов, перегруз гитар, крик женского вокала превращается в мужской от освобождённой агрессии. Движения парня спокойные, будто он слушает вальс. Он смотрит в зеркало и даже улыбается себе довольно мило. Вряд ли можно догадаться со стороны, что на его душе не спокойно, если не слышать истерику из наушников. Он нажимает на стоп, неторопливо складывает плеер на стойке возле входной двери. В прихожей строго, даже грамотно выдержан стиль. Массивная подставка под зонт, тёмные плотные шторы. Входя в дом, попадаешь в уютный приют деревенского тепла, надёжности, неизменности. Как будто бы здесь всегда будет один день. Всегда настенные панели, и в них всегда гигантские цветы. Всегда широкая напольная ваза возле окна. Всегда осенний диван с деревянным корпусом перед погасшим камином. Всегда тишина.

Костя проходит в кухню, открывает холодильник спокойно и достаёт бутылку пива. Он садится за стол так аккуратно, будто стулья и мебель из карамели и могут хрустнуть в любой момент. Бутылка в его руках шипит, расставаясь с крышкой, и опускается на поверхность столешницы. Косте достаточно сделать один глоток, и он закрывает глаза, погружаясь в путешествие в другую вселенную. Их открывает другой человек – он уверен в себе и он разозлён. Ещё несколько глотков жадно втягиваются спешным рядом, и когда они проваливаются глубоко в тело и душу, со стуком парень ставит пиво на стол.

– Я просто не понимаю… – начинает он относительно спокойно, – Неужели так сложно хотя бы попытаться!? – ярость нарастает с каждым словом в геометрической прогрессии, – Просто… попытаться дать нам шанс? Это что так сложно? Я даю ему шанс каждый день! Неужели это настолько тяжело сделать? Почему мне его жизнь должна быть дороже, чем ему самому!? Ну вот очень хорошо – давайте мне все всё будут делать, приносить мне еду, эти гамбургеры, салаты, готовить супы по два долбанных часа каждый божий день, искать подход, танцевать вокруг меня хороводы, а я буду просто спать и истерить «домой хотю! Домой хотю!» Фу! Мерзость! – с тяжёлым усилием слова выкарабкивались изо рта, – Сколько я убил на тебя времени! Бесполезная ты тварь! Хоть бы на шаг приблизился! На один малюсенький, драть его, шажочек! Я как проклятый уже свою работу по днищу пустил, покупаю тебе какие-то пироги! А ради чего!? Чтобы ты ещё на меня орал и указывал, что можно, а чего нельзя? Я решаю здесь, что кому можно!

От возбуждения он поднялся на ноги и стал ходить по кухне взад-вперёд. Как делал бы лесной зверь, запертый в клетке. Два шага в одну сторону, два шага в другую. Между словами он ставил паузы лишь под глотком. Назад пути не было, ведь в нём уже пришёл в действие механизм ярости, и с каждым словом разогревался только сильнее. Пиво не было способно его охладить.

– Да любой на твоём месте ноги бы мне целовал за всё то, что я тебе предоставляю! Ты знаешь, сколько стоит одна игуана, никчёмный кусок неблагодарного мяса!? Ты не знаешь, сколько стоит игуана! Ведь ты ни дня своей жизни не работал, а только сидел на шее мамочки с папочкой, которые тебя ни во что не ставят! «Я хотю знать о семье у-тю-тю. Я соскучился по людям, которые об меня вытирают ноги». Ах, вот значит как! Ты это любишь, да? Может, и мне повытирать об тебя свои ноги, и тогда ты и ко мне начнёшь испытывать привязанность, а!? Может, мне стоит? Да, уверен ты тут же проникнешься ко мне любовью и уважением! Ты достоин своей убогой семьи! Ты достоин только унижения! Такой язык ты понимаешь, верно!? Я дам тебе такой язык. Ты ведь только об этом целыми днями и думаешь, фантазируешь денно и нощно! «Ох, вы хотите меня изнасиловать, Мистер Икс? Ой, я этого так сильно боюсь, что напоминаю вам при каждой же возможности, что уже столько времени я перед вами пресмыкаюсь, а вы всё никак не догадаетесь этим воспользоваться!» – он ставит бутылку на стол, чуть не разбив её от удара, и идёт стремительными шагами к спальне.

Здесь он яростно вскрикивает ещё раз, возвращается за бутылкой, и уже после дверь в спальню с грохотом захлопывается. В доме становится тихо. Но в спальне, за закрытой дверью, поглощающий этот звук, Костя кричит на стены, не вдыхая больше минуты. Его крик разрывается сплошным потоком, пульсируя в теле.

