Куколка
Валера, увидев это, довольно заулыбался и затряс головой. Его только что пустой блуждающий взор сосредоточился и заострился, будто примериваясь к новому объекту деятельности. Он шагнул вперёд и негромким окриком отогнал собаку, которая с явной неохотой оторвалась от своего жуткого пира, посторонилась, уступая место хозяину, но не спешила уходить, кружа поблизости, сердито рыча и поскуливая и не отрывая горящего взгляда от растерзанного, уже лишь отдалённо напоминавшего человека мёртвого тела.
– Ты порычи ещё мне тут, лярва, порычи, – ласково проворчал Валера, приближаясь к покойнику и продолжая помахивать топором. – Не лезь поперёд батьки в пекло. Соблюдай… эту… как её? – он запнулся и стал морщить лоб, припоминая слышанное когда-то мудрёное словечко. – Суб… суб-б… нацию… Как же её, стерву?.. Ну лан, хрен с ней. В общем, сперва я душу отведу, а потом уж ты, тварь неразумная, набивай себе брюхо. А то ишь, разлакомилась… Потому как человек – царь природы! – сентенциозно выдал он ещё одну фразу, схваченную им неизвестно где и когда и на этот раз всплывшую в его неверной памяти.
Она, видимо, показалась ему остроумной, так как он весело загоготал и сквозь смех повторил её несколько раз. И, ещё смеясь, остановился над мертвецом и некоторое время смотрел на него с живым, непритворным интересом, с задорным огоньком в глазах, как если бы перед ним был не изуродованный, потерявший всякое сходство с человеком труп, а нечто до крайности симпатичное и любопытное, от чего невозможно оторвать глаз. Наглядевшись вдосталь, он тихо ухнул, вскинул топор на плечо, легко взмахнул им и, склонившись, обрушил его широкое закруглённое лезвие на шею покойника, уже частично изъеденную крепкими собачьими зубами.
Удар оказался настолько точен и силён, что шейные позвонки, раздробленные и раскрошенные им, разошлись в один миг, а голова, будто внезапно ожив, резко дёрнулась и едва не отскочила. Помешали ей сделать это рваные лоскутья кожи – единственное, что ещё соединяло голову с туловищем. Валера парой лёгких ударов устранил это препятствие и, увидев, что голова полностью отделена от остального тела, пнул её ногой в том же направлении, куда он отфутболил недавно голову лейтенанта.
Пёс, волнуясь и скуля, бегавший поблизости и внимательно следивший за действиями хозяина, заметив покатившуюся по земле голову, устремился за ней следом с радостным, восторженным лаем, которому вторил и едва не перекрывал его не менее счастливый и гулкий хохот Валеры, размахивавшего окровавленным топором и слегка приплясывавшего от охватившего его, как и собаку, искреннего, неуёмного восторга.
Лиза и Толян, отвлечённые от своей беседы этими бурными проявлениями радости, человеческой и собачьей, так резко контрастировавшими с окружавшей мрачной, гнетущей обстановкой, взглянули на овчарку, догнавшую катившуюся голову и принявшуюся играть с ней, точно это был самый обычный мяч, затем на не перестававшего хохотать и пританцовывать Валеру и, наконец, друг на друга. Лиза нахмурила брови и скорбно покачала головой.
– Знаешь, я иногда завидую ему, – сказала она. – Как, наверно, хорошо было бы на всю жизнь остаться ребёнком, маленькой девочкой, папиной дочкой. Ни о чём не заботиться и не тревожиться, ни за что не отвечать, ничего не бояться. Веселиться, играться, дурачиться. Смотреть на мир через розовые очки, видеть всё не так, как оно есть на самом деле. Это ли не счастье?
– Это счастье идиотов! – сурово, даже жёстко ответил Толян, серьёзно и твёрдо глядя на неё. – Оно не для нас. Мы с тобой рождены для другого. И мы должны трезво смотреть на этот мир.
– Да, ты прав, – кивнула она, отвечая ему грустным, задумчивым взглядом. – Надо быть сильными. Нельзя опускать руки. Особенно теперь, после того, что случилось. Это уже непоправимо… Впрочем, рано или поздно это должно было произойти. И я была готова к этому… Насколько вообще можно быть готовым к такому…
С середины двора доносились звуки весёлой кутерьмы. Крики, смех, лай. Валера не выдержал искушения и присоединился к своему четвероногому другу, от которого он, по-видимому, недалеко ушёл в умственном отношении. И теперь они, объятые невероятным воодушевлением, вместе катали по песку замызганную, почерневшую мёртвую голову, устроив какой-то дикий, омерзительный футбол, от которого даже Лизе и Толяну стало немного не по себе.
– Вот же придурок! – вырвалось у девушки, невольно отведшей глаза от этого гнусного зрелища. – Нашёл время. Послал бог братца.
– Да чёрт с ним, – отмахнулся Толян. – Пусть развлекается. Чем бы дитя ни тешилось, как говорится. Теперь не до него. Сейчас у нас возникли проблемы поважнее.
Лизино лицо подёрнулось тенью.
– Да уж, важнее некуда… – И, помолчав немного, она вскинула глаза на брата и отчётливо произнесла: – Надо линять!
– И немедленно, – подхватил её мысль Толян. – Сегодня же ночью. Иначе наши дела станут не просто плохи, а очень плохи. Дюжина трупаков на нашем счету уже есть. А теперь, для полноты картины, ещё и двух мусоров завалили. Послужной список хоть куда!
– Но, блин, мы ж не хотели их мочить! – произнесла Лиза с таким изумлённо-невинным выражением, как будто ей и впрямь было невдомёк, как же всё это так получилось. – Они сами виноваты. Сами нарвались. Их никто сюда не звал. А мы не жалуем непрошеных гостей.
На квадратной Толяновой физиономии появилась не очень-то вязавшаяся с ней ироническая усмешка.
– О да! Для ментов это прозвучит очень убедительно. Мы не жалуем непрошеных гостей! А потому отрубаем им бошки и играем ими в футбол.
Лиза, до которой дошёл смысл сказанного ею, усмехнулась сама над собой и приложила ладонь к щеке, будто пригорюнившись.
– Ой, братуша, сама уже не понимаю, что несу! Крыша едет от всего этого. Ум за разум заходит. Мне срочно надо собраться, взять себя в руки, стряхнуть с себя этот морок… Я сильно испугалась. Я до сих пор вся дрожу…
Толян, движимый внезапно вспыхнувшей нежностью, почти умилением, обнял её и привлёк к себе. Её тонкая хрупкая фигурка буквально утонула в его могучих медвежьих объятиях.
– Успокойся, сестрёнка, – непривычным в его устах мягким, задушевным тоном проговорил он. – Всё будет хорошо. Как-нибудь выкрутимся… Деньги у нас есть, машина тоже, да ещё какая. Умчимся так далеко, что никакая мусорня нас не отыщет.
– А дом?
– Всё сожжём! – с нажимом, сквозь зубы произнёс Толян. – И дом, и сараи, и ментовскую тачку. К утру тут останутся одни головешки. И обгорелые трупы. Пусть тогда следаки роются здесь, как черви в навозе. Они мало что найдут.
На глаза у девушки навернулись слёзы.
– Наш дом… – прошептала она, ещё теснее прижимаясь к брату. – Батя построил его собственными руками. И всё остальное… Мы родились, выросли тут… Вот так взять всё и бросить…
Пасмурная усмешка исказила резкие, будто высеченные из гранита Толяновы черты.
– А что ж ты предлагаешь? Остаться здесь и дожидаться легавых? Они приедут, можешь не сомневаться. И очень скоро… Возможно, они уже в пути, – прибавил он, насторожённо прислушиваясь к беспокойным, перебивавшим друг друга голосам, не перестававшим доноситься из полицейского автомобиля. И примолвил вполголоса: – Вишь, уже почуяли недоброе, падлюки… зашевелились.