– Ты мог бы быть счастлив со мной! Мы могли бы быть счастливы! – кричит он и снова срывается на монотонный гласный.

Истерика, захватившая его, туманит опьянённый рассудок, а крик всё вырывается и вырывается наружу, но никак не иссякнет. Костя хватает подушку и швыряет её в угол, сбрасывает с кровати тяжёлый плед, одеяло.

– Ты заставляешь меня быть тем, кем я не хочу быть! – поднимая подушку, он швырял её снова, смахивая лампу и книгу с тумбочки, – Ты не понимаешь, что я не насильник! Я мог бы быть нормальным человеком! Я мог бы никого не убивать! Ты понимаешь это или нет, чёрт подери!?

За стенами дома остаётся безмятежная лесная тишина. Только если специально вглядываться в окно одного из домов, глаз привлечёт движение. Парень беззвучно сменяет на лице самые мучительные эмоции, разбрасывает по комнате вещи. Но снаружи не слышно ни звука, и никто не узнает, какая катастрофа разворачивается в спальне прямо сейчас.

«Любимая мама, я знаю, что скорее всего я сейчас мёртв. Мне очень жаль, что тебе приходится читать эти слова вот так. Любимый папа, Вова, надеюсь вы сможете принять то, что я справился с ним в одиночку. Я очень сильно вас люблю. Мне правда очень очень жаль, что я не смог вернуться домой. Я хочу, чтобы вы знали, что есть только один единственный человек во всей вселенной, который был, есть и всегда будет оставаться виновным в моём похищении и моей смерти – это похититель. И никто больше не в ответе за то, что произошло. Вы самая лучшая семья, которая когда-либо могла у меня быть. Часто вы бесили меня, а я бесил вас, но всегда мы желали добра друг другу. Я не стану писать, что прощаю вас, потому что мне не за что вас прощать. Я люблю вас, и я знаю, что вы любите меня. Больше всего на свете я хочу, чтобы вы смогли идти дальше и жить полноценной счастливой жизнью. Если вы найдёте это письмо, значит, его поймали. Значит, всё хорошо. Будьте счастливы. Саша» – ему удалось не капнуть на страницу ни одной слезой. Он сложил листочек несколько раз, пока не получился довольно плотный комочек. Его Саша зажал между пальцев.

Складывал страницу он медленно, потому что одновременно он делал то же самое с другим, пустым, листом. Этот пустой лист он положил на стол открыто и закрыл лицо руками, будто усиленно о чём-то думает. После этого он встал из-за стола и ушёл в ванную. Держа листок между пальцами, он вытащил из-под ванны ведро с половой тряпкой и театрально рухнул на пол, будто что-то его утащило.

– Чёрт! Опять застряла! – ругался он на тряпку, которая в этот раз не застревала в трубах.

Его глазам открылся тайник за кафельной плиткой. Вернее, участок голой стены, к которой можно приложить сверху одну из плиток. Здесь он и спрятал своё письмо родителям, приложил кафель обратно и сделал движение, с которым мог бы вырвать тряпку, если бы она и правда зацепилась за что-то. Затем он кинул её в ведро с нарочитым негодованием и стал набирать воды.

Когда Мистер Икс заезжал с тележкой в Комнату, Саша уже выливал грязную воду в унитаз. Мистер Икс молча раскладывал еду на подносе и усаживался рядом в кресле. Так же молча мальчик подошёл и сел на кровати. Как обычно, постель была смята. Пододеяльник свернулся в кучу и забился подальше от подушки и съехавшей к краю простыни где-то в углу.

– Спасибо. – Обратился он к похитителю.

– Пожалуйста.

Они приступили к еде. Мистер Икс мог пить кофе через отверстие в маске при помощи трубочки, и в этот раз ничего не записывал. Саша ел, не отвлекаясь и не стремясь к контакту. Но к концу своей порции, его наполнило напряжение. Он посмотрел Мистеру Икс в глаза.

– Что-то не так? – выдал ребёнок свои опасения.

– С чего ты взял?

– Мне кажется,… ну… что ты на меня смотришь… как-то странно.

– Я всегда на тебя смотрю. Спасибо, что заметил.

Парень смутился и продолжил есть. Плечи его оставались приподняты.

– Если бы я сказал, что у тебя есть возможность выйти отсюда, ты бы пошёл мне навстречу? – говорил Мистер Икс вкрадчиво, насколько было возможно сделать это, пользуясь звукоисказителем.