Лиза, точно не имея сил поверить в то, что должно было случиться, в ожидавшийся крутой поворот в их жизни, ещё более ошеломительный из-за своей внезапности, жалобно, будто упрашивая, бормотала:
– Но как же так?.. Это же просто ужас! В голове не укладывается… Неужели нам придётся бросить всё и уехать неизвестно куда?
– Да. К сожалению, да, – мягко и терпеливо, будто разговаривая с ребёнком, сказал Толян. – И нам надо спешить. Теперь каждая минута на счету. С собой берём только самое необходимое. Ничего лишнего.
Но Лиза, продолжая разыгрывать, видимо, понравившуюся ей роль маленькой испуганной девочки, нуждающейся в утешении и поддержке большого сильного мужчины, всё никак не могла оторваться от брата и, спрятав лицо на его широкой груди, чуть слышно лепетала:
– Мне так страшно, братуша. Так страшно… Мне кажется, я не переживу этого… Обними меня покрепче.
И, поскольку эта своеобразная полушутливая, полусерьёзная игра происходила между ними довольно часто и очень нравилась им, Толян не разрушал иллюзию, охотно подыгрывал партнёрше и, гладя своей огромной короткопалой ручищей её изящную, будто игрушечную головку, прижавшуюся к нему словно в поисках защиты и укрытия от окружающего страшного и враждебного, по её же собственным словам, мира, приговаривал ей на ушко, почти касаясь его губами:
– Надо, сестричка, надо. Другого выхода нет. Иначе нам капец… Мы за два года двенадцать душ загубили. А сейчас ко всему прочему ещё и ментов положили. За такое нас по головке не погладят, вот как я тебя сейчас… почётную грамоту не дадут. Совсем другое дадут… Такое, что и сказать противно… – и при одной мысли о возможном воздаянии за содеянное его лицо передёрнуло, как от кошмарного видения.
Лиза вдруг резко отстранилась и взглянула на него озабоченно и хмуро.
– А мать? – глуховатым голосом произнесла она. – Что с ней будем делать? С собой, что ли, потащим?
Физиономия Толяна омрачилась. Низкий, немного вогнутый лоб пересекла глубокая складка.
– Это будет проблематично, – пробурчал он.
– Вот и я о том же, – поддержала Лиза, значительно вскинув бровь. – В нашем нынешнем положении это обуза. Серьёзная обуза. Которую, боюсь, мы просто не потянем.
Толян утвердительно тряхнул головой.
– Угу… – прогудел он. – И пенсии её нам больше не видать, как своих ушей. Невелики, конечно, гроши, но всё же…
– О, читаешь мои мысли! – Лиза подняла указательный палец и прикрыла глаза ресницами, точно пытаясь скрыть свои мысли, которые выдавал её мерцавший недобрым светом взор.
Толян кивнул. Его крупные, рубленые черты искривила чёрствая, жестокая ухмылка. И, судя по всему, в этот момент участь парализованной матери страшного семейства, ставшей ненужной своим прагматичным детям, была решена.
Лиза хотела ещё что-то добавить, но в эту минуту к ним подбежал запыхавшийся, разгорячённый движением Валера, на блестевшем от пота лице которого сияла счастливая, бесшабашная улыбка.
– С Вольфом мяч погоняли! – похвалился он, шумно дыша и едва сдерживая распиравший его смех. – Вернее, нет… Мяча у нас не было. Но зато были головы мусоров… И я их так запинал, что там от кожи одни лохмотья остались. А от их голов – грязные безглазые черепушки… Вот я даже прихватил с собой одну… не помню только чью… Да и какая нахрен разница, все они одинаковые!
И он протянул вперёд руку, в которой держал покрытый пылью, грязью и запёкшейся кровью череп с висевшими кое-где обрывками кожи и чёрными, забитыми землёй глазницами, по которому действительно уже невозможно было определить, кому он принадлежал, лейтенанту или его напарнику.
Лизино лицо перекосилось от отвращения.
– Какого чёрта ты приволок это сюда! – рявкнула она на скудоумного брата. – Убери немедленно эту гадость!
Немного опешивший от такого приёма Валера, поняв, что далеко не все разделяют его пристрастие к черепам, опустил руку, вздохнул и, бросив на сестру обиженный взгляд, побрёл со своей ношей в глубь двора.
Лиза, проводив его косым, брезгливым взором, покачала головой и взглянула на Толяна, при виде всего этого не смогшего сдержать смеха.
– Ну вот, ты видел, братуша! Ну не кретин ли?
Толян лишь развёл руками и рассмеялся ещё сильнее.
– И знаешь, – продолжила она, чуть погрустнев, – мне кажется порой, что с годами он тупеет всё больше. Раньше он вроде умнее был.
Толян оборвал свой смех и тоже посмурнел.
– Ну что ж, родакам, ещё когда мы малые были, врачи сказали, что это вполне возможно. Что он будет деградировать до тех пор, пока вообще не перестанет быть человеком и не превратится в совершенное животное.
Лиза, слушая его, кивала и хмуро, исподлобья глядела на Валеру, со скучающим видом бродившего поодаль и уже не обращавшего внимания на собаку, прыгавшую вокруг него и тонким повизгиванием словно приглашавшую хозяина продолжить игру.
– Ладно, поживём – увидим, – проговорила девушка чуть погодя, отбросив назад упавшую на лоб длинную прядь. – Сейчас есть дела поважнее. Надо собираться. Пошли!
Она решительно двинулась было в сторону дома, но почти сразу же остановилась, заметив тускловатый отблеск, выбивавшийся через приоткрытую дверь сарая.
– Ой, чуть не забыла! – хлопнула она себя по лбу. – Там же этот задрот висит, который вздумал стонать в самый неподходящий момент. Надо с ним поквитаться.
И она, резко изменив направление, устремилась к сараю. Толян, хотя и без особой охоты, поплёлся за ней.
Денис был без сознания и поначалу даже не ощутил, как его бесчувственное тело, оторванное наконец от столба, к которому оно за последние два часа будто приросло, повалилось на пол и как на него обрушился град ударов и пинков, которыми щедро принялась награждать его внезапно пришедшая в бешенство Лиза.
– Гадина, мразь, уёбок!!! – вопила она, исступлённо топча простёртое у её ног податливое, даже не пытавшееся защищаться, как будто уже неживое тело. – Всё-таки дал о себе знать, да? Всё-таки обнаружил себя, урод!.. Ты что же, думал, это поможет тебе? Надеялся, что мусора спасут тебя, вызволят из узилища? Ошибся, сучёныш! Просчитался, ублюдок! Они и себя спасти не смогли, не то что тебя. Вон они, твои спасители, валяются безголовые во дворе. Как и ты скоро будешь валяться…
Она ещё некоторое время остервенело пинала его ногами и изрыгала угрозы и брань, похоже мало интересуясь тем, слышит ли он её. Пока не выбилась из сил и не вынуждена была прекратить избиение. После чего минуту-другую стояла без движения, тяжело дыша и вращая помутившимися, налитыми кровью глазами, точно не в силах прийти в себя. Затем уронила на скорчившееся на полу безжизненное, похожее на труп тело гадливый, уничтожающий взгляд и коротко велела Толяну, вернувшемуся к своей привычной роли безучастного наблюдателя:
– Свяжи этот кусок дерьма. Да покрепче.
– Да может просто прикончить его? – решился возразить Толян. – Чё возиться-то? Нам не до этого сейчас.
Лиза строго сдвинула брови к переносице.
– Не спорь со мной. Здесь решаю я. Делай что велено.
Толян равнодушно пожал плечами и, найдя подходящую для этой цели верёвку, крепко связал едва живому, тихо стонавшему Денису руки и ноги. Сильно сомневаясь при этом в целесообразности этого: пленник был так изранен и избит, что вряд ли можно было ожидать от него, что он сбежит от своих мучителей. Разве что на тот свет. Но в этом случае путы не могли бы стать для него препятствием.
Лиза же, не дожидаясь брата, медленно, слабой, шаткой походкой, как если бы она смертельно устала и еле держалась на ногах, двинулась к выходу, невнятно бормоча себе под нос:
– Для этого фраера я приготовила особую, эксклюзивную казнь… Когда будем уезжать, я перееду его на их же собственной тачке… Так, чтобы его пустая башка хрустнула под колесом! Д-даа… – протянула она, и удовлетворённая улыбка скользнула по её чуть заалевшимся губам.
IX
Какое-то время, один бог знал, сколько именно, Денис находился в полубессознательном состоянии, балансировал на тонкой грани между явью и бесчувствием. Иногда он ненадолго приходил в себя, и тогда до него доносились извне неясные, смутные звуки и шорохи, происхождения которых он, даже если бы попытался, не смог бы определить. Но он не пытался, ему было всё равно, им владело такое беспредельное равнодушие ко всему на свете, в том числе и к самому себе, к собственной судьбе, такая безмерная, сверхчеловеческая усталость, что даже в те короткие мгновения, когда он был в сознании, ему казалось, что он по-прежнему в обмороке и всё, что он слышит, это не более чем отзвуки причудливых и пугающих видений, проносившихся перед ним в тяжком, бредовом полусне. Видений, о которых он не мог бы сказать ничего определённого. Какие-то фигуры, лица, искажённые до неузнаваемости и почти нереальности; странные, диковинные существа, то ли люди, то ли нет, неуловимо скользившие где-то поодаль, будто не решаясь приблизиться к нему; заунывные, придушенные звуки, словно призывы, доносившиеся, как казалось, из бескрайней, неизмеримой дали и вроде бы вот-вот готовые заглохнуть. Но, вопреки его ожиданию, они не глохли, не замолкали, не становились тише. Наоборот, как будто усиливались, крепли, делались отчётливее и яснее.
Настолько яснее, что спустя некоторое время ему почудилось, что он разобрал своё имя. Он решил поначалу, что ему мерещится, что это в бреду и не стоит обращать на это внимания. Но зов повторился. Более твёрдый, настойчивый, явный. Даже как будто нетерпеливый. Потом ещё и ещё раз. Казалось, он доносится уже не издалека, как прежде, а где-то вблизи, совсем рядом. Буквально рукой подать…
И Денис подумал вдруг, что ему не чудится. Что это происходит на самом деле. Кто-то звал его! И это явно был не кто-то из его мучителей, – те ни разу не назвали его по имени. Потому что он был для них не человек, а кукла, созданная для их удовольствия, для того, чтобы своими муками и смертью доставить им извращённое наслаждение, повеселить и развлечь их. Нет, они не стали бы звать его по имени. Это был кто-то другой. Свой, знакомый, может быть, даже родной человек, каким-то невероятным образом проведавший о том, что с ним стряслось, в каком ужасающем положении он очутился, и, не в силах помочь ему и спасти его, посылающий ему своё последнее прости…
И вдруг волосы на голове у Дениса зашевелились. Он узнал окликавший его голос. Это был Влад! Это был зов с того света. Усопший товарищ звал его за собой. В пустоту, в небытие, в неведомый сумеречный край, откуда нет возврата. Где нет ужаса, боли, страданий, которыми так густо, сверх меры, наполнен этот мир. Где можно будет наконец успокоиться, расслабиться, забыться, погрузиться с головой в мягкие, обволакивающие волны покоя и неги. И стереть из памяти всё, что было в прежней жизни. И хорошее, и плохое. И светлое, и тёмное. И тягостное, и отрадное. Всё…
– Дени-ис… – в очередной раз раздался тихий, задыхающийся голос, показавшийся ему зовом из могилы.
Он знал, что нельзя откликаться на этот загробный оклик. Потому что тогда пути назад уже не будет… Но ему было всё равно. Он прекрасно понимал, что в любом случае ему не выбраться отсюда. Раньше ли, позже ли с ним будет кончено. Так какая разница? Может быть, даже лучше, если раньше. А то бог знает, что ещё придумают эти нелюди…
И он отозвался. Таким же слабым, срывающимся голосом, как и тот, потусторонний, звавший его из ниоткуда.
– Ну наконец-то, – проговорил в ответ голос, принадлежавший – в этом у него уже не было никаких сомнений – Владу. – Ты живой… Я уж думал, они грохнули тебя.
Денис, озадаченный и недоумевающий, преодолевая изнеможение, оторвал голову от пола и обратил взгляд в ту сторону, откуда доносился голос покойного друга. А может, и не покойного, – последняя его фраза заставила Дениса усомниться в этом. Несколько мгновений он неверным, помутнелым взором смотрел на лежавшего в трёх метрах от него приятеля, глядевшего в свою очередь на него.
– Ну чё уставился? – промолвил тот, по-прежнему шепчущим, прерывающимся голосом, с явным усилием. – Я не призрак… я ещё жив… пока ещё жив… Но осталось мне недолго… так что нам надо спешить.
Денис скривился и опять уронил голову на пол.
– Куда?.. Куда нам с тобой уже спешить?.. На тот свет разве что… Ну, за этим дело не станет…
– Мне – да, – прервал его Влад, стараясь придать своему бессильному, то и дело обрывавшемуся голосу хоть немного твёрдости. – Мне действительно спешить уже некуда… Я умираю, и меня уже ничто не спасёт… Чую, мне остались считанные минуты… Но ты… ты ещё можешь спастись… у тебя ещё есть шанс…
– Шанс! – повторил Денис с мрачной, безнадёжной иронией. – Ты серьёзно?.. Меня порезали, как кабана на бойне. Эта бешеная сука избила меня до полусмерти. На мне живого места не осталось… Какой уж тут шанс?.. Я мечтаю сейчас только об одном: сдохнуть поскорее и разом прекратить этот кошмар.
– У меня нет ни времени, ни желания спорить с тобой, – голос Влада раздавался глухо, как из бочки. – Если так хочешь умереть – умирай… Я просто хотел помочь… Чтобы хоть ты спасся… вырвался из этого ада…
– Не вырвусь, – вымолвил Денис после паузы с горестной интонацией. – Я связан по рукам и ногам. Двинуться не могу… Я тела своего уже почти не чувствую.
Влад помолчал, будто в раздумье. Слышалось только его хриплое, прерывистое дыхание. Потом заговорил вновь:
– Л-ладно… от тебя многого и не требуется… Просто попытайся подпозти ко мне.
– Зачем?
– Ты не вопросы задавай, а делай, что я говорю… У нас нет времени на болтовню… Ползи сюда!
Денис, хотя так и не уразумел, чего хочет от него приятель, сделал попытку двинуться с места. Получилось у него не очень: он скорее лишь судорожно дёрнулся всем телом, как недобитый, мучительно умирающий зверь, но остался лежать на месте. Его конечности, от сильно стягивавших их верёвок, затекли и одеревенели, и он практически не ощущал их. От большой потери крови шумело в голове и темнело в глазах, и он ожидал, что вот-вот опять потеряет сознание. Что, впрочем, уже не слишком пугало его. Как, похоже, и сама смерть…
Но Влад, судя по всему, не собирался так легко отступаться от задуманного. И близость смерти, ледяное дыхание которой он чувствовал всё более явственно и в скором наступлении которой не сомневался ни секунды, вынуждала его быть настойчивым и нетерпеливо взывать к товарищу по несчастью:
– Денис!.. Денис, не отключайся… Встряхнись, постарайся и ползи ко мне… Тут ведь совсем немного… чуть-чуть… Ну, давай, давай… так надо.
И, понуждаемый этими призывами, Денис, по-прежнему не представляя, что понадобилось от него напарнику, преодолевая слабость и немоту, понемногу растекавшуюся от конечностей по всему телу, тяжело дыша, кряхтя и постанывая от натуги, за несколько минут кое-как одолел совсем небольшое расстояние, разделявшее их.
Оказавшись рядом с другом и увидев его вблизи, Денис невольно содрогнулся. Влад был похож на мертвеца, лишь по какой-то случайности ещё говорившего и даже немного двигавшегося. Его кожа поблёкла, сморщилась и приняла неестественный, пергаментный оттенок; щёки ввалились, и под ними чётко обрисовались челюсти; истончившихся иссиня-бледных губ вообще почти не было видно – они сливались с кожей того же цвета. Мутные, затянутые серой дымкой глаза глубоко запали и глядели тускло, безучастно, отчуждённо, как смотрят покойники.
– Что, хорош? – спросил Влад, заметив изумлённо-испуганный взгляд приятеля. – Краше в гроб кладут?
Денис не ответил и смущённо потупил взор.
– Ладно, не обо мне речь, – холодно произнёс Влад. – Со мной всё кончено. Я чувствую, что умираю… Попытаемся спасти хотя бы тебя… Из-за меня ведь ты оказался здесь… моя вина…
Денис уныло покачал головой.
– Спасти!.. Как?
– Вот так! – и Влад приподнял руку с зажатым в ней ножом.
Денис удивлённо взглянул на него.
– Откуда он у тебя?
Влад хмуро свёл брови. Его померкшие глаза потемнели от ненависти. С усилием выдавил из себя:
– Это нож этой гадины… Она швырнула его… он упал рядом со мной… Может быть, не случайно…
Его дрожащий, задыхающийся голос прервался, и некоторое время он молчал, бессильно уронив голову и чуть пошевеливая помертвелыми губами. Слышалось лишь его тяжёлое, с присвистом дыхание и редкое бессвязное бормотание. Он словно впал в забытьё. Которое продолжалось минуту или две, после чего он вскинул голову, повёл кругом затуманенным, будто невидящим взором и, заметив лежавшего рядом приятеля, несколько секунд тупо смотрел на него в упор, точно не узнавая. Затем, видимо узнав и вспомнив, кивнул, взял нож, выпавший было из его ослабевших пальцев, и глухо, сквозь зубы произнёс:
– Повернись ко мне спиной… Постараюсь перерезать верёвку… если сил хватит, конечно.
Денис, похоже смекнувший наконец, что то, что хотел сделать его умирающий товарищ, это действительно его единственный шанс на спасение, в которое, сломленный и отчаявшийся, он уже перестал верить, не заставил упрашивать себя и, собрав все ещё остававшиеся у него каким-то чудом силы и извернувшись невероятным образом, подобрался вплотную к напарнику, так, чтобы его стянутые за спиной кисти оказались аккурат возле ножа, который держал в руке Влад.
Тот снова кивнул и, приставив нож к туго закрученному узлу, стал водить по нему лезвием взад и вперёд. Получалось не ахти как: Влад был слишком слаб, он даже говорил с трудом, а совершать какие-либо движения или тем более усилия он был уже не в состоянии. Он напрягался как мог, пытался выискать какие-нибудь ещё имевшиеся в его неуклонно угасавшем организме скудные резервы, но всё было без толку. Никаких резервов, очевидно, уже не было. Сил не оставалось. Он умирал, и ничто на свете не могло вернуть ему хотя бы крупицу его прежних буйных, неукротимых, бивших ключом молодых сил.
